— Я те говорю, — он едва держался на ногах, и язык у него заплетался, — в натуре, за нами следят! Бляди сатанинские… думают, я их не вижу. Ага, щас!

Тогда я не придал значения его словам. Решил, что у чувака белая горячка, и мимоходом заметил:

— Бухать надо меньше.

Теперь мне кажется, что люди в торговом центре подумали то же самое, когда я носился туда-сюда с ножом в руках. В принципе, неудивительно. Представьте себя на их месте. К вам влетает какой‐то идиот, перемазанный кровью, и начинает нести конспирологическую хрень. Ха-ха, да любой нормальный человек решил бы, что перед ним обдолбанный психопат-шизофреник!

Ну да ладно, это лирическое отступление. Я намеренно растягиваю рассказ, чтобы не подходить к его главной части. Могу ещё до кучи небо описать. Оно было такое чёрное-чёрное, знаете, будто выкопченное. Поиски эля заняли у меня часа два (он, кстати, назывался Buddha’s Grave, не знаю, зачем вам эта информация, просто живите с ней). И к тому времени, когда я закончил, уже стемнело.

Я шёл с бутылкой, злой как чёрт, и думал, что неплохо было бы расколотить её об асфальт. А ещё лучше — о мамашину голову, чтобы выбить из неё дурь. О, ребята, какой скандал я готовился закатить, вы и представить себе не можете! А какую проникновенную речь сочинил! Древние ораторы могли бы у меня прикурить. Правда, теперь уже ни слова не вспомню, вот незадача.

Aparté: кажется, именно так люди и получают гордое звание «пиздабол».

Кстати, по поводу курева. Я завёлся до такой степени, что затряслись руки, поэтому захотелось подымить — снять напряжение. Вытащив зубами сигарету из упаковки, я принялся шарить по карманам в поисках зажигалки, не замедляя шага. Но её, как назло, нигде не было. Фильтр размокал у меня во рту, а я, чертыхаясь, с досадой вспомнил, что переложил зажигалку в куртку, которая осталась дома.

Поэтому, когда невдалеке показалось зарево, первым делом подумал: о, ну хоть будет от чего прикурить. Не сразу сообразив, что горит именно наш дом.

Мне потом объявили, что, скорее всего, коротнула проводка. Но это наглый пиздёж. Дом полыхал так, словно его утопили в бензине. Пламя охватывало всё: дверь, стены, крышу — и поднималось вверх, к небу, будто хотело достать до самых звёзд.

— Ну ни хера ж себе, — сказал я.

Но не испытал ни страха, ни боли. Я стоял как загипнотизированный и, раскрыв рот, смотрел на огонь. Он слепил глаза, обволакивал меня туманной пеленой, выжигал из головы мысли. Все чувства словно отключились, остались только нечёткие отголоски внешнего мира. Знаете, что это было? Шоу. Потрясающее отупляющее зрелище, от которого не получалось оторваться. Такое странное состояние длилось лишь несколько секунд, но крепко врезалось в память на всю жизнь.

А потом рухнула крыша, и я очнулся. Пришёл в себя и заорал на зевак, собравшихся на улице:

— Bande de cons! [Кучка дебилов! (фр.)] Хули вы стоите?! Вызывайте пожарных!

Как будто это могло хоть чем‐нибудь помочь. Я понимал, что было уже слишком поздно, но не мог смириться с неизбежным: дома остались мои вещи, деньги, коллекция комиксов, включённый ноутбук. И мать со своим дурацким лаком и документалкой про фараонов.

Меня вдруг охватила такая острая паника, что сердце едва не разорвалось на части. Жуткий, чудовищный страх промчался по венам, как электрический разряд, и перед глазами всё поплыло. Не помня себя, я метнулся к крыльцу, завопив:

— Мама!!!

Кто‐то успел меня перехватить и оттащить назад. Я отбивался, колотил кулаками по воздуху, ревел как раненый зверь, но не разбирал собственных слов. Всё вокруг заволоклось туманом, и я потерялся в нём, утонул, ослеплённый, оглушённый ужасом.

А что произошло потом, не спрашивайте. Вы должны были увидеть титры и крупную надпись: «Продолжение следует». Охуенный сюжетный поворот, да? Шекспировская, блядь, трагедия: герой теряет всё и остаётся один. Ублюдки постарались на славу, устроили настоящий спектакль. Чисто из любви к искусству и аудитории.

Но им было мало. Они потом ещё и организовали мне встречу с психологом из соцобеспечения. Мол, расскажи о своей боли, дружочек, тебе полегчает.

Та баба долго допытывалась, любил ли я свою мать, сожалею ли о её смерти. Когда я сказал, что не знаю, она спросила:

— Значит, ты её ненавидел?

Ей нужен был конкретный ответ: «да» или «нет». Но разве всегда мы испытываем однозначные чувства, которые вот так запросто можно поделить на категории, чтобы дать им названия? Обычно всё гораздо запутаннее, потому что такова наша природа. Люди обожают сложности. И это, поверьте, не от большого ума.

Я сказал честно: я ненавидел свою мать и именно поэтому продолжал её любить. После того как она умерла, мир опустел. Будто из него исчезло что‐то очень важное, без чего жизнь стала неполной, будто пропала сама моя история, я сам.

— А дом? — голосом психолога спросила Васиштха. — Ты туда возвращался?

— Зачем? Там больше ничего нет. Только пепелище.

Но, наверное, это была не совсем правда: дом продолжал жить в моих воспоминаниях — целый и невредимый. Вам знакомо то странное чувство, когда место, в котором вы провели всю жизнь, больше не существует, но оно то и дело всплывает в памяти? Перед глазами вспыхивают узоры на обоях, треснутые чашки, диванные подушки — всякая такая ничего не значащая фигня. И вы думаете: может, это никуда не делось? Может, дом стоит на том же самом месте и с ним ничего не случилось? Вот какие странные, глупые мысли крутились у меня в голове, пока я бесцельно шатался по городу.

— Покажи мне его, — попросила Васиштха. — Хочу посмотреть.

Торговый центр остался далеко позади, и теперь я шёл по широкой изогнутой улице, походившей на полумесяц. По обеим сторонам тянулись маленькие, почти игрушечные, цветные домики, слышался вой газонокосилки, доносилась музыка и трещали чьи‐то голоса. Жизнь тут как будто осталась прежней, и я даже удивился, что этот мир до сих пор существует, совсем не изменившись.

И мой дом тоже стоял на старом месте. Словно мертвец, которого вернули к жизни. Приодели, загримировали, облили духами, чтобы скрыть трупный запах, и выставили на сцену перед публикой.

Я несколько раз протёр глаза, решив, что схлопотал солнечный удар и галлюцинирую. Но дом не исчез. Он был точно таким же, каким я его запомнил в последний раз: не тронутый огнём, побелённый, с распахнутым окном. Даже уродские садовые гномы — и те никуда не делись. С ума сойти, да?

С нерешительностью я взобрался на крыльцо. Толкнул входную дверь, не доверяя увиденному, и замер на пороге.

За кухонным столом сидела Майя, одетая в тот же брючный костюм. В руках у неё была моя любимая чашка — большая такая, литровая, со сколом на ободке и надписью «У кого кружка, тот и босс».

Потрясающая наглость, правда? Я даже обиделся. И сквозь зубы бросил:

— А ты какого хера тут делаешь?

Майя беспечно пожала плечами.

— Да вот сижу жду, когда ты притащишь ко мне свою задницу. Слушай, французик, — губы её растянулись в неизменной безучастной улыбке, — кажется, в прошлый раз мы друг друга недопоняли.

— Это у тебя приколы такие? — не унимался я. — Почему здесь‐то?

— Потому что на самом деле ты всегда сюда возвращаешься, — запросто сказала она. — Разве нет? — И, не дожидаясь ответа, осведомилась: — Тут всё правильно? Я ничего не перепутала?

В мойке по-прежнему громоздилась грязная посуда, на холодильнике висели магниты: миниатюрная Эйфелева башня, Триумфальная арка, французский флаг в виде сердечка, — maman обожала такие штуки. Создала себе ложное воспоминание о Париже, в котором никогда не была. Но я давно смирился с её причудами. В конце концов, чьи‐то мамки коллекционируют фотки голых детей или отрезанные члены любовников, так что у моей старухи было ещё безобидное увлечение. К тому же иллюзия — это зачастую единственное, что мы можем себе позволить.

Я раскрыл было рот, чтобы признать талант Майи, восхититься её вниманием к деталям. Но тут взгляд мой упал на журнал комиксов, лежащий на столе.

— Терпеть не могу Капитана Америку, — усмехнулся я. — Мне всегда больше нравился Доктор Стрэндж.

— О, — не меняясь в лице, сказала она, — действительно. Прошу прощения.

Рисунок на обложке, подёрнувшись дымкой, стал едва уловимо искажаться, менять очертания. Медленно, плавно, как плывущее по небу облако. До тех пор, пока красно-белые полосы на костюме супергероя не исчезли и за спиной у него не появился плащ левитации.

— Ну так что, французик, — спросила Майя, отставив кружку, — как насчёт сотрудничества?

По тону было ясно, что отрицательного ответа она не ждала. Но вы же, ребятки, понимаете, какой я обнаглевший придурок. Любой другой человек на моём месте согласился бы не раздумывая, опасаясь за свою шкуру. А я сказал:

— Не, чё‐то неинтересно.

Она расхохоталась — так, будто услышала уморительно смешной анекдот. Видимо, моё простодушное нахальство было для неё в новинку.

— А если, допустим, — в прозрачных глазах-камерах взблеснул свет, — если я пообещаю, что выпущу тебя отсюда?

— Это переводится как «вышибу мозги»? — уточнил я, снова вспомнив несчастного бродягу.