Брат снимал в Цфате крошечную квартирку, учил в ульпане иврит и готовился подтверждать свою кардиологию. В воскресенье мы поехали в Ерушалаим. Пошли в Старый Город. Я увидел Стену Плача.

Струился нереальный пейзаж. Это уцелевшая стена Храма. Ее видели римляне, ассирийцы, персы. Понтий Пилат, Навуходоносор и Кир. Здесь молились царь Соломон и царь Давид.

Я имею к этому отношение. Здесь жили, работали и сражались предки моих предков. Здесь произнесли впервые, оглядываясь на пожары: «Да отсохнет моя правая рука, если я забуду тебя, Иерусалим!»

Свой своему

Еврей, впервые приезжающий в Израиль, испытывает предварительное чувство всеохватного братства, в которое он сейчас погрузится. Это страна, где все — евреи. Какая бы то ни было готовность к национальному ущемлению исчезает абсолютно. Напротив — здесь все свои. В прошлой жизни так или иначе униженные и оскорбленные, клейменые, неполноценные. Наступает блаженная и благородная компенсация. Здесь мы все уважаем и ценим друг друга, поддерживаем и помогаем, отлично понимаем и сочувствуем, радуемся успеху соседа. Мы в своем государстве, в своем праве и достоинстве — наконец-то.

Вот вам фига. Большая и смачная.

Среди людей нормальных, среди людей приветливых — вдруг нарвешься на грубость, а случаем на хамство — это может неожиданно и на твой взгляд без повода вспыхнуть при таможенном контроле, на рынке, в автобусе. Израильтяне встречаются резки и громкоголосы. Такое редко — но действует сильно. Как?! Здесь?! Меня?! Почему?..

Потом начинаешь различать. Таксист случается хам редкий, но практически всегда это арабы, наглые и агрессивные, если дело касается их удобства и их денег. Евреев различают по странам исхода. Румын презирают за жадность и ложь. Марокканцев — за дикость. К русским отношение неоднозначное: они работящи и образованны — но хотят высоко влезть, а прибыли на готовое. За высший сорт идут американцы и немцы: богаты, высококультурны и сознают свое превосходство.

Адвокаты наивероятнее — эталонно бездушные вымогатели.

Будь готов, что назначенное время встречи или сделки ничего не значит. Не всегда! Но заказанную покупку тебе пообещают привезти завтра в час, раздражаются на вопрос послезавтра в шесть, через три дня ответят, что тебя не было дома, и вдруг привезут через неделю в неожиданный момент. А могут вообще не привезти. Могут потерять. А могут кинуть.

Первое время эти подробности соединения со своим народом шокируют, и вмятину оставляют глубокую. Ты уже было сентиментально расслабился среди сплошных родных доброжелателей — и вдруг, как от укола, собрался вновь, прикрыл ранимое нутро, вернулся в нормальную жизнь, где никто не собирается баюкать тебя режимом наибольшего благоприятствования.

Израильтянин относится к этому спокойно, даже если грозно орет.

Восточная страна — с народом после европейской прокрутки.

Сабры — коренные — то есть израильтяне, родившиеся здесь, иные в третьем-пятом поколении: не европейцы. «Сабра» — плод съедобного кактуса: колючий и жесткий снаружи, мягкий и сладкий внутри. Все самоназвания лестны: зато у нас чудесная душа.

В Израиле все — евреи: каждый думает, что это он схватил Бога за яйца. Там часто так говорят.

Жан

Южнее Мертвого моря, на краю пустыни Негев, есть кибуц. Один из многих. Там выращивали овощи: большая картофельная плантация, помидоры, морковь, кабачки. Жили, естественно, семьями; гастарбайтеров еще не было.

В субботу после завтрака мы сидели с троюродным братом, бывшим ленинградцем же, у бассейна. Бассейн был знатный: метров тридцать, изогнутый, в голубом кафеле, с вышкой над глубокой стороной. Дети плескались, народ пил пиво под пальмами.

— Хочешь, я познакомлю тебя с Жаном? — спросил троюродный. — Тебе будет интересно.

Он подошел к седому старику, отдыхавшему в шезлонге неподалеку, стал говорить, указывая на меня. Потом подозвал.

В 1942 году их семью, французских евреев, арестовали и, набив заключенными автобус, повезли в концлагерь Дранси, под Парижем. Жану было четырнадцать и он, худой и мелкий, на повороте протиснулся в открытую для воздуха узкую форточку, вывалился в кустарник и откатился. Днями он скрывался в зарослях, канавах, заброшенных постройках, а по ночам воровал яблоки в садах и шел на юг. Он хотел пересечь Пиренеи и уйти в Испанию: она не выдавала.

Осенью, на полпути в Испанию, он добрался до Лимузена. И отсыпаясь днем подальше от дороги, в кустах на склоне горы, услышал говор и шаги. Так он наткнулся на маки.

Он сменил план, решил мстить и упросил взять его в отряд. Дежурил по лагерю, собирал хворост для костра, чистил посуду. Несколько раз его брали на операцию: группа минировала дорогу, он стоял в дозоре. Стрелять довелось пару раз, и не знает, попал ли.

В 44-м союзники освободили Францию. Дома Жан узнал, что всю семью вместе с остальными евреями немцы отправили в Освенцим.

Редкие уцелевшие евреи передавали вести о переселении в Палестину: англичане обещают позволить евреям создать Израиль как государство, ведь Декларации Бальфура уже почти тридцать лет. Оставшийся один на свете шестнадцатилетний Жан понял, что поедет в Израиль.

Но англичане не пускали туда евреев. Репатриация была жестко лимитирована ничтожной цифрой. Политика, арабы, нефть, деньги, влияние на Ближнем Востоке… Евреев перехватывали по дороге, суда не выпускали из портов, дошедшим запрещали выгружать пассажиров.

Контрабандисты высадили Жана с катера, вместе с десятком таких же юнцов, ночью на пустом берегу. У репатриантов было полсотни долларов, двадцать фунтов и на пару дней еды. Утром они пришли в городок и объяснились на идише, на нем тут, естественно, говорили все: вернулись на родину предков, Эрец-Исраэль.

Одного взяли в Хагану. Еще одного, механика — в гараж. Работавшего на стройке отправили в какую-то строительную бригаду. Жан не умел ничего. Но стрелять умел. Его отправили в Негев. В организующийся кибуц. Через месяц он отметил там свое семнадцатилетие.

Кибуц был — одиннадцать человек в палатке на голом месте. Десять пахали землю, одиннадцатый с винтовкой дежурил на ржавом остове английского броневика. Остальные десять винтовок стояли прислоненные рядом. По сигналу тревоги все бежали к ним. К нападению арабов были готовы всегда. Раз в неделю им привозили воду и еду.

Все были молоды и самоуверенны, опыта не хватало, агроном был самоучка, они попробовали в самом начале весенних дождей сеять пшеницу, сеяли засухоустойчивую неприхотливую кукурузу, пролетали, жили впроголодь. Людей делалось больше, стали выращивать картошку, продавали, начали появляться деньги, строили после работы самые маленькие простые дома.

Приезжали люди, женились, рожали детей, дети росли, учились, шли работать. Вот и все. Так и прошло пятьдесят лет.

Жан обвел рукой вокруг и стал указывать. Вот это детский сад и ясли. Это школа. Это — синагога и наш культурный центр. Это — столовая. Магазин. Медпункт. Там — склады. Рядом — маленький консервный завод: овощные консервы. Дороги — видишь, какие. Деревья. А был голый песок.

…Первый и последний раз в жизни я видел Пионера. Он пришел сюда юнцом на голую землю, и возделывал ее, не расставаясь с винтовкой. Охранял свою землю, своих братьев и свой труд от врагов. И вот он состарился. Жизнь прожита. Седой старик отдыхает в цветущем саду, кругом дома и поля, играют дети, переговариваются в тени взрослые, блестят машины и застыла зелень пальм над черепичными крышами. И маленькая стела — своим погибшим в войнах за Израиль.

Вот что такое Израиль — его спрессованная новейшая история. Дай Б‐г каждому так увидеть, на что потрачена и во что воплощена жизнь.

Солдаты

Солдаты в Израиле везде: в кафе и на улицах, в автобусах и каньонах (в России они называются торговый центр). С оружием, обычно М16, их носят за спиной стволом вниз; отомкнутый магазин заряжен и закреплен сбоку приемника в гнезде или просто прижат резинкой. Берет под погоном — солдат не на службе.

Форма образца шестидесятого примерно года: однотонный зеленый цвет, плотная ткань, большие накладные карманы, рубаха в штаны под широким ремнем. Никаких комбезов, камуфляжей, свободных курток. Не то экономия, не то смысла не видят в военной моде: на эффективности действий это не сказывается. Армия — ЦАХАЛ — Силы Обороны Израиля — существует исключительно ради военных действий, любая показуха излишня.

Наград здесь нет. Не принято. Есть только три медали, за всю историю во всей стране было награжденных 800 человек. За это время в войнах погибло 20 000 бойцов, 75 000 было ранено, многие тысячи остались инвалидами. Пример: Цви Грингольд не выходил из боя несколько суток, сменил четыре подбитых танка, обгорел, был контужен, уничтожил 50 танков врага, удержал важнейший участок фронта. Награда — медаль «За героизм».

К солдатам все относятся с симпатией и подобающей долей уважения: через армию прошли все, армия необходима.

Мальчики служат три года, девочки — два. В боевые части их (тогда) не брали — но инструкторами во всех учебках девчонок было полно: и гоняли мальчиков, и учили владеть техникой.