Ее семья забрала у нее всю любовь и достоинство, а мама контролировала каждый ее шаг, не позволяя демонстрировать ни слабость, ни эмоции.

Это поведение тоже передалось по наследству. Мама тоже не имела свободы выбора в жизни. В детстве ей пришлось сносить побои, угрозы и наказания — это было частью воспитания, — и едва ли ей хоть раз позволили отлучиться из дому, пока подростком не отправили в интернат. Невзирая на все это, мама Каролины переняла замашки своих родителей и пыталась управлять и манипулировать дочерью.

Зато Каролине удалось вырваться на свободу. И она не намерена сдаваться.

В юности ее целью было встать на ноги, а чтобы сделать это, пришлось разорвать связи с семьей. Несколько лет она трудилась изо всех сил ради обретения независимости. Она делала все, что могла, чтобы построить собственную жизнь и обеспечивать себя самостоятельно. Она не хотела зависеть от родителей и бралась за любую работу, которую ей предлагали, от рекламных роликов до полнометражных фильмов. В двадцать шесть лет Каролина на свои собственные деньги купила свою первую квартиру в Стокгольме. Небольшую, но для Каролины она была сокровищем. И ее самым большим достижением. Она добилась этого сама.

Но счастье было недолгим.

Во время съемок фильма «Утрата» она начала быстро уставать, легко раздражалась, чувствовала себя вялой. Дрожь, сухость кожи, проблемы с пищеварением — Каролина приняла это за симптомы переутомления и обратилась к врачу, который поставил диагноз — диабет первого типа. Это сломило Каролину, она чувствовала стыд.

Тогда-то она и познакомилась с Густавом.

В кромешной мгле забрезжил слабый лучик света.

Густав был похож на героя американского фильма — на звезду школьной футбольной команды. Каролина знала, кто он, и все равно была совершенно сражена им, несмотря на его сомнительную репутацию склонного к показной роскоши нувориша, к тому же невероятно самовлюбленного и со взрывным темпераментом. Да еще и жуткого бабника.

На самом деле этот портрет был несколько похож на ее брата.

Мама всю жизнь была права.

На премьере фильма Густав поздравил Каролину с удачной ролью и спросил на своем очаровательном южношведском диалекте, не было ли ей страшно сниматься в подводных сценах. Поскольку натурные съемки велись в основном в лесах и полях, а поблизости от водоема Каролина была всего один раз, она высказала сомнение, что он вообще видел фильм. Очень мило улыбаясь, Густав извинился и несколько высокомерно пояснил, что зато он финансировал фильм.

Прекрасные воспоминания.

Вечером Каролина получила СМС-ку от своего агента, в которой сообщалось, что один из крупнейших и важнейших спонсоров отвезет ее в Копенгаген, где через день намечалась датская премьера фильма. Около ее дома ее будет ждать машина, которая доставит ее в ВИП-зону аэропорта. Ей четко давали понять, что отказаться от предложения она не может.

Сейчас сложно не думать о том, что, не сядь она тогда в ту черную машину, которая отвезла ее к частному самолету Густава, сегодня она, может быть, не оказалась бы заперта в этом багажнике.

Каролина вздрагивает и пытается изнутри включить стоп-сигналы. Но как до них дотянуться и как разорвать провода, которыми связаны за спиной руки? Если бы можно было ногами вышибить фары, чтобы они вывалились наружу, торчащие из отверстий ноги привлекли бы внимание водителей на дороге или пешеходов.

Каролина не знает, разумно это или нет, но надо делать хоть что-то — других возможностей подать знак у нее все равно нет.

Киллер

Хенрик усаживается на пассажирское место в машине.

— Что думаешь? — спрашивает Лея, пристегиваясь и выруливая на Густавсгатан мимо толпы любопытных зевак.

— Им угрожает опасность.

Такого рода преступления — самые омерзительные.

— Шумиха в СМИ будет, похоже, ужасная, потому что Йовановичи — знаменитости.

Хенрик видит в зеркало заднего вида, что Густава ведут к одной из полицейских машин. Что бы ни случилось, надо сделать все, чтобы Каролина с девочками выжили и вернулись домой.

— Давай немного помаринуем Йовановича в комнате для допросов, — со вздохом предлагает Хенрик. — Ему надо подрезать крылья, если мы хотим добиться от него внятных ответов.

Он бросает взгляд на ухоженную виллу. Не доверяет он людям из этих кругов. У них обычно настолько больше секретов, чем у простых людей, что расследование неизбежно будет затруднено.

— Ты заметил, как агрессивно он отреагировал, когда мы на него немного надавили? — спрашивает Лея. — Готова поклясться, что это он с ними что-то сделал. Он не уронил ни одной слезинки, ты обратил на это внимание? — Лея сигналит грузовику, остановившемуся на перекрестке, и продолжает: — Густав вообще никаких эмоций не выказал.

— Злость и агрессия, в принципе, тоже эмоции.

Хенрик вырос в семье, где насилие было обычным делом, так что злость стала его способом выразить свои страхи.

— Да, конечно, учитывая его происхождение. Человеку, который вырос в криминальной среде, сложно вырваться и начать жить нормальной жизнью. Будь моя воля, я бы его задержала сегодня же. На допросе надо будет надавить на него, чтобы он не сумел направить следствие на ложный путь.

В большинстве случаев первое впечатление является важным, но Хенрик не разделяет желание Леи осудить Густава, отталкиваясь от его прошлого. Хенрик и сам вырос в маленькой квартире с агрессивным отцом, который то сидел в тюрьме, то был безработным. Мама надрывалась в больнице, чтобы прокормить сына и дочь. Так что он не понаслышке знает, как сложно постоянно защищать себя от обвинений, основанных на прошлом. И хотя ему удалось стать мировой футбольной звездой, тяжелое детство слишком часто напоминало о себе.

Из-за плотного уличного движения они едут очень медленно. Пляжи, параллельно которым идет дорога, забиты людьми, которые хотят насладиться последними летними деньками.

— Почему Густав назвал тебя Киллером? — спрашивает Лея, остановившись на красном сигнале светофора и доставая помаду из сумочки.

Хенрик пожимает плечами. Ему редко задают этот вопрос: большинство знает, кто он. Про Лею же он еще вчера понял, что она понятия не имеет о нем и его прошлом.

Это дает ощущение свободы, но он прекрасно понимает, что найти эту информацию в Интернете — вопрос нескольких секунд. Вот пусть и развлечется. Вместо ответа на вопрос он говорит:

— Нам надо проверить алиби Густава.

— Ты так думаешь? — саркастично замечает Лея, нанося светло-розовую помаду на мягкие губы.

Свое чувство юмора Лея продемонстрировала еще вчера в баре, и совершенно невозможно не думать и о других ее качествах, о которых Густав узнал ночью. Он давно не был так близок с кем-то, и ему даже сложно вспомнить, когда и к кому он в последний раз испытывал хоть толику столь сильных чувств. Его мучает совесть из-за того, как он повел себя утром, и интуиция подсказывает ему, что надо бы объясниться, но он предпочитает отмалчиваться.

Хенрик звонит руководителю группы на вилле, чтобы скоординировать действия тех, кто обходит соседние дома и прочесывает округу с собаками и вертолетами. Он просит проследить за тем, чтобы все записи видеокамер на мосту в Данию и всех остальных камер наблюдения в том районе были сохранены и защищены. Надо собрать информацию у таксомоторных компаний, местного управления общественного транспорта, владельцев мобильных вышек.

— Нам нужно больше людей, — говорит Лея, когда они въезжают в темный подземный полицейский гараж и паркуются среди других служебных автомобилей.

Хенрик бурчит в ответ что-то нечленораздельное и смотрит на часы. Без лекарства Каролина долго не продержится.

* * *

Отдел тяжких преступлений находится на шестом этаже управления. Хенрик идет следом за Леей по длинному коридору с кабинетами по обе стороны.

— Здесь сидит руководитель нашей группы — Габриэлла, — показывает Лея на закрытую серую дверь и открывает другую, напротив. — У начальства вид на канал и Дротнинггатан. А мы любуемся внутренним двором и изолятором. — Добро пожаловать в наш кабинет.

Они заходят в небольшую комнату с четырьмя письменными столами светлого дерева. В помещении чувствуется запах духов Леи.

— Твое рабочее место вон там, — говорит она и показывает на стол около окна.

Хенрик подходит к нему и смотрит на два черных монитора, выдвигает пустой ящик тумбы и открывает шкаф для одежды. Типичная офисная мебель, к которой он привык.

Напротив, через двор, находится следственный изолятор с решетками на окнах по всему этажу.

— Симпатично, — говорит он и смотрит в окно на маленькие прогулочные дворики изолятора внизу.

— Ну, может, не так изысканно, как в Стокгольме… — комментирует Лея, усаживаясь на стул за столом напротив.

Она улыбается и кладет локти на кипы бумаг.

— Следовательницу, которая сидела здесь до тебя, подстрелили весной во время демонстрации, и она на больничном. Теперь ее место досталось тебе.

Хенрику хотелось бы, чтобы обстоятельства сложились иначе — для них обоих. Он перебирает ручки в золотистой кружке с надписью «КОПЫ».