Withdrawal

Я провел семь дней в абсолютной изоляции. Несколько раз переписал текст про Шмуля: в одной из версий родители сдали его в детский дом, но это настолько сильно не вязалось с остальным сюжетом, что я полностью стер написанное. Потом написал три главы, в которых Шмуля жестоко и несправедливо избил отец, и раскидал эти моменты семейного насилия по тексту в разных местах. Будто бы стало легче.

Установил на компьютер Sims 4. Создал гей-семью с двумя детьми и сжег всех в доме (по причине пожара, возникшего во время готовки на дешевой плите). Будто бы стало легче.

Целыми днями смотрел телевизор. Когда закончились все подростковые сериалы, я включил трансляцию телеканала «Россия» и начал смотреть мыльную оперу о том, как жена ушла от мужа, потому что муж ей изменял, но на самом деле не изменял, потому что она все не так поняла, но через три серии оказалось, что у него есть вторая жена в Арабских Эмиратах, и тогда, получается, он ей все-таки изменял, но все не так просто… Короче, будто бы стало легче.

Иногда сериал прерывался «Новостями», где гнетущим голосом сообщали о «вспышке респираторной болезни неизвестного происхождения».

— Что там в Китае? — спрашивал Слава, вынужденный наблюдать ту же самую телепрограмму. Сам виноват, это его идея — сидеть возле меня, как на привязи.

— Все мрут, — мрачно отвечал я.

— Прям все?

— Ну… Кто-то один точно умер.

Все эти дни я не разговаривал со Львом, предвкушая, как мы вдоволь «наговоримся», когда я прилечу. Зато теперь на телефоне висел Слава. Иногда я был свидетелем этих разговоров: в такие моменты родители обсуждали меня, или Ваню, или деньги, или бытовые вопросы. Но все чаще, когда звонил Лев, Слава уходил в спальню, закрывал дверь, и они трепались больше часа (иногда больше двух часов). Возвращался он в приподнятом настроении, так что вряд ли темой их разговора был сын-наркоман или подобная неприятная хренотень.

— Выглядишь как влюбленная школьница, — мрачно подмечал я, когда Слава возвращался в гостиную.

— А ты — как школьница, которая никого не любит, — отвечал он, плюхаясь на диван рядом со мной.

Я соглашался:

— Довольно точное определение.

Придумав мне такое изощренное наказание, Слава наказал и самого себя — теперь мы оба вынужденно находились в заточении, как будто сидели в общей тюремной камере. Первый посетитель пришел к нам на седьмой день.

Это был Майло.

Когда я услышал звонок в дверь, даже не подумал о нем. Слава пошел открывать, и вскоре из коридора послышалась негромкая перепалка на английском.

— Он наказан.

— Ну пожалуйста, можно хотя бы поговорить с ним?

— Нет, нельзя, — жестко отвечал Слава. — Я знаю, какой ты «садовод».

— Так вы из-за этого? — догадался Майло.

— По-твоему, снабжение наркотиками моего несовершеннолетнего сына не считается уважительной причиной?

Майло возмутился:

— Я не снабжал его наркотиками! У меня только трава!

Когда мне надоело слушать их перебранку на тему того, считается травка наркотиком или не считается, я тоже выглянул в коридор. Сообщил Славе:

— Это он в тот день привел меня домой.

Слава оглянулся на меня, будто не понимая, какой день я имею в виду.

— Когда я вернулся с вечеринки, — пояснил я. — Он мне помог, довел до дома. И он вообще ни при чем в той ситуации. Как и в остальных.

— Иди в свою комнату, — сказал Слава таким тоном, будто для него вообще не имело значения все, что я сказал.

Я ушел. За эту неделю я стал таким апатичным, что подобный приказной тон больше не задевал меня — я подчинялся, удивляясь, как стал равнодушен ко всему. Меня словно приговорили к смертной казни, и теперь я влачил бессмысленное существование в ожидании исполнения приговора. Я почти не спал, почти не ел, почти ни о чем не думал.

Погрузившись в чтение («Повелитель мух», сцена пожара), я и забыл о визите Майло, поэтому его появление на пороге комнаты буквально через тридцать минут после встречи в коридоре меня сильно удивило. Он стоял радостный, взлохмаченный и тяжело дышал, будто ему пришлось ко мне прорываться. Допуская, что так и было, я осторожно спросил:

— Как ты сюда попал?

— Твой папа меня пропустил.

Я не поверил своим ушам.

— Тебя? Пропустил?

Быстро покивав, Майло сказал:

— Он потребовал оставить вещи в коридоре и вывернуть карманы.

Я мысленно представил эту сцену, и мне тут же стало неудобно за нее. Давя внутреннюю неловкость, я проворчал:

— Кошмар, как в реальной тюрьме…

— Он переживает.

— Значит, у тебя с собой ничего нет? — спросил я так, просто, как будто в шутку.

Секунда, когда я ждал ответа на свой вопрос, сделала меня прежним. Я ощутил волнение, предвкушение, желание. И кажется, даже надежду. Но она быстро погасла.

— Конечно нет, — ответил Майло.

Я отложил книгу, устало потер переносицу. Я понимал, что мой вопрос прозвучит ужасно, но теперь, видя настоящего Майло, видя в нем единственную возможность получить желаемое, я не мог не спросить:

— А ты можешь в следующий раз принести?

— Нет! — В его тоне послышалось возмущение. — Я же говорю: я выворачивал карманы.

— Слушай, ну это же не взрывчатку проносить, — несколько раздраженно заметил я. — Можно что-то придумать.

Майло сел возле меня на кровать, тяжко вздохнул.

— Я не могу, Мики. Твой папа сказал, что все очень плохо.

— Мой папа не понимает, о чем говорит, — ответил я. — Но ты же понимаешь. Ты же понимаешь, что это не наркотики?

— Понимаю, — нехотя согласился Майло.

— Тогда просто принеси мне их. — Поймав себя на том, что начинаю заговариваться, я поправился: — В смысле, не их, а траву.

Майло оглядел себя, будто прикидывая, где можно спрятать косяк, и я ожидал, что сейчас он согласится. Но, неуверенно закусив нижнюю губу, он жалобно свел брови и сказал:

— Нет.

От досады я хлопнул ладонями по своей постели. Стараясь не показывать явного раздражения, спросил:

— Ну почему нет?

— Твой папа пустил меня, потому что поверил. Я не хочу ему врать.

Это звучало так нелепо, что я невольно рассмеялся.

— Почему ты тогда траву выращиваешь, раз такой правильный?

— Траву выращивать не запрещено.

— Да? А продавать? — уточнил я.

Майло, замявшись, сказал:

— Одно дело — обманывать государство, а другое — твоего папу.

— Короче, твой ответ — нет? — окончательно уточнил я.

Он кивнул.

— Ясно. Я думал, ты мой друг.

— Я твой друг, — согласился Майло. — Именно поэтому мой ответ — нет.

Я снова взял книгу, сделав вид, что собираюсь вернуться к увлеченному чтению. На деле перед глазами расплывались буквы и строчки съезжали друг на друга. Это от злости — я не мог сосредоточиться.

Майло, внимательно посмотрев на меня, сказал:

— По-моему, у тебя правда зависимость…

— Нет никакой зависимости, — раздраженно ответил я. — Не бывает от нее зависимости.

Он кивнул на книгу — она мелко дрожала в моих руках. Кисти тряслись.

Отбросив книгу на постель, я сжал кулаки, чтобы унять тремор, но это не помогло.

— Как ты спишь? Ешь? — заботливо спросил Майло.

— Никак, — буркнул я, не сводя взгляда с трясущихся рук.

— У тебя ломка.

— Нет никакой ломки! — почти закричал я.

— И ты раздраженный, — с невозмутимым спокойствием добавил Майло.

Это спокойствие взбесило меня еще больше.

— Конечно раздраженный! Меня заперли в четырех стенах, отобрали телефон, а через три недели отправят в Россию, где меня убьет отец! Каким мне еще быть?

— Хотели бы убить — убили бы здесь, — заметил Майло. — Или в России срок за убийство не дают?

— Ты не так далек от истины.

Майло с придыханием произнес: Russian mafia. Прозвучало почти восторженно.

— Давай поделаем что-нибудь, что не запрещено делать, — предложил он. — Раз уж я пришел. Не хочу, чтобы ты умер от скуки.

Мы сыграли в «Монополию» (два раза подряд), и это был не лучший способ не умереть от скуки. Тогда я включил Sims 4, показал ему гей-семью, которую создал, и сжег ее еще раз. Майло с сомнением покосился на меня, и, когда я сообщил, что сделал это уже два раза подряд, растерянности в его взгляде стало больше.

В конце концов, устав от игр, мы включили ютуб на его телефоне, и с той минуты я думал только об одном: у Майло есть мобильник. С интернетом.

Нужно придумать, как этим воспользоваться.

* * *

На четырнадцатый день моего заключения Ваня объявил протест.

В те дни я отвратительно спал: ложился рано (от скуки), но уснуть не мог до самого утра, и если к семи часам это все-таки удавалось, то я валялся в постели почти до обеда. Однажды из такого позднего сна меня вырвал возмущенный крик Вани:

— Почему Мики не вернется?!

Я удивился. Ожидал, что сейчас он скажет, как это возмутительно и неправильно — вот так отсылать старшего брата ни за что ни про что.

Но он сказал другое:

— Вообще-то я тоже хочу уехать и не вернуться!

Слава, как обычно, говорил спокойно, поэтому в его слова приходилось вслушиваться. Кажется, он спросил: «Что тебе здесь не нравится?»