— Что ты делаешь? — наконец спросил Гордей.
— Переодеваюсь…
— Почему в мою форму?
— Просто так…
Он снова принялся молча меня разглядывать. Я уже мысленно взмолился, чтобы он поскорее начал орать и ругаться, лишь бы эта дурацкая ситуация быстрее закончилась. Но он почему-то не кричал.
Пройдя в комнату, он повесил свой рюкзак на спинку стула и вдруг спросил:
— Хочешь стать мальчиком?
Прозвучало это странно: то ли вопрос, то ли предложение. В любом случае я знал правильный ответ и быстро сказал:
— Нет!
— Да ладно, можешь сказать честно.
— Нет.
Я не собирался быть честным с Гордеем, это могла быть какая-то гадкая уловка. Ему ведь присущи почти все смертные грехи.
Он подошел ко мне ближе, склонил голову набок и снова разглядел меня, уже с другого ракурса.
— Что у тебя в штанах? — Его взгляд опустился на тот огромный бугор.
Когда говорят «щеки налились кровью» — это не просто выражение. В тот момент я хорошо прочувствовал, каково это.
Отвернувшись, я расстегнул ширинку и вытащил три пары свернутых в клубочки носков. Бросил их на пол и отодвинул ногой подальше от себя — будто бы ничего такого с ними не делал.
Гордей усмехнулся:
— Лучше оставить одну пару.
— Чего? — не понял я.
— Ну так точно не спалишься, и выглядеть будет естественней.
Налившаяся в щеки кровь стала еще горячее. Я опустил голову.
— И все-таки, — снова начал Гордей. — Ты хочешь быть мальчиком?
Я молчал. Нельзя было говорить правду, но и чем объяснить мой прикид с носками в трусах — я тоже не знал.
— Вася… — негромко позвал меня брат, и я удивленно поднял голову.
Никто в семье не сокращал мое имя до «Васи», меня называли Лисой, с ударением на первом слоге.
— Если ты хочешь быть мальчиком, я могу тебя научить, — внезапно предложил брат.
— Научить чему? — У меня дрожал голос.
— Ну хотя бы не жаться в шкаф и не пищать от волнения, — ответил он. — По-девчачьи выглядит.
Я ничего не ответил. Гордей вел себя странно и предлагал странное.
— И вообще могу просто научить не палиться, — продолжал он. — Как ходить, как разговаривать, как смотреть и даже стоять, чтобы никто ничего не понял.
— Зачем? — тихо спросил я.
— Ты же этого хочешь, разве нет?
— А тебе это зачем?
— Хочу тебе помочь, — ответил Гордей как будто даже искренне. — Ты же… мой брат.
Всю жизнь мне хотелось, чтобы кто-нибудь сказал про меня так — брат, сын, друг, и вот это случилось, но по спине отчего-то пробежал неприятный холодок.
Я посмотрел за спину Гордея, на икону с Иисусом, и тот будто бы говорил мне: «Йоу, чувак, это идеальная ситуация, бери его шмотки!»
Хорошо, Иисус, Сыну Божьему всегда виднее.
Я перевел взгляд обратно на Гордея.
— Ты дашь мне что-нибудь из своей одежды?
— Да, — тут же ответил он. — Только не форму. Кто-нибудь из школьной администрации на улице увидит и сразу спалит.
Я расстроился, ведь больше всего мне хотелось расхаживать именно в таком пиджаке-кителе. Но Гордей был прав, и я послушно кивнул.
Он вручил мне свои джинсы, которые редко надевает, ремень к ним, чтобы они не сваливались, и однотонную черную футболку с кармашком на груди. Все это оказалось на размер или даже два больше, чем было нужно мне на самом деле, но Гордей махнул рукой:
— Нормально, так даже модно.
Потом я сложил форму обратно в чемодан, и мы вместе убрали его на шкаф. Пока мы забирались на стулья и тягали его наверх, мне лезли волосы в глаза, и я то и дело убирал пряди за уши. Гордей, глядя на это, сказал:
— Не делай так.
— Как? — не понял я.
— Этот жест с волосами — девчачий.
Когда чемодан оказался наверху, Гордей спустился со стула и внимательно посмотрел на мое лицо.
— Нужно что-то придумать с твоей стрижкой.
— Что?
— Побрить тебя.
Я испугался:
— Гонишь, что ли?! Родители убьют!
— Может, сказать, что у тебя вши? В школе нашли…
— Они спросят, и в школе им скажут, что не нашли!
Он задумчиво почесал нос и уверенно сказал:
— Ладно, я что-нибудь придумаю. Пока ходи так. Потом начнем тренировку.
— Тренировку?
— Ага. Буду отучать тебя от этого манерничанья.
— Я не манерничаю! — возмутился я.
— Манерничаешь, особенно когда говоришь таким тоном. Ты же не хочешь, чтобы в мире парней тебя приняли за голубого?
— Нет, но…
— Ну вот и все, — перебил он меня тоном командира.
Через две недели Гордей запланировал для меня начало «курса молодого бойца», а за неделю до него у меня загадочным образом обнаружились настоящие вши…
Иисусовы ладошки
Откуда у меня взялись вши, установить не удалось.
Я делал уроки в своей комнате, когда впервые почувствовал жуткое, почти болезненное желание почесать затылок. И едва это сделал, как Гордей, сидевший неподалеку за компьютерным столом, оторвал взгляд от экрана и живо посмотрел на меня.
— Чешется? — с непонятным энтузиазмом спросил он.
— Чешется… — пожаловался я.
Встав из-за стола, он обошел меня, мельком глянув на мои волосы, и направился в гостиную — к родителям. Оттуда я услышал:
— Мам, у Лисы что-то в волосах.
— Что? — встревоженно спросила та.
— Что-то белое и… похоже на вши.
У меня внутри все похолодело от этих слов. Вши ассоциировались с чем-то грязным, присущим только беспризорникам и маргиналам.
Мама, в тот момент опрыскивающая наши домашние растения, побросала свои дела, поставила табуретку в ванной (там было самое яркое освещение), строго позвала меня к себе. Я пришел и покорно сел спиной к ней на табуретку. Она взяла расческу-гребень и начала выделять пряди моих волос, пристально разглядывая каждую. Затем, ничего не сказав, вышла из ванной и скорбно сообщила отцу, что у меня действительно вши.
— Придется брить, — заключила она.
Но папа попытался ее переубедить:
— Девочку? Брить? Да ты что…
— А есть другие варианты?
— Я слышал, бывают специальные средства…
Мама махнула рукой, не дослушав его:
— Они кучу денег стоят, проще побрить! Да и что такого? Маленькая еще, не должно быть принципиально!
Мне было почти тринадцать лет, мои одноклассницы начинали пользоваться косметикой и самостоятельно подбирать одежду за пределами школы, а моя мама считала, что прийти в такой период жизни лысой в школу — неплохая идея.
Я не отличался от большинства: я тоже все время думал о своей внешности. Пока другие девочки подбирали одежду и подходящий тон консилера, я пытался разгадать, что мне сделать, как мне стать хоть немного таким же, как они? Как мне встроить в свою личность это желание носить платья и подбирать помаду к туфлям, что мне нужно сделать со своей головой, как ее вывернуть, чтобы вписаться в это странное общество? И каково это вообще — так идеально вписываться в него, будто деталь мозаики нашла свое место?
Мои волосы медленно падали на газету, заранее расстеленную на полу. Длинные пряди — одна за другой, бесконечное количество волос. Где я взял столько времени, чтобы отрастить их так много?
В какой-то момент я перестал видеть газету, она расплылась перед моими глазами из-за слез. Мое отражение в зеркале тоже растеклось, но оно и к лучшему. Я не хотел себя видеть. Я гомункул. Чучело. Не зря «Чучело» было моей любимой книгой, я узнавал там себя каждый раз, когда ее перечитывал. Это единственная книга обо мне. О других девочках пишут сказки про Рапунцель, Золушек и Белоснежек, а про меня — «Чучело». Такова жизнь.
«Я не хочу быть собой», — мысленно произнес я. И, зажмурившись, прокричал внутри себя сотни раз: «Я не хочу быть собой! Я не хочу быть собой! Я не хочу быть собой!..»
Но когда открыл глаза и снова посмотрел в зеркало, это все еще был я. Лысый я. Как Лена Бессольцева перед тем, как окончательно превратиться в чучело. Мы с ней по одну сторону жизни. А фильм, кстати, дурацкий. В нем Лену играет красивая девочка с красивой улыбкой, так что все там вранье.
Всю ночь я не спал. Плакал. Думал о том, что так сильно далек от образа нормальной девочки я еще не был. А о чем, интересно, думают по ночам люди, которых не тошнит от самих себя?
Утром я встал с опухшими красными глазами. Хорошо, что был выходной.
Гордей сразу заметил, что я ревел. Спросил:
— Ты из-за волос, что ли?
Я всхлипнул:
— Ага…
— Так ведь это по плану, теперь ты как мальчик! Ты что, не рада?
— Нет… — снова всхлипнул я.
— Почему?
— Потому что я некрасивая-я-я-я! — я не удержался и снова заныл.
Гордей, кажется, выматерился шепотом, но сел рядом со мной на кровать и терпеливо разъяснил:
— Ты себя оцениваешь по девчоночьей шкале красоты! Как пацан ты выглядишь отлично!
— Но я же девочка-а-а!
— Мы же решили, что нет! То есть… — он запнулся. — Ты решила, что нет!
Я продолжал плакать, растерянно потирая свою колючую голову, и тогда Гордей решительно сказал:
— Все, щас переоденешься и увидишь, что все нормально! Снимай эту дурацкую одежду.
Я был в ночнушке с бабочками на груди, и вообще-то она мне нравилась.
Мы дождались, когда родители уйдут на службу, и я покорно открыл дверцу шкафа, спрятался за ней, как за ширмой, переоделся в одежду, выданную заранее Гордеем. Он радостно схватил меня за плечи, развернул к зеркалу и торжественно объявил: