Я не утерпел и перебил:

— Ты что, сидела и тупо на него пялилась?

— Да нет, не я, — с простодушной детской искренностью призналась Принцесса. — Я не такая умная, как ты думаешь. И мне бывает сложно сосредоточиться.

— Тогда откуда это?

— Брат рассказал. У него была теория, что мы живём в компьютерной симуляции.

— Раньше мне тоже так казалось, — хмыкнул я. — Носишь одни и те же шмотки, не выходишь за пределы локации, а при попытке задуматься о смысле жизни зависаешь, как энписи. Квесты одинаковые, диалоги всратые… Короче, реальность — это не про нас. Не удивлюсь, если наши реплики сочиняет вообще другой человек. Сидит и строчит от нехуй делать.

— Шука говорил, что реальности как таковой не существует в принципе, — снисходительно продолжила Принцесса. — Потому что мы не способны отделить её от своих представлений о ней. Бытие полностью зависит от нашего восприятия, а значит, его нет.

Ах вот в кого ты, детка, такая мозговитая, подумал я, ну теперь всё ясно. У вас там, походу, семейка пизданутых учёных, которые не высовывают носов из лаборатории.

А вслух сказал:

— Но мы же все знаем Майю. — И, глянув на беспечно разгуливающих по парку людей, поспешил добавить: — Ну ладно, не все. Но она же есть. Неважно, знаешь ты о ней или нет. Типа… — Я озадаченно почесал затылок, подбирая сравнение получше. — Какая разница, ты можешь думать, что живёшь где‐нибудь на Нью-Генезисе [Вымышленная планета-рай из вселенной комиксов DC.]. Но ты ж не станешь одним из Новых Богов — ну, объективно, имею в виду.

— Да, — кивнула Принцесса, хотя по её лицу было ясно: она ни хрена не поняла. Её, замороченную, вечно хмурую девчулю, интересовали серьёзные философские вопросы, Гегель какой‐нибудь или, вон, Спиноза, а не комиксы.

Я раскрыл было рот, чтобы пояснить, что имел в виду. Но она, не вдаваясь в смысл услышанного, сказала:

— Когда приехали люди Майи, Шука расстроился. Понял, что его солипсизм не очень‐то солипсический.

— Зубы, что ли, выбили? — хохотнул я.

— Ну нет, до этого не дошло. Но было кое-что похуже. — Принцесса замолчала и помрачнела. Солнечный свет, отражавшийся в её глазах, угас, сменился темнотой — непроглядной, как вода в пруду. — Они сожгли все его книги, дневники и наброски для диссертации, — с осмысленной холодной злобой сказала она. — А я тогда читала Чорана, «Силлогизмы горечи». Даже помню, на чём остановилась, последнюю фразу.

Мне очень ярко представился огонь, пожирающий буквы, уничтожающий человеческую мысль, — хорошо знакомое страшное зрелище. Когда у тебя сгорают вещи, ты теряешь не только их, но и самого себя. Какую‐то часть души, которая в них жила, отпечатки личности, оставленные во времени, не знаю, как ещё объяснить.

— Что за фраза? — спросил я, чтобы воскресить её воспоминания.

— «Если мы хотим реже испытывать разочарование и реже впадать в ярость, следует в любых обстоятельствах помнить, что мы явились в этот мир лишь для того, чтобы сделать друг друга несчастными», — отчеканила Принцесса. И, помолчав, добавила: — Я не знаю, что было дальше. Никогда больше не видела эту книгу. Хотела найти её в интернете, но каждый раз забывала.

Она поднялась, сцапала кошку и смерила меня требовательным взглядом.

— Всё, пошли уже.

— Куда? — страдальчески простонал я.

Мне хотелось сидеть тут целый день, болтать — обо всём на свете и одновременно ни о чём. На душе становилось легко, и прошедшая ночь, утренние тревоги казались далёкими и нереальными. Они растворялись, не оставляя после себя следов, — совсем как плывущие облака.

Или картинки из набора «летнее небо».

Или свет солнца-прожектора.

Или сны.

Но выбора не было, так что пришлось нехотя подчиниться и последовать за Принцессой.

— А неважно, — на ходу отозвалась она. — Куда‐нибудь мы обязательно попадём. Если, конечно, не остановимся на полпути.

— Это тоже Чоран сказал? — проницательно уточнил я, догадавшись, что девчуля швырнула мне в лицо очередной афоризм, который вычитала в одной из домашних книжек. Она так хотела сохранить память о них, что превратила голову в библиотеку.

— Нет, Чеширский Кот, — в её голосе послышалось снисхождение, с каким обычно говорят со слабоумными.

Я стиснул зубы, но промолчал — чисто из уважения к подростковому апломбу. Она любила говорить свысока, в такие моменты ей становилось смешно. А мне нравилось наблюдать за этими вспышками спесивого веселья, они делали Принцессу очень забавной и милой, похожей на маленькую гордую королевишну, уверенную в собственном великолепии. Короны вот только не хватало. И какого‐нибудь звучного пафосного имени.

— Слушай, — вдруг спохватился я, — а как тебя зовут‐то вообще?

Очень вовремя, правда? И почему я не додумался поинтересоваться раньше? Наверное, как‐то сразу свыкся с мыслью, что она Принцесса, ей шла эта незатейливая кличка.

— А какая разница? — В глазах у неё мелькнуло удивление. — Ты всё равно не будешь звать меня по имени. Язык сломаешь в четырёх местах.

Я рассмеялся:

— Детка, моя шизофрения представилась Васиштхой, так что я уже ничему не удивлюсь. Ну, если только тебя не назвали в честь какого‐нибудь монстра из вселенной Лавкрафта — тогда да, будет сложновато.

— Почти. Анна-Мария-Роза-Элеонора, — с каменным лицом сказала Принцесса.

Я решил, что она меня разыгрывает, и снова расхохотался. Но губы у неё по-прежнему оставались плотно сжатыми, так что моё веселье резко улетучилось.

— Чё, серьёзно?

— Ага. Мама никак не могла определиться.

— Как‐то длинновато… А если покороче? Ну, у тебя же должно быть какое‐то домашнее имя. Вот, например, у меня был один знакомый, Амадей, типа как Моцарт. Но все звали его Дей. «День» по-английски, очень круто, символизм и всё такое. — Я остановился и заглянул ей в лицо. — А ты кто? Роза?

— Принцесса, — тем же ледяным тоном сказала она. — Мне нравится обезличенность. Я дистанцируюсь от имени, смотрю на себя со стороны. Это помогает наблюдать за своими действиями как за чужими и давать им непредвзятую оценку. — Она помолчала и поинтересовалась: — А тебя правда зовут Реми?

— Спасибо, блядь, что не Жоффруа, — мрачно отозвался я. — Иначе пришлось бы вешаться. У maman…

Тут взгляд мой упал на выставочное окно книжного магазинчика, который располагался на выходе из парка, и я забыл обо всём на свете, в том числе о беседе.

Там, на обмотанных гирляндами полках, стояли разноцветные книжки, журналы, буклеты — куча всякой такой фигни. В глаза мне бросилась ярко-синяя глянцевая обложка с крупной жёлтой надписью «Дети не умеют жить».

— Обалдеть! — Я так обрадовался, что едва не подпрыгнул на месте. — Двадцатый эпизод!

О, ребята, вы не знаете этот комикс? Гениальная вещь. Хотите или нет, я расскажу, в чём там замес. Уж извиняйте, придётся потерпеть.

В общем, главные герои — старшеклассники со сверхспособностями. Никого такой хернёй не удивишь, да? Я уже вижу ваши снулые рожи. Штамповка, банальщина, скажете вы и потянетесь за пультами — переключить канал. Но погодите, не торопитесь, дайте мне договорить.

Фишка в том, что детки не сражаются со злом, не пытаются спасти мир — нет, ничего подобного. Силы у них на самом деле дурацкие и бесполезные. Вот, например, один из чуваков, Анархист, мечтает свергнуть правительство, но единственные, кто готов ему помочь, — ленивцы, которых он может контролировать. Так себе умение, да? Попробуй устрой революцию, когда все твои бравые воины спят по двадцать часов в сутки.

Или вот Трезвенник. Он умеет превращать любой алкоголь в воду. Такой, знаете, Иисус наоборот. Его ненавидят все бармены в радиусе ста километров. Живи он во времена «сухого закона», был бы главным героем, грозой подпольных самогонщиков. Но, увы, родился не в то время не в том месте.

А как вам Соблазнитель? Ему достаточно посмотреть на девок — и те уже текут, штабелями падают к его ногам, только и думают о том, как бы с ним трахнуться. Классная же штука, возразите вы, очень полезная. Ну да, не спорю, я б не отказался. Вот только пацанчику это в хуй не впёрлось, потому что он вообще‐то гей.

Короче, супергерои-неудачники пытаются найти своим способностям хоть какое‐то применение, испытывают кризис идентичности, если говорить по-умному, и ощущают нелепость жизни. Но всё не так уж плохо, у них есть кое-что действительно важное: дружба и взаимоподдержка. Они помогают друг другу, и мир становится чуточку менее бессмысленным.

Ну, вы поняли. Мне хотелось прочитать свеженький эпизод «Детей», а Принцессе — найти «Силлогизмы горечи», так что мы, конечно, зашли в этот магазинчик.

Внутри пахло почему‐то не типографской краской, а лекарствами, как в аптеке. Пол, стены, сами стеллажи, заставленные книгами, — всё сверкало больничной белизной. На кассе сидела загорелая девица в медицинском халате и, надувая большой розовый пузырь из жвачки, читала какой‐то роман в мягкой обложке. Пол-лица закрывали солнцезащитные очки, и выглядело это, надо признать, странновато. Но, может, у неё выдалась тяжёлая ночка с кучей бухла и амфетаминов, откуда мне было знать?

— А где у вас Чоран? — спросил я, чтобы увериться в том, что мы не перепутали двери, зашли куда надо.