— Вообще‐то, нет, — нервно хохотнул я. — Обычно меня называли долбоёбом. Но гондоном — ни разу. Чувствуешь разницу?

Принцесса на мгновение озадачилась этой лингвистической проблемой. Что‐то прикинула в уме и кивнула:

— Приятно быть первой. Ты гондон, — не скрывая удовольствия, объявила она. Маленькая тварь, знала, куда бить.

— Да с хера ли?! — возмутился я. — Сама ж начала! — И, приосанившись, со значением поднял палец: — Я, между прочим, докопался до сути. Мозгоправы за такое кучу бабок берут. А тут всё бесплатно! Где твоя сраная благодарность, детка?

Принцесса вдруг сжала кулаки и подалась вперёд, намереваясь меня поколотить. Она едва доставала мне до груди, так что этот яростный порыв выглядел не угрожающе, а забавно. Я выразительно посмотрел на неё сверху вниз, не удержался и загоготал.

— Что ты ржёшь, придурок? — буркнула Принцесса, оскорбившись.

О да, я, сам того не подозревая, нанёс ответный удар — в самое уязвимое место. Больше всего она не любила, когда её считали беспомощным ребёнком. Четырнадцать лет — это, знаете ли, очень серьёзный возраст. Человек становится по-настоящему мудрым и зрелым, и никто не имеет права относиться к нему как к тринадцатилетнему сопляку.

— Давай-давай! — не унимался я, сгибаясь пополам от хохота. — Врежь мне как следует! Хочу на это посмотреть!

Подумав, Принцесса разжала пальцы и сделала шаг назад. Некоторое время она с плохо скрываемой злостью смотрела на меня, а затем выражение её лица изменилось. Оно снова стало флегматичным и отстранённым, как у просветлённого монаха. Но я сразу почувствовал, что Принцесса не собирается прощать мне этой короткой вспышки веселья и намерена отыграться — используя всю мощь интеллекта.

— Твоя очередь, — едва заметно ухмыльнулась она. — Говори.

Вероятно, в приступе смеха я растерял последние остатки мозгов. Потому что не понял, чего ей вообще надо. И тупо переспросил:

— А?

— Давай, расчехляйся, — потребовала Принцесса, не ожидая отказа. — Какие у тебя особенности? Может, ты любишь вынимать член и трясти им где попало, откуда я знаю. Хочу понимать, к чему готовиться.

Я снова расхохотался:

— Покажи мне мужика, который так не делает! — Но тут же взял себя в руки, чтобы не выглядеть совсем уж конченым дегенератом. И серьёзным тоном сказал: — Ну… если честно, странностей у меня мало.

Не подумайте, что я кокетничал, как сорокалетняя девственница. Просто мне и вправду было тяжело судить о себе со стороны, оценивать, какой из моих заёбов нормальный, а какой не очень. Все наши привычки, даже самые дикие, изнутри кажутся естественными. Думаю, если чуваку, расчленяющему трупы в ванной, сказать, что у него слегка странноватое хобби, он удивится и спросит: «А разве не все так делают?»

И всё же, положа руку на сердце, я признался в самом тяжком из своих многочисленных грехов:

— Иногда могу болтать по-французски. Это не специально, просто само как‐то получается. Особенно когда злюсь или нервничаю. — И, подумав, между делом сообщил: — А, ну ещё я слышу голоса. Но это так, фигня.

Принцесса посмотрела на меня со странной смесью удивления и брезгливости и подалась назад. Неудивительно. Человек, знающий французский, не может считаться адекватным.

Но её, судя по всему, поразили не мои языковые способности, а кое-что другое.

— Голоса? — с недоверием уточнила она. — Серьёзно, что ли?

— Да не, — поспешил отмахнуться я, поняв, что ляпнул лишнего, — вообще‐то он всего один. Ну, то есть она… — И зачем‐то добавил: — Её зовут Васиштха.

Принцесса крепко задумалась — так, словно принялась решать сложную математическую задачу.

— Ага. То есть ты не просто нищий, бестактный и тупой. Ты ещё и ёбнутый.

Что удивительно, она сказала это без намёка на осуждение. Как будто перечислила факты из энциклопедии. От такой изящной прямолинейности я несколько обалдел. Так‐то девчуля оказалась права, и оскорбляться повода не было. Но мне всё равно стало обидно.

— И это я‐то бестактный?!

— Мне показалось, ты относишься к себе не слишком серьёзно, — отозвалась ничуть не смущённая Принцесса. — Очень характерная черта мудрецов. И легкомысленных придурков. — Она помолчала и с неожиданным игривым любопытством спросила: — А что тебе говорит голос? Расфасовать меня по синим пакетам и закопать где‐нибудь в лесу?

Я изобразил глубокую сосредоточенность, делая вид, что к чему‐то прислушиваюсь. И с экспертным убеждением выдал:

— Не, ей больше нравятся белые. Кровь на них выглядит эффектнее.

В голове звенела тишина. Васиштха никак не отреагировала на попытку очернить её славное имя и решила не вмешиваться в диалог. Она была выше этой херни.

— Расчленять тебя будет неудобно, — тем же нарочито серьёзным тоном сказал я. — Складным ножом, знаешь ли, кости особо не попилишь.

— Надо было брать топор, — согласилась Принцесса. — Или циркулярную пилу. Каким местом ты думал, когда собирался?

— Я же легкомысленный придурок, не забыла?

Мы говорили так безмятежно, словно обсуждали ледники в мировом океане или французскую политику девятнадцатого века, которая не имела к нам никакого отношения. Самое забавное, что мы и впрямь были беззаботны, как дети. Ненадолго я забыл о слежке, о натыканных на каждом углу камерах и о Майе.

Но Принцесса со всей присущей ей нежной беспощадностью напомнила о неизбежном:

— Лучше бы ты взял пушку. От неё больше толку. Если нам придётся кого‐то убивать, надо делать это быстро и красиво. Откуда у тебя нож, да ещё и складной?

Я развёл руками и как на духу выложил ей свою историю. Рассказал о бродяге и его золоте, о мамаше, пославшей меня за элем, о сгоревшем доме, который милостиво восстановила Майя. Ночь располагала к задушевной болтовне, и я подумал, будет не лишним вылить на голову Принцессы ушат шекспировской трагедии. Исключительно в воспитательных целях, чтоб не расслаблялась.

Но её, судя по всему, не впечатлило. Она с той же скучливой миной выслушала рассказ, не удивившись ни единому слову. Лишь на мгновение в глазах у неё мелькнуло усталое разочарование.

— А ты не подумал, что нож ненастоящий? — Это была единственная деталь, за которую она зацепилась. — Нет? Слишком сложная для тебя мысль?

— Вода тоже была ненастоящей, — напомнил я, сделав вид, что не расслышал издёвки. — Но, как видишь, крови на мне больше нет.

Мы оба были по-своему правы: Принцесса считала, что ножа на самом деле нет. А я справедливо утверждал, что любой иллюзорный предмет может быть каким угодно, в том числе вполне реальным, всё зависит от точки зрения. Философский вопрос, не находите? Что, блядь, первично: материя или сознание?

Я выдвинул лезвие и провёл по нему пальцем. Но ничего не почувствовал: ни холода метала, ни его опасной остроты.

— Надави сильнее, — с невесть откуда взявшимся азартом предложила Принцесса. Она смотрела на нож как заворожённая, и мне стало не по себе. Я убрал клинок обратно в рукоять и сделал шаг назад.

Итак, ребятки, давайте подытожим. У меня, вероятнее всего, начиналась шизофрения, в руках был призрачный нож, с которого не сводила взгляда мелкая кровожадная тварь, и на нас со всех сторон смотрели камеры видеонаблюдения. Как вам расклад? Не очень, правда? C’est pas marrant [Вообще не прикольно (фр.)].

На мгновение я подумал, что Принцессу прислала Майя — втереться ко мне в доверие, дождаться удобного момента и étriper une fois pour toutes [Замочить раз и навсегда (фр.)], выпустить кишки. Не знаю, почему я так на них зациклился, в который раз уже повторяю: «кишки», «кишки», — заметили? Извиняйте, придётся принять этот странноватый фетиш как данность.

Сколькие из вас только что переключили канал? Ну и пошли на хуй. А я, пожалуй, повторю ещё разок. Итак, на счёт «три». Раз… Два…

Кишки. Les tripes, les entrailles, les boyaux — выбирайте что больше нравится, переводится плюс-минус одинаково.

Короче, вы поняли, меня начало пидорасить. Я смотрел на Принцессу в упор, но не мог пошевелиться. Не ощущал собственного тела. Всё ждал, когда она выхватит нож и погрузит лезвие мне в брюхо. Знаете, я даже почти смирился с этой пугающей параноидальной мыслью, взявшейся из ниоткуда.

И тут Принцесса сказала:

— Если он ненастоящий, мы никого не сможем им убить, — очень спокойно, без тени враждебности. Так, будто не замечала дрожи в моих пальцах и продолжала прерванный философский спор о ноже Шрёдингера.

— А меня? — упавшим голосом спросил я, не до конца веря в её дружелюбие.

— Тебя? Зачем? — удивилась она. Непонимающе сморгнула и протянула: — О господи, только не говори, что ты фанат Бессмертного Бу.

— Ну… мне как‐то никогда не нравился рэп.

Понимаете, да? Рэперы вечно дохнут как мухи, и я решил, что это подходящее погоняло для кого‐нибудь из них. Оберегающее, так сказать. Хотя, с другой стороны, очень провокационное. Уже хочется проверить бессмертие на прочность, правда?

— Это один приятель моего отчима. — Принцесса пропустила божественную шутку мимо ушей. — У вас много общего, он тоже потрясающий кретин.

Я почувствовал, как внутри разжалась невидимая пружина, и издал нервный смешок. Пиздец, ребята. Это ж надо было загнаться на ровном месте! Да с чего я вообще взял, что Принцесса — милое беззащитное дитя — хочет меня завалить?