Глава 16

«Точно гром из-за морей…»

«Где-то во Франции»,

1940 год

Только природное здравомыслие позволило Мэтью не сойти с ума сразу после попадания в мир Запределья. Впрочем, и названия этого он не знал — просто неожиданно для себя оказался в безлюдном мире, в котором все происходит по каким-то иным, неведомым ему законам. Зато, кажется, законы этого мира хорошо знала «кошка». Кошка ли — вот вопрос? Не бывает на свете больших кошек вот с таким чешуйчатым обликом. И больше того, это существо постоянно менялось, как весь окружающий мир.

В первый раз Мэтью заметил танки на второй день пребывания в этом мире.

Над поселком, где он оказался, клубились столбы пыли, хотя ветра, вроде бы, не чувствовалось. И сам поселок производил странное впечатление в предутреннем сумраке. Эти наклонные дома с башенками, казалось, не должны были устоять — но почему-то, подобно Пизанской башне, они возвышались над окружающей равниной.

Мэтью уже понял, что его время — ночь, а днем лучше всего где-нибудь спрятаться, забиться как можно глубже. Но любопытство на сей раз оказалось сильнее, и он подполз к щели в растрескавшейся от времени стене, попытавшись посмотреть, что же происходит в этом заброшенном поселке днем.

Улица была совершенно пустынной, так что Мэтью начал сомневаться, а не выйти ли наружу? Конечно, в подвале этого здания, словно бы по волшебству, нашелся бидон с довольно чистой водой. Но ни крошки еды в доме не было.

Больше того — здесь не было никаких вещей. Всего лишь комнаты с полуоблупившимися стенами. Совершенно непонятно, кто мог здесь когда-то жить — и жил ли вообще. Казалось, эти искривленные и полуразрушенные дома были такими с того момента, как их построили — для совершенно непонятных целей. И почему-то это пугало больше всего.

Мэтью посмотрел на свернувшееся в углу таинственное существо, которое вызвалось быть его проводником по этому миру. Кажется, оно не обращало на него никакого внимания — по крайней мере, волю, которая вела его по незнакомому миру, он сейчас не ощущал. И поэтому он спокойно прошел по скрипучей лестнице наверх, к провалам окон. Оттуда, со второго этажа, хорошо просматривался весь поселок.

Если исключить полное отсутствие людей, можно было подумать, что ничего особенно необычного здесь не происходит. По крайней мере, так показалось Мэтью на первый взгляд — да и на второй тоже. Уже рассвело, но поселок по-прежнему казался совершенно безжизненным. А на главной площади, перед полуразрушенным зданием с башенкой-минаретом, которое, вероятно, было здешней ратушей, вертелись песчаные смерчики.

Почему-то Мэтью почувствовал, что если и есть здесь угроза, то исходит она именно от этих смерчиков. Он размышлял, почему это так и, наконец, понял — они двигались хаотично и во многих направлениях, и утренний ветерок был здесь, похоже, совершенно ни при чем. Ему показалось, что если человек окажется сейчас в центре этой площади, то он неминуемо попадет в центр такого внешне безобидного пылевого вихря — и будет немедленно разметан на мелкие части.

А потом произошло то, что заставило Мэтью замереть в своем не слишком-то надежном укрытии. Из-за ратуши выдвинулся танк. Потом еще один.

Мэтью готов был поклясться, что минуту назад не слышал никакого танкового гула — а уж приближение такой техники он наверняка почувствовал бы загодя. Похоже, что и сейчас танковые моторы издавали ровное урчание только для виду, что эти громадные сухопутные корабли отлично умели двигаться бесшумно.

И вот что странно — он никак не мог определить, чьи именно это танки. На какое-то мгновение ему показалось, что это — свои. Но нет — угловатые башенки говорили, что это нацисты. Еще через минуту Мэтью понял, что снова ошибся — никакой немецкой символики на танках не было. И все же он различил какие-то символы на башнях, намалеванные белой краской.

Мэтью напряг зрение. Черная перевернутая восьмерка, пробитая белой молнией! Ни в одной армии мира такой символики не было! Ни у британцев, ни у французов, ни у бельгийцев, ни, тем более, у немцев.

Была в этом и еще одна странность. Танки не сопровождались пехотой, как это должно было происходить. Не было ни малейшего намека хотя бы на один грузовик с солдатами. Похоже, танкисты действовали самостоятельно.

«Если танкисты вообще существуют», — неожиданно подумал Мэтью.

Он продолжал наблюдать за маневрами танков на городской площади. Две машины, которых не было, не могло быть на вооружении армий мира, некоторое время стояли неподвижно, затем их башенки стали медленно, словно бы нехотя разворачиваться, как будто бы в поисках цели. Несколько мгновений дула двух орудий были направлены на дом, где находился Мэтью, и он невольно замер, стараясь не выдать себя ни малейшим движением. Наконец, орудия замерли, после чего танки на огромной, немыслимой скорости поползли по улице — в ту сторону, откуда несколько часов назад пришел Мэтью.

— Будь осторожнее, — услышал он голос за своим плечом. — День — не наше время.

Он порывисто обернулся — и встретился глазами с совершенно незнакомой девушкой, которой неоткуда было здесь появиться.

— Эти… машины, — она как будто с трудом подбирала слова, — считай, что они соткались из воздуха. Здесь очень неустойчивый мир.

Девушка говорила так, будто бы удивителен весь остальной мир, а вот ее присутствие — нечто вполне само собой разумеющееся.

— Ты кто? — резко спросил Мэтью. Меньше всего он ожидал, что здесь окажется кто-то еще.

— Странный вопрос, — мягко ответила незнакомка. — Я тебя сюда привела.

Волосы девушки были черными, а сама она нисколько не была похожа ни на англичанку, ни на жительницу Европы. Скорее уж, родом она была откуда-то с Востока. И слишком правильно выговаривала английские слова — так не станет их произносить и знатная леди.

— Я — оборотень, — продолжала девушка. — Это тебя беспокоит? После всего, что ты уже видел, после того, как попал в этот мир? Я знаю, что обыкновенные люди обременены странностями, но не настолько же!

Она замолчала, уставившись на Мэтью темно-зелеными раскосыми глазами.

Девушка показалась ему какой-то угловатой. Похоже, что единственной ее одеждой была старая занавеска, чудом сохранившаяся в этом здании и сорванная с какого-то окна. Девушка казалась исхудавшей, почти что истощенной. Ее лицо ни в коем случае нельзя было назвать красивым, но при этом проглядывало в нем и обаяние, и внутреннее спокойствие, которое невольно передалось Мэтью.

— Идем вниз, — требовательно, словно бы передней был непослушный ребенок, а не здоровый британский солдат, проговорила девушка.

Мэтью еще раз посмотрел вниз, на пустынную улицу, потом осторожно поднялся и прошел к деревянной лестнице. И все это — молча, не говоря ни слова.

Он, слегка прихрамывая, спустился по лестнице, зашел в подвал и молча, не задав больше ни одного вопроса, улегся в своем углу.

Чтобы задать хоть один вопрос, нужно было знать хотя бы часть ответов. Но вот этого-то у Мэтью и не получалось. Его мир был страшен, но привычен и познаваем — немцы атаковали, свои — отступали, танки с крестами несли смерть. Это было просто и понятно. Здесь же реальность стала текучей, недостоверной. А явление странной незнакомки оказалось лишь последней каплей.

Мэтью зевнул, ему отчаянно захотелось спать. Какие уж тут вопросы — его бедный мозг собирался защищаться из последних сил. Кто другой на его месте, возможно, уже сейчас сошел бы с ума, ему оказалось бы вполне достаточно случившегося.

Он из последних сил огляделся, совершенно напрасно пытаясь отыскать глазами странную кошку. Разумеется, ее не оказалось. Зато за дверью, ведущей в подвал, послышались легкие шаги, в дверях возник силуэт незнакомки.

Мэтью в отчаянии закрыл глаза, попробовал резко их открыть — а вдруг морок рассеется. И вновь напрасно — наваждение было в полном порядке, чего никак нельзя было сказать о мозгах Мэтью.

Почему-то его разум уцепился за слышанные когда-то, давным-давно, строчки:

На Восток лениво смотрит обветшалый, старый храм, —
Знаю, девушка-бирманка обо мне скучает там.
Ветер в кронах кличет тихо, колокольный звон смелей:
К нам вернись, солдат британский, возвращайся в Мандалей!
Возвращайся в Мандалей,
Где стоянка кораблей,
Слышишь, плещут их колеса из Рангуна в Мандалей!
Рыб летучих веселей,
На дороге в Мандалей,
Где заря приходит в бухту, точно гром из-за морей…

Он вспомнил, что это стихи Киплинга, отлично знавшего Восток. «Он, наверное, и с такими дело имел… Мог бы объяснить, что это такое», — подумал Мэтью, и это было его последней мыслью перед тем, как заснуть.

Его разум все-таки решил дать себе хотя бы короткий отдых.

Девушка молча постояла рядом со своим неподвижным спутником, пытаясь понять, что произошло. Она была готова ко всему — к тому, что он попытается наброситься на нее, что с диким хохотом или воплем рванется на улицу.

Но вот произошедшего она не ожидала.

Глава 17

Джинн с бутылкой

Санкт-Петербург,

май 2010 года

Даже опытный маг не может предсказать последствий своих действий на несколько ходов вперед. Ну, на два хода, ну, на три — но никак не на десять. Так получилось и с оборотнем — знакомым Кари. Он прекрасно понял, что, получив свободу, контрабандист непременно захочет первым делом отомстить О.С.Б. Правда, он не представлял, как именно будет проделана месть, но догадывался — контрабандист станет действовать исподтишка и не устроит открытой атаки.

Но вот относительно другой жертвы Кари оборотень не догадывался. А напрасно.

Во многих сказках говорится так — откупорил мужик бутылку, выпустил из нее джинна, а тот и говорит, разминая мускулы: «Эх, слишком я здесь засиделся! Надо бы для начала кого-нибудь убить! Например, вот тебя… »

Незадачливый освободитель, как правило, остается жив, но при одном специально оговоренном условии — он умеет очень быстро бегать.

Господин Пенн Юн быстро бегать не умел. Больше того, оправившись от своих потрясений, он даже не уехал подальше из Петербурга и вообще из России. А потрясения оказались немаленькими. Сперва его бросили в ужасный новый мир, о котором магу из С.В.А .приходилось лишь слышать. Потом в этом мире появился некто и сделал предложение, от которого невозможно отказаться: «Ты с меня эту гадость сними, надоела уже. Тогда я тебя верну обратно. А не снимешь — ну и ладно, мои собачки, знаешь ли, очень проголодались». Потом господин Юн, кожа которого была теперь уже не смуглой, а бледно-серой, очутился на одной из городских площадей, — а если быть точным, то неподалеку от острова Новая Голландия.

И вот тут он допустил оплошность. Надо было срочно прыгать в маршрутку, потом еще в одну — и как можно скорее оказаться в аэропорту «Пулково» или, на худой конец, на одном из вокзалов.

Была и еще одна оплошность. Господин Пенн Юн сам выболтал странному типу, где именно он живет в Петербурге. Хотя, если бы даже и не выболтал, магу из С.В.А .это не особенно бы помогло.

Лишь влетев в гостиницу и изрядно перепугав служащих на ресепшене, когда он дрожащим голосом попросил никого к нему не пускать, Пенн Юн слегка успокоился. Да и его роскошный номер представлялся ему теперь чем-то вроде крепости.

Он опустился в кресло и глубоко задумался. Произошедшее не укладывалось ни в какие рамки.

Да, он был наслышан о происходящем в Петербурге. Не так давно была проведена спецоперация противника, от которой получили свои очки и О.С.Б., и С.В.А. Первые смогли отомстить за долгую серию безответных ударов, вторые же… О, С.В.А .ни в коем случае не проиграл от устранения нескольких магов-недоучек. Даже занимавших неплохие посты и порядком разжиревших на этих постах. «Воины армагеддона» не жалуют слабых.

Те, кто должен прийти им на смену, будут настоящими хищниками. Правда, с тех пор «Воинам Армагеддона» в Петербурге не удавалось провести ни одной по-настоящему крупной операции, но попытки уже делались. И попытки серьезные. Так что господин Юн должен был отслеживать работу своих российских коллег, периодически направляя их, — это что касается нелегальной части его миссии. Легальная же была тоже связана с управлением одним из международных фондов, работавших в Петербурге уже не первый год. Порой фонд устраивал лекции и семинары, приглашал журналистов. «Гуру» из Европы и Нового Света начинали рассказывать о простейших вещах — так, словно бы читали лекцию дикарям, еще вчера лазившим по деревьям, а ныне спешно поотрывавшим свои хвосты и решившим создавать независимую прессу.

Журналисты слушали, делали вид, что записывают, потом шли на очередной банкет. «Преподаватели» (среди которых тоже были коллеги мистера Юн) получали деньги и уезжали, а фонд функционировал — неспешно и незаметно подкупая журналистов, «деятелей культуры», порой — даже сидящих без гроша в кармане ученых. Появлялись на свет выгодные заказные статьи, от чего-то внимание отвлекалось, к чему-то — притягивалось. И очень немногие знали, что фонд работает даже не ради Запада, а ради некоего С.В.А. — тайного, и оттого еще более сильного.

Что-то странное начало происходить несколько недель назад, но мистер Юн никак не предполагал, что это

должно хоть как-то затронуть и его. Пропал один из видных участников С.В.А., причем — практически отошедший от дел (кстати, поэтому его особенно и не искали). Потом он нашелся в одном из самых отвратительных водоемов города. Почему — оставалось лишь предполагать.

А вот теперь пострадал и господин Юн. Но откуда тот, кто сбросил его в мир Запределья, был так хорошо осведомлен о его биографии? Об экспериментах, которые ставились в некоей развивающейся стране? Пожалуй, для этого нужно обладать серьезной информационной сетью, а это значило, что незнакомец действовал не сам по себе. Означает ли это, что за его спиной стоит О.С.Б.? Возможно, хотя это не их методы. Сотрудники О.С.Б. обыкновенно пытались изображать из себя рыцарей — в большей или меньшей степени. Рыцарей, а не разбойников с большой дороги!

Означает ли это, что О.С.Б. переходит к каким-то активным действиям? Здесь следует разобраться. На следующий же день нужно поднять все досье по Отряду «Смерть бесам!», работающему в Петербурге — все, что только возможно. Впрочем, можно сделать это уже сегодня.

Мистер Юн достал мобильник и набрал номер своего московского коллеги, с которым был связан чем-то вроде дружбы — ну, в той степени, которая вообще может существовать между «Воинами Армагеддона».

— Мистер Василий Лукманов? Добрый вечер! — Он намеренно растягивал слова, копируя английский акцент.

Дальнейший разговор с московским главой С.В.А. состоял из сплошного потока восточной вежливости и недоговоренных фраз:

«Мы несколько встревожены… Некоторые досадные недоразумения — вы ведь сами понимаете, что я имею в виду… Необходимо подготовить ряд комплексных мер по управлению ситуацией… »

На том конце провода наверняка сразу стало понятно — случилось нечто странное, если коллега звонит достаточно поздно и в неурочный день. По чьей вине случилось — тоже ясно.

Разумеется, не обошлось и без вопросов о продвижении заказных статей. Это был самый болезненный для Лукманова вопрос — посвященные втихомолку шутили, что самый страшный ночной кошмар для московского мага — это высадка людей на Марс: спит, видит и просыпается в холодном поту. Впрочем, для него, при всех способностях и феноменальном богатстве так и не научившегося даже проходить через Предел, любое расширение людьми реальности казалось невыносимым. Пожалуй, и на смелого психолога-экспериментатора Пенн Юна он поглядывал с некоторым подозрением.

Но сейчас интересы Юна и Лукманова полностью совпадали, к тому же, московский маг уже слышал о таинственных убийствах в Питере.

Мистер Генн Юн отложил трубку, а потом, немного подумав, и вовсе отключил телефон.

Жить ему оставалось всего несколько часов.

До того самого мгновения, когда он решив совершить утреннюю прогулку, дошел до площади с памятником великому поэту. Здесь уж точно не должно было произойти ничего страшного. К тому же, никакого «хвоста» за магом не было, он знал это совершенно точно.

А нескольких то ли панков, то ли бомжей на скамейке можно было проигнорировать.

Метко пущенная чьей-то рукой бутылка разбилась прямо у его ног. Солнце еще не поднялось высоко, но света было вполне достаточно, чтобы содержимое бутылки, выплеснувшееся магу под ноги, очень захотело убраться в тень. Например — под куртку стоящего рядом человека.

Черное шевелящееся чернильное пятно под ногами — это было последнее, что запомнил в нынешней жизни мистер Пенн Юн. Потому что потом пришла боль, которая начисто смела и его память, и сознание вообще.

Кари, усмехаясь, вглядывался в происходившее на площади. Значит, не зря он в свое время приобрел этих законсервированных тварей. Вот теперь они очень пригодились. И — не подвели. Судя по всему, местные врачи даже не поймут, отчего умер этот отвратительный тип. Возможно, определят сильнейшие ожоги — но где же, позвольте, кислота?

Глава 18

На военном положении

Санкт-Петербург,

май 2010 года

Очередной рабочий день подходил к концу — впрочем, как и практика в центре общественных связей.

Олю никто не спрашивал, не хочет ли она задержаться на своем новом рабочем месте, но такие разговоры витали в воздухе. Замечательные дамы центра, — большие специалистки по вязанию (особенно — на работе) и эксперты по кулинарии, — не то чтобы стали ее подругами, — но относились к девушке весьма благосклонно.

Отчего-то особое одобрение вызвали почти ежедневные (скорее — ежевечерние) поездки Оли до Петроградской в компании господина Воронова. Никто из прекрасной половины коллектива и не думал ревновать. Больше того, как-то в курилке девушке пришлось выслушать как бы между прочим:

— Саша… Вы знаете, Оленька, он на самом деле такой одинокий и неустроенный. Это он с виду начальник, а вообще-то — очень ранимый человек. Ну, не совсем человек, конечно. Можете поверить мне, старой ведьме, я отлично знаю мужчин. — И дама, которую звали Юлия Сергеевна, весело и кокетливо посмотрела на Олю. Насчет «старой» — кто ее знает, маги сохраняются очень хорошо, но за «ведьму» и все прочее можно было поручиться.

Больше к этому разговору никто не возвращался, но Оля и без того поняла все намеки. Никаких серьезных видов на Алекса Воронова у нее не было. Больше того, разговоры во время поездок на Петроградскую никак не касались личного. Порой Алекс был весел, шутил и рассказывал всевозможные забавные истории из журналистской жизни. Порой об этих трагикомедиях никто из непосвященных не знал, иногда до читателя что-то доходило.

Так случилось и в тот день.

— Опечатки? Это раз на раз не приходится. Был однажды такой случай…

Оля невольно посмотрела на Алекса, сравнивая его с Эдом, у которого в запасе тоже было неисчислимое множество всяческих случаев и знакомых. Но Эд говорил от души, его серьезность была чисто внешней. Алекс был совершенно не таков. Он рассказывал о чем-то, но было видно, что его интересует в этот момент и множество иных дел, о которых он вряд ли когда-нибудь будет говорить своему собеседнику.