— Я боюсь крови, — захныкал тот. Глянув на отливающее металлическим блеском лезвие, он закрыл лицо руками и отчаянно замотал головой: — Я упаду в обморок! Умру от шока!

Умрёт он, слышали, да? Вот ужас‐то!

— Так, ребята, ну вас в жопу, — не выдержал я. И мягко, но уверенно взял Принцессу за руку: — Пошли отсюда, ma chérie [Детка (фр.)]. Найдём другой нож, чего ты зациклилась‐то? Оставь мужика в покое! Он сейчас сраться под себя начнёт, не видишь, что ли?

Девчуля в досаде дёрнула плечом и ещё крепче стиснула рукоять.

— Ты не понимаешь, это дело принципа! — Её невыразительное лицо исказилось в гримасе гнева и страха. Привычная сосредоточенная флегматичность, серьёзность — всё это разом пропало, как невидимый занавес, и теперь Принцесса казалась напуганным ребёнком, который проснулся от кошмара. — Я должна знать! Иначе буду думать-думать-думать до тех пор, пока не сойду с ума! Целую вечность! — в сердцах выпалила она.

И, прежде чем я успел раскрыть рот, подалась вперёд, резким движением вонзив остриё в горло нашего страдальца. Чисто из милосердия, чтоб не мучить ни его, ни себя.

— Ёб твою мать! — заорал я. — Какого хуя ты творишь?!

Кровь хлынула из шеи Бу, пачкая майку. А он принялся размахивать руками и истошно выть — причём не от боли, как могло показаться поначалу, а от ужаса:

— Нет! Уберите её от меня! Уберите-уберите! Я не могу, мне плохо! Меня сейчас стошнит!

Странная штука, конечно, кровь. Красивая, яркая, как праздничный коктейль, есть в ней что‐то привлекательное. Это сама жизнь — стремительная, сочная, волнующая. Но когда видишь её, думаешь прежде всего о смерти.

Она струилась по его коже и тут же пропадала. Бледнея, как выгорающая на солнце краска, бесследно растворялась, не оставляя после себя ничего: ни пятен, ни острого металлического запаха. А потом принималась течь снова — чтобы через мгновение исчезнуть.

— Слушай, Бу, — сказала Принцесса. Опустившись на корточки, она в любопытстве склонила голову набок. — Кажется, ты и в самом деле бессмертный. Не повезло.

А тот вскочил — вот прям как был, с торчащим в горле ножом — и заметался по комнате. Он не додумался его выдернуть, может, забыл или не чувствовал, не знаю. Только размахивал руками, задирал майку, пытаясь её стянуть, оголяя жировые складки на пузе:

— Какая гадость! Ненавижу! — И расчёсывал руки, как будто хотел содрать кожу вместе с налипшей кровяной плёнкой. Хотя её и не было. — Почему нельзя умереть?! — снова заладил он. — Боже, я просто хочу умереть! Неужели я многого прошу?!

Мне вдруг подумалось, что у нашего приятеля наверняка куча фанатов и сейчас они гогочут, сидя у экранов с ведёрками попкорна. А рейтинги растут, и всем заебись, все довольны, даже Майя.

Может, она оценит это выступление и смилуется над нами, даст чуть больше времени на поиски Брахмана, вот какая оптимистичная мысль мелькнула у меня в голове.

Но тут Бу, не удержавшись на ногах, споткнулся и с диким грохотом повалился на журнальный столик. Раздался хруст, на стекло брызнула кровь.

— О господи, — сказала Принцесса. — Он упал на карандаши.

Невозможно, скажете вы, немыслимо. Ни один человек на земле не способен так облажаться. Но знаете что, ребятки? Вы не уловили сути. Как там говорится? Вселенная всегда отзывается на запросы? Ну вот, получите, распишитесь.

Крови становилось всё больше: капли собирались в лужицы, кляксами расплывались по бумагам, но теперь уже не исчезали.

Я бросился к Бу и, потормошив, перевернул его на спину. Он был тяжёлым, как мешок с цементом, и неповоротливым. Из глаз у него торчали ярко-красные карандаши, которые издалека можно было принять за лазерные лучи.

— Тебя, случайно, зовут не Кларк Кент [Земное имя Супермена.]? — не удержался я. — А, мужик?

Мне не пришло в голову ничего другого. И не было ни ужаса, ни сожаления — только дурацкое неуместное веселье, как у ребёнка, не понимающего, что такое смерть.

— Он что, умер? — растерянно спросил я, не получив ответа. И потряс чувака за плечи, похлопал по мясистым щекам в надежде, что он сейчас опомнится, снова начнёт ныть, бегать туда-сюда, спектакль продолжится после антракта, и всё будет как прежде. — Эй, Бу, ты чё, сдох? Ты ж бессмертный, алё!

До меня не сразу дошло, что он уже не отзовётся. На том конце провода больше не было абонента.

— Теперь он Смертный Бу, — с видимым облегчением сказала Принцесса. — Даже убивать не пришлось, как удобно.

— Но ведь получается, что мы всё‐таки его убили, — возразил я. И почувствовал болезненный укол вины.

Наши действия привели Бу к смерти. Если бы мы не пришли к нему домой, не воткнули призрачный нож в горло, бедолага остался бы жив. Моя логика ясна, да? Причинно-следственные связи, ребятки, и всё такое.

Васиштха сказала:

— Как может нереальное оказаться следствием реального? Результат имеет такую же природу, как и причина, между ними нет никакой разницы. — Она помолчала и добавила: — Непосредственная предпосылка такого результата существует лишь в прошлом — в памяти. Память, котик, подобна пустому пространству. Всё, что ты видишь здесь, есть следствие этой пустоты, и потому оно тоже пусто. И жизнь, и смерть — иллюзорные продукты воображения.

Подумав, я рассудил, что в её словах есть здравый смысл. К тому же чувак так или иначе хотел откинуться, поэтому, наверное, не очень‐то расстроился. Получается, он сам выбрал свою смерть — нелепую и невероятную, как и мечтал, никто не отнял у него жизнь против воли.

— Ты хотела его убить? — спросил я, озарившись идеей. — Ну, по-настоящему.

Принцесса пожала плечами.

— Нет, я просто проверяла, сработает ли моя теория.

— Но ты не хотела причинять ему вреда?

— Не знаю, а что?

Я выдернул нож из горла Бу и несколько раз погрузил лезвие ему в брюхо. Это было ужасно — слышать звук, с которым расходится плоть, видеть, как по майке расплываются липкие красные пятна. К горлу подкатила тошнота, я почувствовал себя поехавшим маньяком, но чуваку‐то было уже всё равно, он не мог испытывать ни боли, ни страха. Так что, думаю, ему в итоге пришлось меня простить. Мёртвые вообще самые понимающие и милосердные люди на земле.

— Что ты делаешь? — спросила Принцесса. В голосе у неё не слышалось ни намёка на ужас или изумление, только неподдельное любопытство исследователя. Она смотрела на вытекающую кровь с таким ненормальным спокойствием, что мне стало не по себе. Одно из двух: либо у неё была очень крепкая психика, либо девчуля наглухо ёбнулась.

— Походу, я был прав. — Обтерев нож, я убрал его в карман. — Он может быть и реальным, и нереальным одновременно. Всё зависит от того, чего ты хочешь на самом деле.

И испытал облегчение, какое всегда бывает после удачно выполненной, очень изматывающей работы. Глянул на неподвижно лежащего Бу и вдруг ощутил жжение голода.

— Жрать хочу, подыхаю.

— Неплохая мысль, — кивнула Принцесса, — пойду пороюсь в холодильнике.

А я подумал, что у меня начинает складываться особый ритуал. Вижу труп — набиваю кишки. Заедаю пустоту. Голод — это смерть, сытость — жизнь, понимаете? Такая вот нехитрая философия.

Принцесса вернулась с двумя коробочками рисовой лапши — холодной, покрытой тёмным застывшим соусом. Мы оба с ногами забрались на диван, чтобы не пачкать подошвы в растекающейся по полу крови, и накинулись на еду. Точнее, это я стал жрать как не в себя, девчуля‐то принялась наматывать лапшу на палочки очень медленно, с ювелирной аккуратностью — так, будто пришла в ресторан, где нужно соблюдать строгие правила этикета.

— Теперь Бу всегда будет мёртвым, да? — неожиданно спросила она. И подняла на меня беспросветно тёмные, как ночь, глаза. — Наверно, ты был прав. Смерть не очень отличается от бессмертия. И то и другое длится вечно.

Принцесса — задумчивое, оторванное от реальности дитя — никогда не видела смерти, не сталкивалась с ней близко, вот что я понял. Она не знала, как уложить произошедшее в голове, объяснить его с точки зрения здравого смысла, и испугалась.

Я погладил её по плечу и сказал:

— T’inquiète pas, зайка, не загоняйся, в смысле, — стараясь, чтобы мой голос прозвучал мягко и доверительно, как у Васиштхи. — Это существует только в твоём воображении, — вспомнив её слова, добавил я. — А Бу уже нет, значит, для него всё закончилось, понимаешь?

— Всё закончилось, — отрешённо повторила Принцесса. И вдруг переменилась в лице, озарилась радостью. — Киса-кисонька! Иди сюда, хорошая, — с умилительной нежностью позвала она Нихиль, которая сидела возле дивана и, как отстранённый оператор, наблюдала за происходящим, сверкая жёлтыми глазами.

Та охотно встала на задние лапы, с грацией сосиски потянувшись к коробочке с лапшой. У кошки были густые белые усищи — такие, знаете, как у Ницше, — и длинный хвост, кончик которого по-обезьяньи закручивался в колечко.

— Кто у меня хорошая девочка? — продолжала ворковать Принцесса. Она усадила её к себе на колени и зарылась пальцами в блестящую чёрную шерсть, отчего кошка затарахтела — очень громко, раскатисто, почти как мотоциклетный двигатель. — У кого толстое пузико?

Этот неожиданно вспыхнувший детский восторг так меня поразил, что я рассмеялся. Принцесса почти никогда не улыбалась, если не считать кривых саркастичных усмешек, не проявляла сентиментальности, а тут вдруг расчувствовалась, сделалась по-настоящему ласковой и весёлой.