Но все равно перекочевавший из Старого Света в Россию еще во времена Пушкина, а может, и еще ранее романтизированный образ Америки как страны, где сбываются самые большие надежды, как прибежища гонимым и обездоленным, продолжал жить. В конце XIX — начале XX века Америка и в самом деле стала островом спасения для многих жителей Российской империи. Там завершили свой исход из России более 1,5 миллиона спасавшихся от погромов евреев, а с ними еще немалое число преследуемых властями религиозных сектантов. Там же нашли убежище и русские политэмигранты-социалисты.
Параллельно положительному образу Америки жило также и представление о ней как о стране больших технических достижений, лидере прогресса. В 1930-е годы, в период советской индустриализации, именно из США к нам поступали большие объемы производственного оборудования, вплоть до целых заводов. Созданию этого же образа поспособствовали и советские писатели, восхищенные ее техническим прогрессом. В их числе Маяковский и, конечно же, Ильф и Петров. Впрочем, они же в духе горьковского «Города Желтого дьявола» и порицали Америку за бездуховность, механистичность, меркантильность, консюмеризм. Правда, у Горького к этой стране был еще и личный счет.
В 1906 году вместе со своей гражданской женой Марией Андреевой писатель приезжает в Соединенные Штаты по приглашению американских социалистов. Неофициально целью его поездки был сбор средств в помощь русским революционерам. В Нью-Йорке американцы устраивают Горькому шумный прием, отдавая должное всемирно известному писателю. Первые отзывы Алексея Максимовича о Соединенных Штатах были преисполнены благожелательности. Вполне возможно, его дальнейшие суждения об этой стране не были бы столь суровы, если бы вскоре после приезда писателя в прессу не просочилась информация о том, что Андреева, которую Горький выдает за жену, вовсе ему не жена, а любовница. В то время как его настоящая жена, то есть не разведенная с ним женщина, пребывает на родине. Скорее всего, компромат на писателя газетчикам подкинуло российское посольство, заявлявшее ранее о своем крайнем неодобрении этого визита.
Удар достиг цели — правила приличия, принятые тогда в Америке, не допускали столь откровенного вызова общественной морали. Сейчас даже трудно сказать, что возмущало общество больше: сам факт совместной жизни писателя с любовницей или нарочитая открытость, публичность этой связи. Вероятно, всего было достаточно — общественное мнение в вопросах морали обычно практикует изрядную долю лицемерия. Как бы то ни было, общественность негодовала. Писателя ругала, если не сказать травила, пресса, знаменитую пару выселяли из отелей, случалось, что даже отказывались обслуживать в ресторанах. От Горького стали отворачиваться люди, некогда горячо его привечавшие. Среди них был и Марк Твен. Теплота в их отношениях уступила гневу и презрению. «Он швыряет свою шляпу в лицо общественности, — писал Твен о Горьком, — а потом протягивает ее за подаянием».
Но и Горький не остался в долгу. Он пишет один за другим издевательские очерки об американцах, которые позднее вошли в сборник «Город Желтого дьявола». Живописует пороки заокеанской жизни, нередко сгущая краски до невероятной плотности ее неприятия, но затем, словно делая шаг назад, Горький, как и все побывавшие в Штатах советские писатели, не может удержаться от того, чтобы не отметить предприимчивость, деловую хватку, работоспособность и практичность американцев. А это — уже почти похвала. В письмах к своему другу Александру Амфитеатрову он пишет:
...Америка — это страна, в которой хочется иметь четыре головы и 32 руки, чтобы работать, работать, работать! Чувствуешь себя бомбой, которая постоянно разрывается, но так, что содержимое вылетает, а оболочка остается. Ей-богу — это чудесная страна для человека, который может и хочет работать… Ах, интересная страна! Что они, черти, делают, как они работают, сколько в них энергии, невежества, самодовольства, варварства! Я восхищаюсь и ругаюсь, мне и тошно и весело, и — черт знает, как забавно!
В первые два десятилетия советская пропаганда тоже не особо пинала Америку. Тогда мы много чего у нее покупали, а американские специалисты так просто сотнями приезжали в СССР, помогая строить советскую индустрию. Во Второй мировой войне мы и вовсе были союзниками.
Но не успела отгреметь радость общей победы, как победители, рыча и огрызаясь, стали делить свой главный трофей — Европу. Каждый тащил в свою сторону. Тащил с такой силой и остервенением, что очень скоро недавние союзники стали врагами. И тут же, быстро набирая скорость, круша устоявшиеся представления, заработала госпропаганда. По сути, госпропаганда совершила насилие над массовым сознанием. Но и само сознание, надо сказать, оказалось на удивление податливым. Не прошло и пяти — семи лет, как советские люди уже точно знали, что их главный враг — Соединенные Штаты. Примерно тем же самым в те годы, известные как период маккартизма, жила и Америка. Обе страны, каждая по своим причинам, весьма успешно создавали образ врага, «подливая керосин» в разгоравшуюся вражду конкретными недружественными шагами.
У наших людей не было сомнений в превосходстве социализма над «бездуховным обществом чистогана», «мировым жандармом, цель которого — поработить мир и уничтожить Советский Союз». И только предательский призыв Хрущева «Догнать и перегнать Америку» немного портил эту цельную картину мира. Он подсказывал, что Америка — все-таки лидер в производстве, технологиях и уровне жизни. А это рождало ощущение некоторой ущербности по отношению к США. Но, как известно, комплекс неполноценности неизбежно включает защитные, компенсаторные механизмы. «Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей и даже в области балета мы впереди планеты всей», — пелось в популярной тогда песенке. Поскольку все наши достижения на протяжении всех советских лет сравнивались с американскими (в чем-то мы их опережали, в чем-то догоняли, а в чем-то еще отставали, но вскоре непременно должны были догнать), США парадоксальным образом стали для нас чем-то вроде эталона, по которому мы «сверяли» собственное положение в этом мире.
Как сейчас, так и тогда не было дня, чтобы в газетах, журналах, на телевидении так или иначе не упоминались Соединенные Штаты. Неизбежно эта страна становилась важной частью нашего сознания, занимая в нем несуразно большое пространство.
А что же стало с положительным образом Америки, которым жила Россия на протяжении предыдущих 100 лет? Неужели исчез, стерся из памяти? Оказалось, что нет, не исчез, а просто отошел в сознании на задний план. Но когда позволяли обстоятельства, снова прорывался на первое место — будь то первая американская выставка в Сокольниках, проходившая более полувека назад, когда буквально толпы ломились посмотреть на это чудо, или столь же ошеломительные гастроли американских артистов. Так в нашем массовом сознании сосуществовали два взаимоисключающих отношения к Америке.
Но массовое сознание сродни средней температуре по больнице. Конечно же, в стране было немало людей, видевших США исключительно в «черном цвете». Америку они ненавидели убежденно. На другом полюсе, кляня советскую пропаганду, были те, кто Америку боготворил и наделял ее всеми мыслимыми достоинствами. Были и третьи — и таких, видимо, было большинство — в них благополучно уживались оба этих чувства. Но всех их объединяло огромное любопытство, интерес к этой стране. Находясь за «железным занавесом», люди ничего не знали о ней и строили свои представления исключительно на мифах, которым искали подтверждение. Когда в 1979 году я вернулся из своей первой поездки в Штаты, друзья и знакомые просто пухли от вопросов: «А как там то? А как там это? А правда ли, что?..» Все советские годы Америка оставалась для наших людей страной-загадкой, страной-мифом.
Когда же все советское, можно сказать, в одночасье рухнуло, мы как-то сразу, не переключая скорости, стали коллективно Америку любить. Ее положительный образ, запрятанный в подсознании, вышел на первый план и прочно занял там свое место. Ну хорошо, не все, оставались и те, кто однозначно привык Америку ненавидеть. Они тяжело переживали поражение в холодной войне, потеря статуса сверхдержавы постоянно жгла их сердца. Униженные и оскорбленные, они лишь укрепились в своем неприятии «Врага № 1». Но знаете, сколько их, вот таких упертых, было в ноябре 1991 года? Не поверите — всего 6 %! Против 80 %, которые тогда относились к США «очень хорошо» и «в основном хорошо».
Но речь не о них, а о десятках миллионов других россиян, в которых всегда жило двойственное отношение к Соединенным Штатам. А вот они-то, вечно колеблющиеся, отбросив наконец сомнения, всем сердцем возлюбили заокеанскую державу. Тогда казалось, что навсегда. Примерно так же, как еще совсем недавно, скинув Януковича, возлюбила Америку Украина.
Мы носились со Штатами как с первой школьной любовью. Мы свято верили в то, что уж теперь, став наконец такими «обновленными, постсоветскими, демократичными», мы можем рассчитывать на взаимность. Под взаимностью, правда, мы понимали не только встречную любовь, но и, как правило, материальную помощь в объеме достаточном, чтобы вытащить нас из-под обломков советской власти и поставить на стальные рельсы капитализма. Мы томно открывали объятья, посылали воздушные поцелуи и пели проникновенные серенады, но — вот облом! — Америка отвечала вежливым равнодушием.
