— Вот, смотри!

Из зеркала на меня смотрел заплаканный бритый мальчик в мешковатой одежде. Я помолодел: этому мальчику трудно было дать больше десяти лет.

— Поставь ноги шире, — сказал Гордей.

— Чего?

— Мальчики, когда стоят, шире расставляют ноги.

Я сделал, как он велел. Начинался курс молодого бойца. И вот что я усвоил.

Во-первых, не реветь. Никогда не реветь. Иначе раскроют, что я девчонка, либо будут считать нюней и размазней. «Так что вытри сопли», — жестко сказал брат в завершение этого пункта.

Во-вторых, походка должна быть свободной и расхлябанной, руки лучше держать в карманах или двигать ими при ходьбе.

В-третьих, нужно привыкнуть держать челюсть в сжатом напряженном состоянии — так лучше всего будет проглядываться линия скул.

В-четвертых, нужно тренировать не только голос, но еще и использование определенных слов — «слышь, эй, ты че». Желательно почаще вставлять мат между словами.

В-пятых, необходимо научиться плеваться. Не обязательно далеко. Главное — быстро, четко, метко.

Кроме этих пунктов, нужно было запомнить массу мелочей: жать руку в знак приветствия и прощания, не разглядывать других парней дольше двух секунд, не улыбаться им без причины, не обниматься (только в крайнем случае, очень коротко и грубо похлопывая по спине) и, самое главное, не влюбляться в них.

Во время тренировки я все делал не так, и Гордей постоянно психовал.

Например, когда я сел на стул и закинул ногу на ногу, он почти закричал на меня:

— Что ты делаешь! Это выглядит по-девчачьи! — Он силой опустил мою ногу на пол. — Сидеть нужно расслабленно, колени в стороны, а вот так, как ты, делать не нужно, так делают только бабы или голубые!

От того, что он орал на меня, я начинал плакать, и он начинал орать еще больше:

— Не реви! Мужики не ревут!

— У тебя тупые игры! — закричал я в ответ. — Не хочу ничего этого делать!

— Не хочешь?! Тогда вперед, иди в свой девчачий мирок, в котором ты выглядишь как ошибка природы! Отдавай мои шмотки и иди туда, к этим размалеванным курицам в платьях!

Я смотрел на него, не решаясь двинуться с места. «Девчачий мирок» казался мне адом, но и тот, в который он меня приглашал, выглядел не лучше. Я думал, что являюсь девочкой в нулевой степени, но, что бы я ни делал, Гордей только орал, что это «по-девчачьи». Как же так получается, что я нигде не нахожу себе места?

— Мне не нравится быть парнем, — прохныкал я. — Не надо было тебя слушать!

— А что тебе нравится? Кем ты хочешь быть?

— Ничего не нравится. В этом мире все по-дурацки.

— Тогда найди себе другой мир, — хмыкнул Гордей.

Я сердито посмотрел на него: и найду. Найду. Может быть, когда-нибудь вернусь на свою планету.

— Я пришелец, — прошептал я.

— Да? А я думал, что ты мой брат.

Сказав это, Гордей вышел из комнаты, хлопнув дверью. Как будто к месту пригвоздил.

Я сразу вспомнил Иисусовы ладошки.

Лысая башка

Из-за меня всех в классе проверили на наличие вшей. Ни у кого ничего не нашли, так что я не мог заразиться в школьном коллективе, а в других коллективах попросту не бывал. Тайна появления вшей оставалась неразгаданной, но теперь, конечно, весь класс понимал, почему я хожу в школе в белой косынке (она была частью формы, но обязательное ношение предполагалось только в церковь). Косынка ни от чего не спасала: хотя никто не видел меня лысым, ребята все равно смеялись.

А Поля Рябчик, пока мы ждали опаздывающую училку по физике, недовольно сказала:

— Теперь ты совсем как пацан.

— Они же отрастут… — попытался оправдаться я.

— Не в волосах дело. Ты все равно как пацан. Все делаешь как пацан, даже ходишь и смотришь.

— Даже дышу… — горько усмехнулся я.

— Ага, — всерьез кивнула она. — Мне, если честно, стыдно с тобой дружить, стыдно рядом ходить.

— Почему?

— Потому. А тебе не было бы стыдно, если бы рядом с тобой ходил, ну, например, бомж какой-нибудь?

— Я же не бомж.

— Да, но ты странная. — Она вдруг взяла учебник, тетради и свою сумку. — Я пересяду.

И она села за парту по диагонали от нашей — рядом с Юлей, девочкой в восьмой степени. Видимо, это означало, что мы больше не можем дружить.

После уроков, когда я продирался по коридору через галдящую толпу младшеклассиков, кто-то сзади стянул с меня косынку. Я даже не сразу понял, что произошло, а потом ощутил, как прохладно стало голове. Обернулся, а там мерзко хихикал Олег Рябинин — мальчик в десятой степени. В тринадцать лет он выглядел на шестнадцать, ростом почти метр восемьдесят, а мозгов все еще как у семилетки.

Он кинул косынку куда-то поверх моей головы, я повернулся в другую сторону, а там ее поймал Ваня. Он замахал этой тряпкой передо мной, как перед собачкой, а потом перебросил ее обратно Олегу.

— Лысая башка, дай пирожка! — противно крикнул перед этим Ваня.

Это была глупая детская фразочка, которой Ваня больше унижал себя, чем меня, но… я был в него влюблен. И этими словами он как будто вколотил меня в землю, да еще и у всех на глазах. Младшеклассники вокруг смеялись.

Я стоял посреди этого хохота, в голове у меня звенело, а щеки становились горячими.

Когда Олег кинул косынку еще раз, она, пролетая через меня, не долетела до Вани. Чья-то крепкая рука перехватила ее в полете. Я узнал эту руку.

Над нами стоял Гордей. Десятиклассник! Десятиклассники всем тогда казались божествами, даже тем, кто ростом метр восемьдесят. Его присутствие тут же заставило всех притихнуть.

— Волосы, — спокойно начал Гордей, — отрастут. А у вашего ума, молодые люди, шансов нет.

Мелкие снова расхохотались, а Гордей, положив руку на мое плечо, провел меня мимо скривившегося Вани, дальше по коридору. Я чувствовал себя в тот момент особенным. И конечно, ужасно гордился тем, что у меня есть старший брат.

— Давай мириться, — предложил Гордей, когда мы отошли подальше от моих одноклассников.

После инцидента с превращением меня в «настоящего мальчика» мы толком не разговаривали все выходные.

Я кивнул, соглашаясь на перемирие.

— Давай попробуем еще раз, — сказал Гордей.

— Что попробуем?

— Переодеть тебя.

— Я не хочу выполнять твои дурацкие правила.

— Хорошо, давай без правил, — согласился Гордей. — Давай как получится. Я тебя с друзьями познакомлю. Скажу, что ты мой брат. Хочешь? — На последнем вопросе он протянул мне руку.

Я не спешил ее пожимать.

— С какими друзьями?

— С пацанами, — неясно ответил Гордей. — У нас своя компания. Никаких девчонок. Будешь с нами?

— А зачем?

— Я тебя социализирую в мужском обществе. Это как с языками, знаешь? Нет смысла учить с репетиторами, лучше сразу попадать в среду.

Я с сомнением посмотрел на протянутую руку.

— А если у меня не получится?

— Быть девочкой у тебя тоже не получается, — заметил Гордей. — Думаешь, будет хуже?

Я вспомнил, как Поля Рябчик отсела от меня за другую парту только потому, что я все делаю как пацан. А если я так сильно похож на мальчика, что сложного в том, чтобы научиться быть мальчиком?

Я сжал руку Гордея.

— Хуже не будет, — согласился я.

Мы пошли домой, где я переоделся в «нормальную», как ее называет Гордей, одежду. Из-под своей кровати он достал старый походный рюкзак, а из него — яркую желто-фиолетовую куртку, напоминающую винтажную шмотку из девяностых. Гордей носил такую в седьмом классе и очень гордился тем, что сам купил ее в секонд-хенде на карманные деньги.

— Еле сберег, чтоб мама не отдала, — цыкнул Гордей. — Как знал, что пригодится.

Куртку он вручил мне.

— Мы пойдем на улицу? — испугался я.

— Конечно, не вести же мне всю толпу сюда.

Новости о «толпе» меня встревожили. Одно дело — быть неубедительным мальчиком перед Гордеем, другое — неубедительно ходить по городу или предстать перед кучей людей.

Но делать было нечего. Трусость — это еще один девчачий порок, от которого я должен был избавиться, чтобы стать похожим на настоящего мужчину. Сейчас я в лучшем случае барахтался между первой и второй степенью мальчиковости, а мальчики в десятой степени ничего не боятся.

На улице меня не узнали соседи. Если бы узнали, то все старушки сразу же закричали бы: «Лисочка, как у тебя дела?» — а они только покосились на меня, как обычно косятся на Гордея. Про Гордея все бабули думают, что он наркоман. Кажется, теперь они и про меня так думают. Возможно, даже сильнее, чем про Гордея, потому что я был лысым.

Идти пришлось недалеко. Между улицами Лермонтова и Мира располагалась двенадцатиэтажка, которую в народе называли «беременный дом» — из-за ее дугообразной формы. В один из подъездов этого дома мы и вошли.

Сначала я думал, что мы идем в чью-то квартиру, но мы все поднимались и поднимались по лестнице, бесконечно долго. Лифт не работал.

Наконец мы добрались до последнего этажа и остановились под люком с огромным замком. Гордей полез в карман, зашумел ключами и с легкостью открыл люк — будто это его собственная квартира. Подул ветер, и я понял, что там, наверху, выход на крышу.

Гордей подпрыгнул, схватился руками за короткую металлическую лесенку и подтянулся наверх. В два ловких движения он оказался на крыше.