Третий смертельно устал, но об этом знали только его кертцзериз, Джинн и сам Киллиан, разумеется. Он не хотел заниматься ничем, кроме бессмысленного шатания по дворцу и улицам Омаги. Прежде сальватор редко пил, но Киллиан все чаще стал видеть его с бутылкой вина — Третий топил свою ненависть к себе и всем мирам, за которые он был ответственен, в алкоголе. Выполнял свои обязанности так, будто его дергали за ниточки, и не выказывал никакого интереса к предложениям по улучшению его планов, которые поступали от советников, послов, лордов и леди. Он был настолько раздавлен, что Киллиан сильно удивился, когда Третий без предупреждения сорвался с места и покинул Омагу, забрав только своих кертцзериз и трех лошадей. Ни записки, ни предостережения. Третий не оставил ничего, кроме Нотунга, пострадавшего во время стычки с сильной тварью, и стойкого запаха самоненависти, который Киллиан уловил в покоях сальватора.

— Я чувствую себя гораздо лучше, чем мог бы, — терпеливо повторил Третий, однако Киллиан отчетливо расслышал в его словах предостережение. — Магия восстанавливается в привычном темпе, и это главное. Не вижу смысла в дальнейших расспросах.

— Ты стал живее.

Третий уставился на короля.

— В смысле?

— Ты стараешься больше, чем в последние месяцы. Делаешь то, чего от тебя никто не просит, пытаешься казаться куда лучше. Раньше тебя совсем не заботило, если о тебе скверно думали.

— Меня и сейчас не заботит.

— Разве? Отчего ты так стараешься показать, будто обладаешь всеми дарами мира?

— Арне сказал… — сальватор замялся, будто вдруг почувствовав неуверенность в себе, и Киллиан с удивлением заметил, как на его щеках проступил легкий румянец, как будто Третий стыдится того, что собирался сказать. — Арне сказал, что во Втором мире жизнь Пайпер была… более привлекательной, чем та, что хотя бы временно будет здесь. Ей могли предоставить роскошь, знания, помощь.

— А ты не можешь?

— Я хуже, чем люди Второго мира, — едва слышно напомнил сальватор. — Ты же знаешь, что я делал.

— В таком случае найди способ как можно скорее вернуть ее домой. Если ты действительно считаешь себя чудовищем и думаешь, что Первая заслужила лучшего общества, найди способ создать Переход.

Для Третьего слова Киллиана были сродни удару, ломающему кости. Сам король знал это, но извиняться не собирался.

— Ты эгоистичен, — добавил он, когда Третий, не найдя ответа, беспомощно уставился на великана. — Это хорошо. Будь эгоистом…

Киллиан запнулся. Он так хотел обратиться к Третьему по имени, чтобы подчеркнуть, что быть эгоистом — не так уж плохо, но сердце болезненно сжалось, когда король понял, что просто не может сделать этого.

— Я не могу, — замотал головой Третий. — Слишком много дел, за которыми нужно уследить и…

— Как Стефан называл чувство, которое связывает сальваторов?

— Филия [Филия — любовь-дружба или любовь-приязнь, одна из форм любви в древнегреческом языке.], — тут же ответил Третий, даже не подумав.

— Откуда оно пришло и что означает?

Сальватор, казалось, на секунду заподозрил подвох, но тут же расслабился и произнес со слабым намеком на улыбку, поддавшись воспоминаниям:

— Стефан говорил, что во Втором мире когда-то давно существовала страна, где люди делили любовь на несколько видов. Филия — это любовь-дружба, которой он и характеризовал нас четверых. Он говорил, что мы — семья иного рода и что…

— Ах да, вспомнил, — король великанов качнулся на стуле, постучал по краю стола кончиками пальцев и продолжил: — Выходит, между тобой и твоими кертцзериз — филия?

— Если верить знаниям Стефана.

— Тогда получается, что между Алебастром и Марией было что-то иное… Как же это называлось? Этос?

— Эрос [Эрос — любовь-страсть.], — поправил Третий.

— А между королем Роландом и моей сестрой?

— Вероятнее всего, сторге [Сторге — любовь-забота.].

— Как интересно. Ты помнишь слова из культуры древней страны иного мира, о которых тебе рассказывал Стефан, но не помнишь, что когда-то не считал себя чудовищем.

До Третьего наконец дошло, ради чего Киллиан завел этот разговор. Сальватор поднял голову, вперившись в него посветлевшими из-за магии глазами, и стал беспокойно крутить кольцо на пальце.

— Моя память совершенна.

— Это не так, — возразил Киллиан. — Ты забываешь, что достаточно умен, чтобы справиться со всем, с чем сталкивают тебя жестокие и беспощадные боги. И забываешь, что ты — не просто сальватор. Ты…

— Я прекрасно знаю, кто я.

— Глупец, лжец, предатель, клятвопреступник, — начал перечислять Киллиан, загибая пальцы. На каждое из слов Третий хмурился все сильнее, пока тот не закончил: — Эгоист. С каких это пор я говорю тебе, что следует стать более открытым? Почему я пытаюсь подтолкнуть тебя к тому, чтобы ты делал то, что когда-то делала Йоннет? Я был бы совсем не против, если бы Пайпер исчезла из этого мира.

Третий расправил плечи и сжал губы. Провоцировать его было плохой идеей, потому что когда речь заходила о сальваторах, он менялся и не брезговал использовать любые хитрости и методы, чтобы объяснить кому бы то ни было, когда пора заткнуться.

— Что мы знаем о ней? — невозмутимо продолжил Киллиан. — Человек. Из Второго мира. Умеет только открывать порталы. И не говорит, кто помогал ей все это время. У нее слишком много тайн.

— Она имеет право хранить тайны.

— Я король, которого вы выбрали, — жестко напомнил Киллиан, складывая руки перед собой. — И я несу ответственность за Омагу и всех ее жителей. Если есть хотя бы шанс, что молчание Пайпер навредит всем нам, я должен действовать.

— И что ты хочешь от меня? — Третий убрал упавшие на лоб волосы и, лишь на секунду задержав взгляд на сосредоточенном лице Киллиана, отвел глаза в сторону. — Я делаю все, что в моих силах.

— Ты делаешь недостаточно. Слишком много поблажек. Ты знаешь ее всего три дня, а уже готов бросить к ногам Первой практически все знания Омаги! Это не тот эгоизм, которого я пытался добиться от тебя. Это не та слабость, о которой говорил Лайне.

Третий возвел глаза к потолку и раздраженно махнул рукой, будто пытался отогнать слова Киллиана и закончить разговор, который ему не нравился. Сальватор не любил говорить о собственных слабостях, эгоистичных наклонностях, порой проявлявшихся, и связи, которая могла сделать его слабее. Однако Киллиан был верен первому королю, и его долгом сейчас было напомнить Третьему, кто такие великаны на самом деле.

— Чему учил Лайне?

Третий промолчал.

— Лайне учил, — продолжил король, вздохнув, — что великаны не умрут, если поступятся своей гордостью и покажут слабость перед союзниками. Если они знают о своих уязвимых местах и готовы рассказать о них другим, значит, готовы работать над собой и своим несовершенством.

— Истинные дети севера, — все-таки пробормотал Третий, — взращенные холодными ветрами, белыми снегами, ледяными истоками с гор и болью, что сжимает сердца от мысли, что когда-то мы были другими.

— Когда-то Лайне не побоялся явить слабость, крывшуюся в теле. Легенды говорят, что он был самым сильным, первым, кто подчинил наш дар в теле, напоминающем человеческое, и что он никогда не показывал слабости. Это не так. Когда было нужно, Лайне открывался другим. Только благодаря своей честности он и стал первым королем Ребнезара.

— Истинное дитя севера, — отрешенно повторил Третий.

— Как и ты. Как и я. Как и все великаны, что живут сейчас. Тебе необязательно тащить все бремя на себе. Истинные дети севера делят тревоги с ветрами и льдами.

— Чего ты хочешь от меня? — наконец пробормотал сальватор, устало потирая переносицу.

— Не раскрывай Первой слишком много, но и не позволяй часто думать над тем, сколько тайн ты хранишь на самом деле. Расскажи то, что нужно, но не раскрывай всей правды. Сделай то, что должен, чтобы узнать ее и прочитать.

Третий резко поднялся, опрокинув стул, и посмотрел на Киллиана.

— Я не собираюсь читать ее. Я не читал ни тебя, ни Клаудию, ни кого-либо другого без согласия на это. Я вполне могу найти ответы и убедить Пайпер, что мы на одной стороне, и без этого.