— Да, а что? Что-нибудь не так?

— Да нет, все так, я полагаю, — она с мрачной решимостью забралась в спортивную машину.

Тем не менее напряжение овладело ею, как только машина поехала по узкой горной извивающейся дороге, ведущей от Ньюпорта к Эвелан-Бич.

Она надеялась, что во время короткой поездки спрятала свой страх достаточно надежно, и испытала истинное облегчение, когда автомобиль покинул главную дорогу и повернул на круто поднимающуюся вверх подъездную дорожку. Когда Эллиот въехал в гараж, ворота которого раскрылись с помощью электронного приспособления, под впечатляюще огромным домом с видом на океан и наконец выключил зажигание, она сделала долго сдерживаемый выдох.

Он бросил на нее короткий взгляд и повернулся, чтобы взять газету, лежавшую на заднем сиденье.

— Вы очень нервная пассажирка.

— Да… Скорость заставляет меня нервничать, — признала она. — На спортивных машинах люди обычно ездят очень быстро. Но вы этого не делаете. И вы вообще… очень отличаетесь от большинства мужчин.

— В самом деле? — сухо рассмеялся он. — Я в этом сомневаюсь, Одри. Я очень в этом сомневаюсь.

Он наградил ее чрезвычайно странным взглядом прежде, чем повернуться и выйти из машины.

Затем он вел ее по спиральной лестнице, которая вывела их на нижний уровень дома, расположенного в двух уровнях. Что он хотел сказать этим взглядом и этим замечанием? Что он не лучше Расселла? Что он тоже не прочь соблазнить «богатую наследницу», даже если она не совсем привлекательна?

Хотя она и не могла поверить, что ее рыцарь В сияющих доспехах мог совершить что-либо предосудительное, однако что-то заставляло Одри держаться настороже.

Но вид огромной гостиной с высоким сводчатым потолком и обшитыми деревянными панелями стенами снова вселил в нее уверенность, равно как мебель и ковры, явно антикварного происхождения. Люди не снимают дома, полные таких сокровищ, логично заключила она, они ими владеют.

— Вы, должно быть, довольно состоятельный человек, Эллиот, — произнесла она, осматривая нее успокоенным взглядом.

Ну и ну, если она только не ошибалась, на одной из стен висела картина Ренуара. А рядом Гоген! И обе даже выглядели оригиналами.

— Довольно, — согласился он, пересекая комнату и бросив газету на кофейный столик эпохи короля Эдуарда. — Будьте как дома.

Жестом он показал на коричневую кожаную софу, стоящую перед камином.

— Интересно, чем вы занимаетесь? — спросила она, присаживаясь.

Эллиот стоял у мраморного камина, когда Одри выстрелила в него этим вопросом. Бросив на нее косой взгляд из-за плеча, он нагнулся, чтобы положить растопку на потухшую золу, аккуратно, крест-накрест раскладывая щепки и куски дерева.

— Чем я занимаюсь?.. — проговорил он, растягивая слова и зажигая спичку. — Попытаюсь объяснить…

Он выпрямился, повернулся к ней лицом с насмешливой улыбкой.

— Последнее время я в самом деле мало чем занимался. Две недели назад катался на лыжах. Вчера читал довольно интересную книгу. Завтра попытаюсь поиграть на скачках.

— Стало быть, вы не работаете?

— Скажем так: мне нет необходимости работать, если только я не пожелаю этого.

— Господи! — воскликнула она, окончательно заинтригованная. — Вы родились богатым?

— Вовсе нет, — Эллиот открыл встроенный бар. — Что вы предпочитаете? Джин? Водку? Стакан белого вина?

— О… э… да, белое вино.

Он повернулся, достал бутылку рислинга из встроенного в стенку холодильника и открыл ее вполне умело, даже профессионально. Наполнив два стакана, принес их к софе.

Зачарованно она следила за каждым его движением. Эллиот двигался с неосознанной грациозностью и в то же время так… по-мужски.

— Я не родился богатым, — проговорил он, протягивая ей стакан и садясь перед уже потрескивающим огнем, — правда, был женат на богатой женщине…

Стакан слегка вздрогнул в руке Одри. Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами:

— Уж не хотите ли вы сказать, что женились на этой женщине ради ее денег?

Его лицо выразило явное недовольство самим собой.

— Нет, конечно. Пожалуйста, не думайте так. Я просто объяснил, откуда у меня столько денег. Понимаете, Мойра умерла. В конце прошлого года. От воспаления легких.

Одри была поражена тем, что кто-то мог умереть в наши дни от пневмонии, в мире, полном антибиотиков, и сказала об этом.

— В последнее время моя жена страдала от обширного склероза, — неохотно пояснил он, — и у нее развилось отвращение к врачам. Меня не было дома, когда она заболела тем, что посчитала гриппом. Друзья рассказывали, что она отказывалась вызвать врача. Когда я вернулся домой, она была уже очень больна. Я поспешно отвез ее в больницу, но она сгорела за несколько часов.

— Как это, наверное, было тяжело для вас, Эллиот, — прошептала Одри.

Ему, казалось, стало не по себе от ее сочувствия, пальцы его сильно сжали стакан, когда он хрипло проговорил:

— Да, нелегко…

Одри подумала о том, какое опустошительное ощущение было бы у нее в такой ситуации. Впрочем, любая неожиданная смерть всегда опустошительна. Ничто не может подготовить человека к открытой ране в жизни, когда внезапно оказалась вырванной из жизни его любимая.

Одри отдавала себе отчет, что заплачет, если будет продолжать думать в том же духе. Огромным усилием воли она взяла себя в руки, выпрямила плечи и сделала успокоительный вдох. Только тогда она заметила, что Эллиот пристально наблюдает за ней с задумчивым выражением на лице. Она поспешно подняла стакан и отпила глоток, смущенная его испытующим взглядом.

— У вас… не было детей? — спросила она. Мышцы на его лице напряглись.

— Нет. У Мойры не могло быть детей. Однако… не могли бы мы сменить тему? — требовательно попросил он.

— Да-да, разумеется, — она почувствовала некую вину за свое поведение.

Он, очевидно, очень любил свою Мойру. И ее ему очень не хватало. Она замолчала, ощущая неловкость.

— Расскажите мне о Расселле, — попросил он наконец.

Она содрогнулась:

— Нужно ли?

— Я думаю, это было бы неплохо, — сухо обронил он. — Может быть, я смогу представить его вам в ином свете, показать таким, каков он есть на самом деле — человеком, не заслуживающим сердечной боли.

— Поверьте мне, я в этом уже сама разобралась.

— А что ваш отец? Она нахмурилась:

— При чем тут отец?

— Он знал, что вы дружили с этим парнем? В груди ее образовался ком.

— Да.

— И он одобрял это?

Она пожала плечами, пытаясь отделаться от внезапного внутреннего напряжения.

— Он, казалось, был доволен тем, что наконец-то какой-то мужчина обратил на меня внимание. Мой папа один из тех мужчин, которые считают, что женщины должны выходить замуж. Он боялся, что я засижусь в старых девах, — заключила она с горьким смешком.

— Ну это-то в любом случае ерунда! В наши дни женщинам незачем выходить рано замуж. Да и вообще не обязательно. К тому же, вы еще слишком юны.

На следующей неделе мне будет двадцать один.

Он сухо рассмеялся:

— Совсем старушка…

— Это действительно так, если взглянуть на вопрос моими глазами. Лавиния постоянно говорит, что с деньгами даже дурнушка может смотреться неплохо, пока она молода, но после определенного возраста уже ничто не поможет.

Одри поразила ярость, сверкнувшая в его глазах.

— А кто такая, эта Лавиния? — проскрипел он.

— Моя мачеха.

— Ваша мачеха?.. — одна из его темных бровей насмешливо приподнялась. — Ваша мачеха говорит вам, что вы непривлекательны?

Одри поняла, о чем он подумал. Что Лавиния была пошлой злой ведьмой, какими обычно бывают все мачехи.

— Нет-нет, Лавиния не так жестока. Она добра ко мне. И очень старается помочь мне с моей прической и с моей одеждой. Но я, похоже, невезучая… Ничто, кажется, не годится для меня.

Произнося все это, Одри видела, что Эллиот новее не был в этом убежден.

— А сколько лет вашей мачехе? — поинтересовался он, окидывая ее непроницаемым взглядом. — Той самой, которая помогает вам с прической и одеждой?

— О, ей уже около сорока. Но выглядит она моложе. Она очень красива и очень уверена в себе.

Одри не смогла удержаться от завистливого вздоха. Ей иногда хотелось выглядеть хоть наполовину так великолепно, как могла выглядеть Лавиния.

— Не знаю, с чего вы взяли, Одри, что вы непривлекательны, — промолвил Эллиот.

Внутри нее вспыхнуло гневное возмущение.

— Пожалуйста, не льстите мне, Эллиот, — в этом нет необходимости. Я знаю, что я из себя представляю и как выгляжу.

И здесь она уже не могла сдержать копившиеся в ней слезы. Они заполнили ее глаза и стали скатываться по бледным щекам. Недовольная собой, Одри попыталась сдержать рыдания, и это ей удалось. Она поставила стакан с вином на пол и спрятала лицо в свои руки. Но плечи предательски вздрагивали, и она не могла даже представить, как жалко выглядела, сгорбившаяся и молча заливающаяся горькими, отчаянными слезами.

— Не надо, Одри, — почти простонал Эллиот и, поставив свой стакан, обнял ее. Почти автоматически ее руки обвились вокруг его мощного торса.

Когда же рука Эллиота поднялась и погладила ее волосы, то его ответное желание застало ее врасплох. Несмотря на свои страдания, Одри откликнулась на его прикосновение и, когда он зашептал сладкие слова утешения, задрожала от тайного наслаждения.

— Вы прекрасно выглядите, Одри. Я совсем не льщу вам…

Как это случилось? В следующий момент он поднял ее залитое слезами лицо, и его губы накрыли ее рот. Одри замерла на секунду, но его губы были такими мягкими и утешающими, такими ласковыми и сочувствующими… Она выдохнула, ее собственные губы разжались, а ее руки обвились вокруг его шеи.

В этот момент характер поцелуя изменился: рот Эллиота стал твердым и требовательным, его руки крепко сжали ее. Он широко раздвинул ее губы и глубоко внедрил между ними свой язык.

Одри в шоке вздрогнула всем телом и начала бороться с ним, ее кулачки в панике забарабанили по его груди.

Когда Эллиот наконец откачнулся назад, ее большие карие глаза пронзили его выражением боли.

Он покачал головой, и на его лице появилось отвращение к самому себе.

— О, господи… Я очень сожалею, Одри, очень, — он пожал плечами и продолжил расстроенным голосом, — я слишком увлекся.

— Но… почему? — выдохнула она, уставившись на него, — Я имею в виду…

Мрачная сардоническая гримаса исказила его лицо.

— Еще один урок, вам, Одри, по поводу мужчин, — проворчал он. — Когда речь заходит о сексе, они в основном действуют как животные. Они хотят то, что хотят, тогда, когда хотят, и их даже не очень заботит, с кем они в этот момент. Я в безбрачии уже около года. Судя по тому, что только что случилось, мое монашеское бытие подошло к концу. — Но не с вами, моя дорогая, юная особа, — добавил он. — Не с вами… Пошли, я отвезу вас домой.

2

В понедельник утром Одри была в полном смятении. Она не хотела идти на работу, не желая встречаться ни с вечно усмехающейся Дианой, ни с угрюмо враждебным Расселлом. Ей не хотелось целый день делать вид, что все в порядке, когда все было так плохо.

Тяжело опустившись на краешек постели, она зарылась лицом в свои руки. Но слез уже не оставалось. Она выплакалась в пятницу ночью. Она рыдала до тех пор, пока не иссякли слезы, а вместе с ними — энергия и эмоции.

Субботу она провела в тяжелой депрессии, а воскресенье — в безразличном унынии.

Сегодня же начиналась рабочая неделя, и жизнь продолжалась, хотела, она того или нет. У нее не было иного выбора, кроме как взять себя в руки и жить дальше. Но прежде чем сделать это, она должна была проанализировать то, что случилось в пятницу.

Она подняла лицо из рук, однако чувство смятения не проходило.

Что было больней всего, задавала она вопрос самой себе. Предательство Расселла? Или поспешное дезертирство Эллиота Найта?

Она не находила ответ на эти вопросы. И не была уверена ни в чем. Единственное, что она знала наверняка, — это о своем вечном и полном неуспехе у мужчин. Расселл ухаживал за ней только лишь из алчности, а Эллиот приласкал из жалости. Да и его короткий поцелуй нельзя было назвать «ухаживанием».

Ей никогда не забыть потрясения Эллиота от ее поведения. Что это, черт побери, я делаю, очевидно, подумал он, целуя эту глупенькую недотепу? Почему я позволила себе увлечься? Вне сомнения, он здорово расстроился в тот момент, с горечью решила Одри. Ничто не могло объяснить, как мужчина вроде него оказался охваченным безудержной страстью к такой девушке, как она. В ней ведь не больше сексуальной привлекательности, чем в раздавленной лягушке! Примерно это говорил ей Расселл. Расселл…

Одри с болью думала о нем, о том, что он с ней сделал. Или, точнее, о том, что она ему позволила сделать с собой. Она была дурочкой — глупой, наивной, некрасивой, неуверенной в себе маленькой дурочкой!

Она уже готова была впасть в еще большее отчаяние, когда вдруг припомнила комплименты Эллиота, к тому же заверившего ее в своей искренности. Он сказал, что у нее прекрасная кожа, чудесные глаза и рот, просто напрашивающийся на поцелуй. Неужели он льстил ей из одного лишь желания сделать так, чтобы она не чувствовала себя такой несчастной? Или он говорил правду? Боль немного отпустила ее сердце. Ведь даже Расселл признавал, что она не так уж плохо выглядела.

Одри поднялась и нерешительно подошла к высокому зеркалу на ножках, что стояло в углу комнаты. Уставившись на свое отражение, она провела рукой по лицу и рту. По ее собственному мнению, ее кожа всегда выглядела слишком бледной, глаза — слишком большими, а рот, казалось, принадлежал маленькой девочке. Но в общем… в общем она не была совсем уж дурнушкой. Пожалуй, всего лишь бесцветной…

Ей припомнилось обидное замечание Расселла о том, что одежда ее была ужасной, и она невольно присмотрелась к ярко-розовому костюму, в который была одета. Одри нахмурилась, признавая, что, костюм, если и не был ужасным, то все же плохо подходил к ней. Странно, — ведь у Лавинии был точно такой же костюм, только красный, и на ней он смотрелся великолепно. Одри понимала, что ее фигура не была столь эффектной, как у мачехи, но все же она была хорошей. Стройная и достаточно выпуклая в нужных местах.

Расстроенная, она нахмурилась еще больше. Если бы у нее было «чувство моды», свойственное многим женщинам. Но у нее этого чувства, увы не было. Никогда. Как она хотела, чтобы у нее был кто-то еще кроме Лавинии, у кого она могла бы спросить мнение о себе. Кто-то достаточно взрослый и объективный, кто был бы абсолютно честным с ней. А ведь Лавиния могла говорить, что те или иные тряпки хорошо смотрятся на ней, лишь из желания не сделать ей больно.

И тут в который раз с вечера в пятницу ее мысли вернулись к Эллиоту Найту.

Эллиот сказал бы ей правду. Эллиот честен до грубости. Эллиот…

… Он привез ее домой в мрачном молчании и грубовато простился с ней на ступеньках, ведущих к дому.

— Я не буду извиняться за то, что случилось, Одри, — резко произнес он. — Часть ответственности лежит на вас самой. Вы взрослая женщина, и вам пора уже начать думать и действовать как таковой. Во-первых, в будущем не позволяйте любому привлекательному незнакомцу увозить вас к себе домой, как вы это позволили мне сегодня вечером. Это наивно и опасно. Во-вторых, не давайте заманить себя в постель любому мужчине, если только сами не захотите лечь с ним в эту постель. В-третьих, будьте самой собой в любых обстоятельствах. Сами составляйте свои мнения о том, каковы вы на самом деле и что собираетесь делать. У вас только одна жизнь, Одри. В конце концов, вы должны жить в соответствии со своими собственными решениями. Только позаботьтесь, чтобы они были действительно вашими.

Уже уходя, он бросил через плечо:

— Я не собираюсь звонить вам, Одри. Продолжение дружбы со мной в данный момент не отвечает вашим интересам. Конечно, если вы опять попадете в настоящую беду, не колеблясь, позвоните мне, — я помогу, чем смогу.

Одри со вздохом опустилась на краешек кровати. Она вынуждена была признать, что желание спросить совета вряд ли можно было приравнять к действительной беде. Да и не осмелится она ему позвонить. Если откровенно, ей просто не хватит на это храбрости. Сама мысль о том, как Эллиот будет отвечать ей своим ледяным голосом, бросила ее в дрожь. Вообще любая мысль об Эллиоте выводила ее из равновесия.

У нее екнуло под ложечкой, когда она вспомнила ощущение от его поцелуя, от его языка, проникшего глубоко в ее рот. Ее сердце сумасшедше забилось, и несколько секунд кровь с шумом бурлила в ее голове. В тот момент она была поражена вспыхнувшим в ней желанием. Такого она ни разу не чувствовала с Расселлом. Даже сейчас, при одном воспоминании, ее бросило в жар. Хотелось бы ей знать, что произошло бы, если в панике она не начала бы сопротивляться, а Эллиот не остановился.

От этой мысли ее сердце снова забилось часто-часто. Одри подозревала, что именно эта мощная физическая реакция, которую мог вызвать в ней Эллиот, а вовсе не измена Расселла, привела ее к таким страданиям ночью в пятницу. Одри не хотела, чтобы Эллиот отвозил ее домой. Она жаждала, чтобы он уложил ее в постель. Неужели такое возможно: за один вечер она разлюбила одного мужчину и тут же влюбилась в другого! Но ведь это безумие!

Хотя, может быть, и не такое уж безумие, призналась себе Одри, если на самом деле она вовсе не была влюблена в Расселла. Вероятно, ее просто привлекала его внешность, ей льстило его внимание и соблазнила его ложь. Маленькая, глупенькая Одри, жаждущая любви, готовая в отчаянии поверить любому, кто пообещает ей любовь. Ее бросило в дрожь при воспоминании о той лжи, к которой прибегал Рассел, чтобы заманить ее в постель. Совершенно очевидно, что внутренне он постоянно смеялся над ней.

И правильно делал, с отчаянием подумала Одри. Она была доверчивой юной идиоткой. И продолжала оставаться идиоткой, воображая, что теперь влюбилась в другого мужчину только потому, что он возбудил ее одним страстным поцелуем.

Одри в испуге покачала головой. Боже, когда же, наконец она встанет взрослой и начнет видеть вещи такими, какими они являются на самом деле, а не такими, какими желает их видеть ее романтическое сердце? Эллиот красивый, сексуальный, искушенный мужчина, который галантно вел себя по отношению к ней, а потом, в уязвимый момент расшевелил ее одним поцелуем. Это не значило, что она влюбилась в него. Увлеклась, быть может. Вот и все…

Но если она не была влюблена в Эллиота, почему мысль о том, что никогда не увидит его, вызывала в ней такие щемящие чувства, такую безысходную тоску?..

Одри спрыгнула с кровати, рассердившись на саму себя. Ее уже тошнило от своих ощущений, от жалости к себе, от романтических иллюзий и замешательства. Ты молода и богата, и у тебя не такая уж непривлекательная внешность, строго сказала она себе. Ты еще встретишь кого-нибудь, кто действительно полюбит тебя и кого ты тоже полюбишь без намека на сомнения и страдания. А теперь перестань хныкать и стенать и иди завтракать.

… Ее отец был уже на веранде, где обычно подавался завтрак, и поглощал свой обычный бифштекс с яйцами, Элси стояла у его плеча и подливала кофе в чашку.

— Доброе утро, — произнесла Одри с решительной легкостью, отставляя стул от круглого стола. — Мне только кофе и один тост, Элси.