Все началось с того, что, сидя на контрольной по математике, я почувствовал, как Ваня толкает мой локоть своим. Обычно он всегда так делал, когда хотел попросить списать, но в тот раз выдал совершенно другое:

— Я вчера был у Дианы.

Диана — это наша одноклассница. Девочка в одиннадцатой степени, несмотря на то что в моей классификации их всего десять. Для Дианы стоит выделить отдельную степень — ее словно хорошенько прополоскали в растворе из всех гендерных стереотипов о девочках, и она в себя их полностью впитала.

— И что вы делали? — спросил я из вежливости.

— Мы трахались. Только никому не говори.

Я никому не рассказал. Да я бы и не смог рассказать, даже если бы очень хотел: каждый раз, когда я вспоминал этот диалог, то начинал рыдать. Я даже тогда с контрольной вышел в туалет, чтобы хорошенько порыдать, и в итоге написал ее на тройку. Так что в том, что об этом узнала вся гимназия, была точно не моя вина.

Скорее всего, дело было так: Ваня делился этой новостью со всеми, кто оказывался неподалеку, а есть известное школьное правило: узнает один — узнают все. Возможно, оно работает не только в школе. Короче, новость долетела до родителей Дианы, они спросили о случившемся свою дочь, и знаете что? Та впервые об этом слышала. И, скорее всего, это было правдой, потому что родители Дианы никогда не видели Ваню в своей квартире.

Как бы то ни было, Ваню поставили на профилактический учет, а в местной газете вышла статья с заголовком: «Шестиклассники православной гимназии оказались замешаны в секс-скандале». За такую славу Ваню вообще собирались исключить, но у него нашлись какие-то связи в Московской епархии, и он продолжил обучение. До конца школы он ходил отмечаться в полицейский участок, и всякий раз, когда его спрашивали, за что он поставлен на учет, Ваня, вздыхая, отвечал: «За любовь».

Конечно, случившееся сильно унизило его в глазах других: он оказался не просто вруном, а вруном, который соврал, что у него был секс. Это отдельный вид вранья, лучше либо вообще про такое не говорить, либо не попадаться, иначе будешь выглядеть нелепо. Так и получилось с Ваней: теперь девчонки хихикали над ним, называя извращенцем, а пацаны неохотно жали ему руку, называя дрочилой, и только я любил его вопреки всему, не решаясь ни в чем признаться.

Поля Рябчик все время предлагала мне свою помощь: давай, мол, спрошу, нравишься ли ты ему. Она была единственной свидетельницей моих душевных терзаний, потому что в первом классе нас посадили за общую парту, и это еще одно школьное правило: сосед по парте в начальной школе автоматически превращается в твоего друга или подругу.

На ее предложение я всегда неистово махал руками и шипел что-то типа: «Не смей!»

— Но почему? — недоумевала она.

Я знал почему, но не мог ей объяснить. Было ясно как Божий день, что Ваня не любит девочек в первой степени. Он же не зря соврал именно про Диану — про самую девочковую девочку из всех живущих на планете. Если бы ему нравился я, он бы и соврал про меня или хотя бы про Сашу Гаврилову — она была девочкой в третьей степени, и это пока самая низкая степень из всех, что я встречал, не считая меня самого.

Конечно, я пытался пускать людям пыль в глаза, старался выглядеть нормальным. На мне был дурацкий сарафан, такой же, как на всех, а в шестом классе мои волосы отросли почти до пояса, и мама каждое утро заплетала их в толстую косу. При этом она приговаривала: «Девичья краса — длинная коса», а я думал о том, какая же это ложь! Ни один мальчик не говорит девочке: «Ох, у тебя такая длинная коса!» Нет. Мальчики говорят: «Ох, у тебя такие сиськи», — начиная с шестого класса их только это и волнует.

В любом случае я старался поддерживать девочковый имидж и надеялся, что никто не догадывается, что я пришелец, затерявшийся в человеческом обществе. А если так, то, может, и Ваня считывает меня как нормальную девочку? В общем, в конце концов я согласился. Разрешил Поле спросить, что он обо мне думает. И вот что она мне передала:

— Он думает, что ты страшная и похожа на мужика!

Смеялась она при этом так, словно рассказывала любимый анекдот. Я не знал, что ответить. Поблагодарить за содействие? Я чувствовал себя так, словно стою по плечи в болоте и оно тянет меня все ниже и ниже. Липкое болото из стыда и унижения.

Отсмеявшись, Поля решила меня добить:

— Еще он сказал, что он же не голубой, чтобы ему нравились такие, как ты.

Я старался не плакать и не показывать своего дурацкого положения, но, видимо, что-то в моем лице переменилось, и Поля поспешно добавила:

— Дурак какой-то, да?

Но было уже поздно. Я все понял и про него, и про нее. Только про себя ничего не понял.

Я думал: что не так? Я ношу сарафан, отращиваю волосы, влюбляюсь в мальчиков, я даже научился поддерживать беседы о шмотках и блесках для губ. Я могу научиться еще тысяче самых разных девчачьих вещей, но внутри меня сидит что-то, что выдает меня другим с потрохами.

Я пришелец, зеленый слизняк, обтянутый человеческой кожей, и эта кожа просвечивает.

Дьявол в деталях

Каждую весну мама раскладывала по пакетам вещи, из которых мы с Гордеем уже выросли, и относила их в церковь — оттуда они распределялись по домам нуждающихся семей и благотворительным организациям. Единственное, что оставалось, — старая школьная форма, потому что она была этаким брендом исключительно нашей гимназии, и нельзя было допустить, чтобы случайные дети расхаживали по своим обычным грешным школам в православной форме.

На самом деле вещи мама начала отдавать из-за меня. Все, из чего вырастал Гордей, начинало подходить мне, и я украдкой подворовывал его одежду из шкафа. Родители, заметившие это, сначала не возражали, но потом мама все-таки принялась возмущаться: «Да ты только посмотри на нее, да на кого она похожа, это не девочка, а чучело какое-то». Мама никогда не говорила, что я похож на мальчика, только так — на «чучело». Как будто чучела и мальчики — это примерно одно и то же.

После Ваниной реплики о том, что я страшный и похож на мужика, мне стало понятно, что парни довольно туповаты и с ними не стоит иметь никаких дел. Так что я насильно заставил себя больше не думать о Ване, решил, что на этом с влюбленностями будет покончено, а я поступлю так, как советовал Иисус: прикинусь парнем и проживу им всю жизнь. Буду нормальным. Единственным нормальным парнем на планете. Видимо, когда не можешь встретить идеального мужчину, приходится становиться таким самому.

Я все продумал. Пятница — единственный день недели, когда в нашем седьмом классе было пять уроков. Заканчивались они около часа дня, и к половине второго я уже был дома — абсолютно один. У Гордея по пятницам уроков было семь, а мать с отцом в это время готовились к службе в храме.

Школьная форма Гордея за предыдущие годы была аккуратно сложена в старый советский чемодан, а сам чемодан был убран на шкаф. Поставив стул, а на стул табуретку, я поднялся на эту конструкцию, опасно покачивающуюся под моим весом. Чемодан оказался неподъемным, и я не придумал ничего лучше, чем толкать его к краю, пока он с диким грохотом не свалится на пол. И только после этого задумался: как потом убирать его обратно?

Ударившись об пол, чемодан открылся сам по себе, и я увидел заветный пиджак-китель, о котором мечтал все семь лет школьной жизни. Аккуратно спустившись на пол, я присел перед чемоданом и пальцами провел по шероховатой ткани — с таким трепетом обычно гладят новорожденных котят. Мне было странно, что сотни парней в нашей школе ежедневно расхаживают в такой одежде и даже не понимают, какое это счастье. Какая это привилегия — красивый костюм вместо колючей крестьянской робы! Мне хотелось плакать: Гордей палец о палец не ударил, чтобы родиться мальчиком, он все получил по праву рождения, а я оказался девочкой, хотя, если бы меня кто-нибудь спросил, я и вовсе не собирался ею быть.

Осторожно, словно боясь повредить ткань резкими движениями, я надел сначала брюки — от костюма за седьмой класс, а потом, прямо поверх собственной белой блузки, пиджак — от костюма за пятый класс (все из-за дурацких узких плеч). Я начал крутиться перед зеркалом, как на показе мод, и вдруг вспомнил, что точно так же делают девчонки, переодевшись после физкультуры: начинают себя разглядывать в зеркале и поправлять каждую складочку, словно после этого пойдут на подиум, а не на географию. Может, так ведут себя не девчонки, а люди, которым нравится, как они выглядят?

Разглядев себя со всех сторон, я, колеблясь, решил добавить последний штрих: носки в трусы. Дьявол в деталях.

У меня не сразу получилось застегнуть ширинку брюк, потому что я переборщил с количеством носков, и именно в таком положении — в кое-как застегнутых штанах и с бугром между ног — меня застал Гордей, бесшумно открывший входную дверь. А может, это просто я был так поглощен переодеваниями, что ничего не услышал.

Ситуация оказалась очень неловкой для нас обоих.

Гордей застыл на пороге, глядя то на меня, то на чемодан, а я пытался вжаться в раскрытую дверцу шкафа, будто она могла меня спасти.