Герман действительно знал Толяна. И знал, что жестокий псих ни перед чем не остановится. Но и Толян крутой нрав командира адаптов знал. Стычек между ними давно не случалось, худо-бедно поддерживали мир, однако Толян хорошо помнил, что за своих девчонок Герман глотку перегрызет. Олесю не били и не насиловали, это командир сразу понял.

— Здравия желаю, — прошлепал губами-оладьями Джек. Привычная ухмылка на изуродованном побоями лице выглядела жутковато. — Докладаю: втроем одиннадцать бойцов положили. Мы б и с остальными управились, да с большака этот урод нарисовался, — Джек мотнул головой на Толяна. — А с ним отряд, с автоматами. Там уже без вариантов было… Как Сталкер с Ларкой? Добрались? Бункерный живой?

— Добрались, — обронил Герман, — и бункерный живой. — Сейчас главное было — не раскисать. Чтобы ребята не почувствовали. С возрастом он стал безобразно сентиментальным, по молодости таким не был. — Через месяц домой вас заберу, раньше никак… Еще раз хоть пальцем тронешь, — пригрозил Толяну, — хоть кого — хрен тебе, а не бункерный! Ясно?

— Без базара, — согласился Толян. — Этому вот только скажи, — он ткнул в Джека, — чтобы язык свой поганый в задницу засунул! Мои, знаешь, тоже не железные. Нервничают.

— Засунет. — Герман строго посмотрел на Джека.

— Засуну, — легко согласился тот. — А при чем тут бункерный?

— Ни при чем.

— А по-моему, причем, — пристально глядя на командира, проговорила вдруг Олеся. — Герман… Ты нас на бункерного менять собрался, что ли?

Глаза всех троих уставились на командира — недоуменно и недоверчиво.

— А вот это не ваше дело, — обрубил Герман. — Всё, не прощаюсь. Через месяц приду… Уводи, Толян.

— А ну, брысь! — отшатнулся от протянувшего руки Лысого Джек. — Олеська правильно сказала? Менять будешь?

— А если и так? — Взгляда Герман не отвел.

Он мог вести себя с ребятами по-разному, но старался им не врать. Сам всегда учил: если сделал какую дрянь, так имей смелость признаться. А уж пытаться обмануть Жеку — вовсе гиблое дело, до сих пор ни у кого не прокатывало.

— Если так, то хоть бы нас сперва спросил, — оглянувшись на друзей, заявил Джек. — Может, мы домой не хотим? Может, нам тут нравится? А чё — хозяин щедрый, прислуга ласковая… — Заплывшие кровоподтеками глаза со знакомой издевкой стрельнули поочередно в Толяна и Лысого. — Ни кнута, ни матюгов не жалеют.

— Ты кого, сука, прислугой назвал?! — немедленно оскорбился Лысый, и от удара Джека спас только повелительный окрик Толяна.

По решительным лицам ребят Герман с изумлением понял, что они и впрямь не хотят обмена. Уверены, что сумеют выкрутиться сами. Обмануть, убежать, прорваться с боем. Три пары светлых глаз убежденно — верь нам, командир, мы справимся! — смотрели на него.

А он смотрел на них — и видел себя. Семнадцатилетнего. Отважного. Ни черта, ни дьявола не боящегося… Он ведь не так далеко ушел от ребят возрастом. И хорошо помнил, каким сам когда-то был — до тех пор, пока не подломила гибель Кати.

Подростки не верят в смерть, даже если видели ее не раз. Даже если прощались с погибшими товарищами, такими же гордыми и бесстрашными. Твердая убежденность в том, что ты вечно будешь молодым и горячим, не умрешь и не состаришься никогда, в семнадцать лет особенно сильна. Ребята полны уверенности, что смогут вырваться — в отличие от бункерного, если тот окажется на их месте. Какую участь приготовил им садюга-Толян, пока не знают.

И не узнают. По крайней мере, сейчас. А потом сами спасибо скажут.

— Уводи, — с нажимом повторил Герман.

— Если опять соскочить попытаетесь, — добавил Толян, — одного сожгу! Чтоб двум другим неповадно было. Так и знайте.

Светлые адаптские глаза сверкали ненавистью. Лысый с подручными утаскивали ребят с дороги.

— Месяц — долго, — провожая процессию взглядом, объявил Толян. — Две недели.

Герман покачал головой.

— Бункерному твои бойцы бок прострелили. Пока еще оклемается… Да плюс добраться туда-сюда… Месяц. — На ребят он старательно не смотрел.

— Окей, — согласился Толян. Сам понимал, что Герман будет спешить, как только может. — Месяц. На второй — зажарю. Так и знай.

Недалеко от Ногинска. 23 дня после возвращения. Кирилл

Дождь на улице поливал такой, что с высоты лошадиного роста едва видна была дорога. Лошади шли натужной рысью, копыта вязли в грязи.

— Это везде сейчас так? — перекрикивая хлещущий по капюшону дождь, проорал Кирилл.

Настенный монитор в бункерной столовой отражал дату, время и погодные условия снаружи. Благодаря чему подземные жители знали, что сегодня девятнадцатое января, температура на поверхности плюс тринадцать (по ощущениям — пять), проливной дождь и шквалистый ветер.

— Здесь еще ничего, — донесся сквозь шум голос Германа. — Здесь хоть дорога не совсем убита, верхом проехать можно. А за Пекшей — звездец, как развезло, хрен продерешься. С Крещением Господним тебя.

— Что? — не понял, сквозь ветер, Кирилл.

— С праздничком, говорю! С Крещением Господним. До того, как все случилось, с этого дня крещенские морозы начинались, верующие в прорубь ныряли.

— Зачем?

Герман знакомо дернул плечом — адапты скопировали не только тон и речевые обороты командира. Только вот прибор ночного видения ни адаптам, ни Кириллу теперь был не нужен — а из капюшона Германа выглядывал, напоминая странной формы козырек.

— Не знаю. Вроде, положено.

— Прорубь — это ведь отверстие во льду замерзшего водоема? — покопавшись в памяти, уточнил Кирилл. Перед глазами возникла ледяная переправа на подходе к гарнизону: как это было страшно, лезть в темноте в холодную воду, и как тяжело физически. — Неужели верующие люди…

— Цыц! — оборвал Герман.

Кирилл послушно замолчал и замер. И услышал далекий стук копыт. Рука сама дернулась, расстегивая кобуру. Герман, увидев Кирилла собранным в дорогу по всем адаптским правилам, пожал плечами — «тут ехать-то три часа», но возражать против пистолета и ножа не стал.

— Кто это может быть?

— Без понятия. — Герман тронул ПНВ, поправляя. — Батарея, зараза, садится… — Оружие он выхватил раньше Кирилла.

— Здесь спрячемся? — Кирилл заставил коня перешагнуть ограждение у обочины. — Или дальше уйдем, в лес?

— Здесь.

По голосу Германа сложно было разобрать, удивился он боевой готовности спутника, или озадачился. Но, как бы там ни было, присоединился к Кириллу. Они замерли за ограждением.

— Может, пронесет, следов не увидит, — прошептал Герман. — А может, и вовсе не по нашу душу.

Кирилл с надеждой кивнул. Ему очень хотелось верить, что это кто-то из адаптов не утерпел и скачет встречать их с Германом. В направлениях не ориентировался, диагноз «топографический кретинизм» Олеся в свое время поставила ученику безоговорочно, и искренне считал, что Герман везет его к Дому. Но скоро, по стуку копыт, понял, что всадник следует им вдогонку, а не навстречу.

Наездник — расплывчатая фигура в комбинезоне — пролетел было мимо, но поодаль остановился. Увидел, вероятно, что две цепочки следов закончились. Повернул обратно.

Кирилл напряженно застыл. И едва не подпрыгнул, услышав знакомое чириканье.

— Свои, — облегченно выдохнул он.

— Вижу. — Жеребец Германа перешагнул отбойник. — Чего тебе?

— Сталкер! — Теперь и Кирилл узнал седока. — Привет! Ты как здесь…

Рэд на приветствие не ответил. Он Кирилла будто бы и не заметил. Осадив коня возле командирского, заглянул Герману в закрытое капюшоном лицо. Начал без предисловий, тяжело дыша после скачки:

— На обмен везешь?