— Что ты делаешь? — наконец спросил Гордей.

— Переодеваюсь…

— Почему в мою форму?

— Просто так…

Он снова принялся молча меня разглядывать. Я уже мысленно взмолился, чтобы он поскорее начал орать и ругаться, лишь бы эта дурацкая ситуация быстрее закончилась. Но он почему-то не кричал.

Пройдя в комнату, он повесил свой рюкзак на спинку стула и вдруг спросил:

— Хочешь стать мальчиком?

Прозвучало это странно: то ли вопрос, то ли предложение. В любом случае я знал правильный ответ и быстро сказал:

— Нет!

— Да ладно, можешь сказать честно.

— Нет.

Я не собирался быть честным с Гордеем, это могла быть какая-то гадкая уловка. Ему ведь присущи почти все смертные грехи.

Он подошел ко мне ближе, склонил голову набок и снова разглядел меня, уже с другого ракурса.

— Что у тебя в штанах? — Его взгляд опустился на тот огромный бугор.

Когда говорят «щеки налились кровью» — это не просто выражение. В тот момент я хорошо прочувствовал, каково это.

Отвернувшись, я расстегнул ширинку и вытащил три пары свернутых в клубочки носков. Бросил их на пол и отодвинул ногой подальше от себя — будто бы ничего такого с ними не делал.

Гордей усмехнулся:

— Лучше оставить одну пару.

— Чего? — не понял я.

— Ну так точно не спалишься, и выглядеть будет естественней.

Налившаяся в щеки кровь стала еще горячее. Я опустил голову.

— И все-таки, — снова начал Гордей. — Ты хочешь быть мальчиком?

Я молчал. Нельзя было говорить правду, но и чем объяснить мой прикид с носками в трусах — я тоже не знал.

— Вася… — негромко позвал меня брат, и я удивленно поднял голову.

Никто в семье не сокращал мое имя до «Васи», меня называли Лисой, с ударением на первом слоге.

— Если ты хочешь быть мальчиком, я могу тебя научить, — внезапно предложил брат.

— Научить чему? — У меня дрожал голос.

— Ну хотя бы не жаться в шкаф и не пищать от волнения, — ответил он. — По-девчачьи выглядит.

Я ничего не ответил. Гордей вел себя странно и предлагал странное.

— И вообще могу просто научить не палиться, — продолжал он. — Как ходить, как разговаривать, как смотреть и даже стоять, чтобы никто ничего не понял.

— Зачем? — тихо спросил я.

— Ты же этого хочешь, разве нет?

— А тебе это зачем?

— Хочу тебе помочь, — ответил Гордей как будто даже искренне. — Ты же… мой брат.

Всю жизнь мне хотелось, чтобы кто-нибудь сказал про меня так — брат, сын, друг, и вот это случилось, но по спине отчего-то пробежал неприятный холодок.

Я посмотрел за спину Гордея, на икону с Иисусом, и тот будто бы говорил мне: «Йоу, чувак, это идеальная ситуация, бери его шмотки!»

Хорошо, Иисус, Сыну Божьему всегда виднее.

Я перевел взгляд обратно на Гордея.

— Ты дашь мне что-нибудь из своей одежды?

— Да, — тут же ответил он. — Только не форму. Кто-нибудь из школьной администрации на улице увидит и сразу спалит.

Я расстроился, ведь больше всего мне хотелось расхаживать именно в таком пиджаке-кителе. Но Гордей был прав, и я послушно кивнул.

Он вручил мне свои джинсы, которые редко надевает, ремень к ним, чтобы они не сваливались, и однотонную черную футболку с кармашком на груди. Все это оказалось на размер или даже два больше, чем было нужно мне на самом деле, но Гордей махнул рукой:

— Нормально, так даже модно.

Потом я сложил форму обратно в чемодан, и мы вместе убрали его на шкаф. Пока мы забирались на стулья и тягали его наверх, мне лезли волосы в глаза, и я то и дело убирал пряди за уши. Гордей, глядя на это, сказал:

— Не делай так.

— Как? — не понял я.

— Этот жест с волосами — девчачий.

Когда чемодан оказался наверху, Гордей спустился со стула и внимательно посмотрел на мое лицо.

— Нужно что-то придумать с твоей стрижкой.

— Что?

— Побрить тебя.

Я испугался:

— Гонишь, что ли?! Родители убьют!

— Может, сказать, что у тебя вши? В школе нашли…

— Они спросят, и в школе им скажут, что не нашли!

Он задумчиво почесал нос и уверенно сказал:

— Ладно, я что-нибудь придумаю. Пока ходи так. Потом начнем тренировку.

— Тренировку?

— Ага. Буду отучать тебя от этого манерничанья.

— Я не манерничаю! — возмутился я.

— Манерничаешь, особенно когда говоришь таким тоном. Ты же не хочешь, чтобы в мире парней тебя приняли за голубого?

— Нет, но…

— Ну вот и все, — перебил он меня тоном командира.

Через две недели Гордей запланировал для меня начало «курса молодого бойца», а за неделю до него у меня загадочным образом обнаружились настоящие вши…

Иисусовы ладошки

Откуда у меня взялись вши, установить не удалось.

Я делал уроки в своей комнате, когда впервые почувствовал жуткое, почти болезненное желание почесать затылок. И едва это сделал, как Гордей, сидевший неподалеку за компьютерным столом, оторвал взгляд от экрана и живо посмотрел на меня.

— Чешется? — с непонятным энтузиазмом спросил он.

— Чешется… — пожаловался я.

Встав из-за стола, он обошел меня, мельком глянув на мои волосы, и направился в гостиную — к родителям. Оттуда я услышал:

— Мам, у Лисы что-то в волосах.

— Что? — встревоженно спросила та.

— Что-то белое и… похоже на вши.

У меня внутри все похолодело от этих слов. Вши ассоциировались с чем-то грязным, присущим только беспризорникам и маргиналам.

Мама, в тот момент опрыскивающая наши домашние растения, побросала свои дела, поставила табуретку в ванной (там было самое яркое освещение), строго позвала меня к себе. Я пришел и покорно сел спиной к ней на табуретку. Она взяла расческу-гребень и начала выделять пряди моих волос, пристально разглядывая каждую. Затем, ничего не сказав, вышла из ванной и скорбно сообщила отцу, что у меня действительно вши.

— Придется брить, — заключила она.

Но папа попытался ее переубедить:

— Девочку? Брить? Да ты что…

— А есть другие варианты?

— Я слышал, бывают специальные средства…

Мама махнула рукой, не дослушав его:

— Они кучу денег стоят, проще побрить! Да и что такого? Маленькая еще, не должно быть принципиально!

Мне было почти тринадцать лет, мои одноклассницы начинали пользоваться косметикой и самостоятельно подбирать одежду за пределами школы, а моя мама считала, что прийти в такой период жизни лысой в школу — неплохая идея.

Я не отличался от большинства: я тоже все время думал о своей внешности. Пока другие девочки подбирали одежду и подходящий тон консилера, я пытался разгадать, что мне сделать, как мне стать хоть немного таким же, как они? Как мне встроить в свою личность это желание носить платья и подбирать помаду к туфлям, что мне нужно сделать со своей головой, как ее вывернуть, чтобы вписаться в это странное общество? И каково это вообще — так идеально вписываться в него, будто деталь мозаики нашла свое место?

Мои волосы медленно падали на газету, заранее расстеленную на полу. Длинные пряди — одна за другой, бесконечное количество волос. Где я взял столько времени, чтобы отрастить их так много?

В какой-то момент я перестал видеть газету, она расплылась перед моими глазами из-за слез. Мое отражение в зеркале тоже растеклось, но оно и к лучшему. Я не хотел себя видеть. Я гомункул. Чучело. Не зря «Чучело» было моей любимой книгой, я узнавал там себя каждый раз, когда ее перечитывал. Это единственная книга обо мне. О других девочках пишут сказки про Рапунцель, Золушек и Белоснежек, а про меня — «Чучело». Такова жизнь.

«Я не хочу быть собой», — мысленно произнес я. И, зажмурившись, прокричал внутри себя сотни раз: «Я не хочу быть собой! Я не хочу быть собой! Я не хочу быть собой!..»

Но когда открыл глаза и снова посмотрел в зеркало, это все еще был я. Лысый я. Как Лена Бессольцева перед тем, как окончательно превратиться в чучело. Мы с ней по одну сторону жизни. А фильм, кстати, дурацкий. В нем Лену играет красивая девочка с красивой улыбкой, так что все там вранье.

Всю ночь я не спал. Плакал. Думал о том, что так сильно далек от образа нормальной девочки я еще не был. А о чем, интересно, думают по ночам люди, которых не тошнит от самих себя?

Утром я встал с опухшими красными глазами. Хорошо, что был выходной.

Гордей сразу заметил, что я ревел. Спросил:

— Ты из-за волос, что ли?

Я всхлипнул:

— Ага…

— Так ведь это по плану, теперь ты как мальчик! Ты что, не рада?

— Нет… — снова всхлипнул я.

— Почему?

— Потому что я некрасивая-я-я-я! — я не удержался и снова заныл.

Гордей, кажется, выматерился шепотом, но сел рядом со мной на кровать и терпеливо разъяснил:

— Ты себя оцениваешь по девчоночьей шкале красоты! Как пацан ты выглядишь отлично!

— Но я же девочка-а-а!

— Мы же решили, что нет! То есть… — он запнулся. — Ты решила, что нет!

Я продолжал плакать, растерянно потирая свою колючую голову, и тогда Гордей решительно сказал:

— Все, щас переоденешься и увидишь, что все нормально! Снимай эту дурацкую одежду.

Я был в ночнушке с бабочками на груди, и вообще-то она мне нравилась.

Мы дождались, когда родители уйдут на службу, и я покорно открыл дверцу шкафа, спрятался за ней, как за ширмой, переоделся в одежду, выданную заранее Гордеем. Он радостно схватил меня за плечи, развернул к зеркалу и торжественно объявил: