Ренн вспыхнула.

— А как их создают? — спросила она.

И удивилась, увидев, что уголки безгубого рта колдуньи изогнулись в одобрительной гримасе, весьма напоминавшей улыбку.

— Ты смотришь в корень, это хорошо. Именно так и поступают настоящие колдуны.

Ренн промолчала.

Саеунн начертила на земле какую-то метку, не показывая ее Ренн.

— Считаюсь, что черная магия, которой пользуются при создании токорота, — сказала она, — давным-давно позабыта. Во всяком случае, так думали мы. Но, видно, кто-то заново постиг это искусство. — Колдунья убрала руку, и Ренн стал виден изображенный ею символ: трезубец, знак Пожирателей Душ.

В общем-то Ренн именно это и ожидала увидеть и все же была потрясена, когда ее подозрения подтвердились.

— Но… КАК ИМЕННО их создают? — снова спросила она, и тихий голос ее был едва слышен за ревом Широкой Воды.

Саеунн опустила подбородок на колени и, сжавшись в комок, уставилась на воду Ренн проследила за ее взглядом — вниз, к самому темному дну реки.

— Сперва, — начала колдунья, — добывают ребенка. Скорее всего, просто похищают, когда родные на минутку отвернутся. Ребенка начинают искать всем племенем, думая, что он заблудился в Лесу. Но никогда не находят. И тогда людям остается только оплакать малыша и считать, что он либо действительно заблудился, либо его утащили рысь или медведь.

Ренн кивнула. Она знала людей, у которых именно так пропал ребенок. Все их знали, и ей всегда было их ужасно жаль. Она ведь тоже очень рано потеряла родителей. Ее отец пропадал целых пять месяцев, пока не нашли его тело. Ренн тогда было семь лет, и она хорошо запомнила, сколь мучительна неизвестность.

— На самом деле для этого ребенка куда лучше было бы, — мрачно продолжала Саеунн, — чтобы его медведь съел. Стать добычей дикого зверя куда лучше, чем токоротом.

Ренн нахмурилась:

— Почему? Ведь он, по крайней мере, остается жив.

— Жив? — Саеунн сжала в кулачок свою костлявую лапку. — Да его годами, месяц за месяцем держат в темноте, в холоде, так что он едва дышит! И еды ему не дают никакой, кроме гнилого мяса летучих мышей, причем вместе с мышиным пометом! Но хуже всего то, что он совершенно не видит людей. Никого. По крайней мере до тех пор, пока совершенно не позабудет даже прикосновение материнской руки, не позабудет даже собственное имя.

Ренн вдруг стало холодно, словно и ей в душу проникало то страшное зло, о котором рассказывала Саеунн.

— А затем, — сказала Саеунн, — когда от ребенка уже не осталось почти ничего, кроме пустой оболочки, его создатель с помощью магии призывает злого духа, заманивает его в тело токорота и запирает там.

— Ты хочешь сказать, заманивает в тело ребенка, — пробормотала Ренн. — Он ведь пока еще ребенок.

— Нет, это уже не ребенок, а призрак, — ровным тоном возразила Саеунн. — И души его теперь навечно пребывают в рабстве у злого духа.

— Но…

— Почему ты в этом сомневаешься? — спросила Саеунн.

— Потому что он все еще остается ребенком! И может быть, его еще можно спасти…

— Дурочка! Никогда не позволяй доброте сбивать тебя с толку! Скажи-ка мне: что такое злой дух? Быстро! Отвечай!

Теперь уже рассердилась Ренн:

— Это все знают! Зачем ты заставляешь меня отвечать на глупый вопрос?

— Не спорь, девочка, делай, как я говорю!

Ренн, с трудом заставив себя смириться, сказала:

— Злой дух начинает существовать, когда кто-то умирает и его души разбредаются в разные стороны. Первым делом умерший утрачивает свою племенную душу. Поскольку у него остаются только его телесная душа и внешняя душа, Нануак, он более не чувствует своей принадлежности ни к одному из племен и не понимает, что правильно, а что неправильно. И начинает ненавидеть живых… — Ренн вдруг умолкла: ей вспомнилось, как прошлой осенью она глядела в глаза злому духу и не видела в них ничего, кроме горячей, испепеляющей ненависти. — И с этих пор он существует только для того, чтобы уничтожать все живое! — выпалила она. — Только уничтожать!

Колдунья ударила своим посохом о землю и издала карканье, весьма похожее на смех.

— Хорошо! Хорошо! — Она наклонилась вперед, и Ренн увидела, как на виске у нее пульсирует толстая темная жилка. — Вот ты и описала токорота. Он, конечно, может выглядеть как ребенок, но не позволяй себя одурачивать! Это всего лишь телесная оболочка. Злой дух победил. Души того ребенка похоронены так глубоко, что им никогда оттуда не выбраться.

Ренн обхватила себя руками, ее бил озноб.

— И как только можно сотворить такое с ребенком!

Саеунн лишь пожала костлявыми плечами, словно существование зла было для нее слишком очевидным, чтобы об этом имело смысл рассуждать.

— А для чего создают токоротов? — спросила Ренн. — С чего кому-то вдруг пришло в голову создать такое существо?

— Чтобы заставить кого-то — скажем, тебя — что-либо сделать. Чтобы проскользнуть в твое жилище. Чтобы что-то украсть. Чтобы кого-то изуродовать. Или запугать до смерти. Как ты думаешь, почему Фин-Кединн каждую ночь выставляет сторожей?

Ренн охнула и спросила:

— Ты хочешь сказать… Так ты знала, что токорот здесь?

— С тех пор как пришла болезнь. Мы только не знали, почему он здесь появился.

Ренн задумалась.

— Значит… ты считаешь, что болезнь принес токорот?

— Токорот лишь выполняет приказ своего создателя.

— Пожирателя Душ?

Саеунн кивнула:

— Токорот вызывает болезнь по приказу своего хозяина, а вот как именно, мы понять не можем.

Ренн снова помолчала, потом сказала задумчиво:

— Мне кажется, Торак его видел. Перед уходом он пытался предупредить меня. Но… он не понял, кто это был. — И тут в голову ей пришла новая мысль. — А что, если этот токорот не один?

— О, я думаю, в этом мы можем не сомневаться!

Ренн обдумала ответ колдуньи и спросила:

— Значит, один из токоротов может находиться здесь, а другой — отправиться вслед за Тораком?

Саеунн только руками развела.

Внезапно Лес, в котором Ренн выросла с рождения, показался ей полным тайной угрозы.

— Но ПОЧЕМУ они вызывают болезнь? ЧТО им нужно?

— Не знаю, — покачала головой Саеунн.

И это испугало Ренн больше всего. Ведь Саеунн — колдунья, она должна это знать!

Ренн чувствовала, как по спине ползет противный холодок. Глядя на кипящую темную воду, она думала о том, как Торак идет сейчас на восток и, возможно, его по пятам преследует некто куда более ужасный, чем все то, с чем ему доводилось сталкиваться прежде…

— Ты уже не сможешь предупредить его об опасности, — строго сказана ей Саеунн. — Слишком поздно. Тебе никогда его не найти в Сердце Леса.

— Я знаю, — сказала Ренн, не оборачиваясь.

А про себя прибавила: «И все-таки я непременно попробую его отыскать!»

Глава тринадцатая

Волк не мог отыскать Большого Бесхвостого, но понимал, что должен продолжать попытки. Один раз он учуял его запах в зарослях молоденьких буков — там Большой Брат выкопал себе Логово, — но потом снова его запах потерял. Запах Большого Брата был перемешан с запахом кабана и жуткой вонью, исходившей от того Зла, которое охотилось в Лесу. И еще чувствовался новый запах — запах злого духа. Этот запах Волк усвоил с детства, он будил в его душе самые горькие воспоминания.

Волк еще раз сменил направление, но так ничего и не обнаружил. И все это время страх, щелкая зубами, гнался за ним по пятам.

Большой Гром сердился на него за то, что он покинул Священную Гору. Волк чувствовал это каждой шерстинкой, и в лапах неприятно покалывало. Он знал: Большой Гром гонится за ним и вскоре непременно нападет.

Наверху совсем потемнело, сердитое дыхание Большого Грома раскачивало ветви деревьев. Звуки становились все громче, запахи острее — так бывало всегда, стоило Грому заворчать.

Наконец Волк почуял след Большого Бесхвостого и чуть не завыл от радости. Теперь он ясно видел впереди цель и мчался к ней, вспугивая дичь. Впрочем, все понимали, что ни на кого охотиться Волк не будет. Бобер скользнул с речного берега в воду и спокойно поплыл к своей норе. Самка благородного оленя с детенышем нырнула в спасительные заросли.

Большой Гром с яростью обрушивал на Лес струи воды, прибивая к земле папоротники и клоня деревья, как траву. Раздался оглушительный грохот — и сверху на Волка обрушился Яркий Зверь, Который Больно Кусается, промахнувшись всего на ширину лапы. Зато он попал в росшую рядом сосну. Дерево пронзительно вскрикнуло, и Яркий Зверь тут же пожрал его целиком. Волк успел отскочить — но один из детенышей Яркого Зверя упал прямо перед ним и больно укусил его за переднюю лапу. Взвизгнув, Волк высоко подпрыгнул и бросился прочь, в носу у него стоял запах умирающего дерева.

Он был испуган, как маленький волчонок. Ему очень хотелось, чтобы рядом оказалась мать. И Большой Бесхвостый Брат. Он чувствовал себя очень одиноким, и ему было очень, очень страшно.

Ренн была совсем одна в чаще Леса и уже начинала бояться.

Еще два дня назад она тайком ушла со стоянки, но Торака так и не нашла. Дважды она слышала какие-то безумные вопли, эхом разносившиеся по всему Лесу, а один раз у нее над головой что-то подозрительно зашуршало в ветвях. Теперь у нее было такое ощущение, словно за каждым кустом, за каждым деревом скрывается токорот.

К тому же приближалась гроза. Великий Дух явно был разгневан.

В просвете между ветвями Ренн видела край серого, как волчья шкура, облака, то и дело слышалось ворчание грома. Оставаться в Лесу становилось опасно, нужно было поскорее где-нибудь укрыться от грозы.

На восточном краю долины, среди гранитных утесов, Ренн приметила несколько темных пятен — вполне возможно, это пещеры. И она бросилась бежать туда, на бегу прихватывая с собой валежник для костра.

Гроза разразилась, как всегда, внезапно. Великий Дух своими ударами пробивал тучи насквозь, выпуская наружу дождь и слепящие зигзаги молний, которые так и сверкали над Лесом. Неподалеку вспыхнуло дерево. Если Ренн не поостережется, то вполне может стать следующей жертвой.

Наконец она отыскала пещеру, но, хоть и промокла насквозь, сразу войти в нее не решилась. Любая пещера может оказаться и убежищем, и смертельно опасной ловушкой. Так что Ренн, стоя у самого входа, сперва внимательно осмотрелась, пытаясь обнаружить следы медведя или кабана и удостовериться, что здесь можно стоять в полный рост и верхний свод достаточно мощный, иначе молния запросто могла бы найти подходящую щелку и ударить ее в голову. Решив наконец, что никакой опасности нет, Ренн прошла в глубь пещеры.

Она вся дрожала от холода и мечтала согреться у костра, но сперва все же позаботилась об оружии: вытащила лук из чехла, сшитого из шкурок лосося, и повесила его на корень, торчавший из стены пещеры. Затем высыпала из колчана стрелы, чтобы их просушить, иначе они могли согнуться. И только после этого разожгла костер.

Снаружи бушевала гроза.

«Интересно, — думала Ренн, — а где сейчас Торак, нашел ли он убежище от бури?»

Проследить его путь от стоянки оказалось нелегко, сперва Ренн могла лишь догадываться, куда он пошел. Она разумно предположила, что Торак наверняка будет держаться подальше от привычных троп племени, но какое именно направление он выбрал? Медведи и другие лесные охотники предпочитают оставаться неподалеку от реки, к берегам которой приходят на водопой те, на кого они охотятся, а это значит, что протоптанные лосями и оленями тропы находятся чуть выше. Ренн не сомневалась, что после событий прошлой осени Торак, конечно же, постарается избегать встреч с медведями и, скорее всего, выберет тропу, протоптанную кем-то из копытных.

Она поняла, что была права, когда наткнулась на сделанный Тораком шалаш, однако ее до смерти перепугало то, что шалаш оказался полностью разрушен рухнувшим на него ясенем. И испытала огромное облегчение, не обнаружив там тела Торака; а вскоре увидела неподалеку и новый шалаш. Ренн сразу поняла, что это шалаш Торака, потому что его кострище имело форму звезды, а люди племени Ворона никогда так костры не разводят.

Но на следующее утро она опять потеряла его след. Он оказался совершенно затоптан кабаном…

Услышав, как шипит и плюется костер, Ренн очнулась от грустных мыслей и вернулась к действительности.

Укушенная токоротом рука мучительно ныла. Сев поближе к огню, она вспомнила острые коричневые зубы токорота, его злобное шипение…

— Нет, надо все-таки чего-нибудь поесть, — сказала она вслух, чтобы отогнать эти неприятные видения.

В ранце у нее было вяленое лосиное мясо, копченая рыба и лепешки из лосося — хотя, желая схитрить, она взяла не свежие, только что приготовленные лепешки, а воспользовалась личным запасом Саеунн и прихватила из ее жилища аккуратную стопку рыбных лепешек, уложенную в длинную высушенную кишку зубра.

Ренн вытащила одну лепешку, отломила кусочек для хранителя племени, а остальное съела. Эти лепешки сохранились со времен прошлогоднего улова, но были еще вполне хороши. Их вкус остро напомнил Ренн о родном племени.

Перед ней лежал плетеный колчан, плести такие колчаны ее научил Ослак. На пальцы левой руки она надела два кожаных колечка-оберега, подаренные ей Бедной. Ее правое запястье украшал браслет-оберег из полированной зеленой слюды, который сделал для нее Фин-Кединн, когда учил ее стрелять. Ренн редко снимала этот браслет, из-за этого брат частенько поддразнивал ее. Брат… Он погиб минувшей зимой. И Ренн постаралась отогнать болезненные воспоминания.

Чтобы немного развлечься, она вытащила из ранца маленький свисток из птичьей косточки, который Торак подарил ей прошлой осенью. Свисток, правда, совсем не свистел, но Ренн всегда носила его с собой — он издавал звуки, которых она не могла слышать, зато прекрасно слышал Волк, и однажды это спасло ей жизнь.

Вот и теперь она, повертев свисток в руках, нерешительно подула в него.

Но, естественно, ничего не произошло.

Она, впрочем, ничего и не ожидала. Ведь Волк так далеко отсюда, на Священной Горе…

Чувствуя себя невероятно одинокой, Ренн развернула спальный мешок и улеглась поверх него у огня, свернувшись клубком.

Проснулась она от ощущения, что в пещере наверняка есть кто-то еще.

Гроза уже пронеслась, но дождь все еще лил как из ведра; вода, журча, просачивалась сквозь невидимые щели в стенах пещеры. Костер почти потух и еле светился. А за ним, у самого входа в пещеру, в темноте кто-то прятался, и этот «кто-то» внимательно следил за Ренн.

Она быстро вскочила, нащупав в полутьме свой топор.

У входа в пещеру качнулась какая-то тень, однако тень была, пожалуй, слишком большой для токорота. Кто это там? Рысь? Медведь?

Впрочем, сопение медведя она бы, конечно, услышала. И он ни за что не стал бы прятаться у входа, а влез бы внутрь.

Но отчего-то эти мысли Ренн отнюдь не успокоили.

— Кто там? — спросила она.

И скорее почувствовала, чем услышала, что незваный гость сделал шаг вперед. Кто бы это ни был, двигался он легче дыхания.

И тут перед ней вспыхнули два горящих глаза.

Ренн громко вскрикнула.

Неведомое существо тут же отступило назад, но вскоре опять подошло к самой границе освещенного потухающим костром круга.

И у Ренн перехватило дыхание.

Это был волк. Большой, с мохнатой, насквозь промокшей серой шкурой. Низко опустив голову, он настороженно принюхивался, но не казался ни грозным, ни испуганным. Просто несколько напряженным.

Ренн рассматривала густой черный чепрак на спине волка, его большие янтарные глаза.

Янтарные глаза…

Не может быть!

Она медленно положила на землю топор.

— ВОЛК! НЕУЖЕЛИ ЭТО ТЫ?

Глава четырнадцатая

— Волк, это ты? — снова спросила Ренн.

Хвост у волка был опущен, но он слабо вилял им, уши настороженно стояли торчком. Он внимательно наблюдал за Ренн, но в глаза ей смотреть избегал — и весь дрожал, хоть она и не могла сказать отчего — от холода, от страха или от возбуждения.

Ренн вскочила на ноги:

— Волк! Это же я, Ренн! Ох, Волк, ведь это ты, правда?

Но в ответ на ее радостные вопли волк с тихим ворчанием попятился, горестно, как показалось Ренн, посвистывая носом.

Ренн не помнила, с помощью каких звуков Торак здоровался с Волком, и, опустившись на четвереньки, ласково улыбнулась, пытаясь заглянуть ему в глаза.

Что, похоже, было совершенно неправильно. Волк отвернулся и снова попятился.

А может, это вовсе и не Волк? Когда они виделись в последний раз, он был еще совсем волчонком. Неужели он успел так вымахать? Теперь это был взрослый волк, от носа до хвоста раза в полтора длиннее самой Ренн. И, стоя рядом с ним, она видела, что в холке он ростом ей до пояса.

Раньше у него была пушистая светло-серая шерстка с черными пятнышками на плечах. Теперь он весь был покрыт густой и блестящей серой шерстью с промельками белого, черного, серебристого и рыжего, как у лисы. Но плечи и спину ему по-прежнему укрывал черный чепрак. И эти невероятные янтарные глаза!

Гром грянул прямо у них над головой.

Ренн даже присела от неожиданности.

Волк взвизгнул и метнулся к дальней стене пещеры. Он прижал уши и весь дрожал.

«Кто бы он ни был, — думала Ренн, — он все-таки еще не совсем взрослый. Он только кажется большим, а в душе по-прежнему отчасти волчонок».

И она ласково и негромко сказала ему:

— Не бойся, все хорошо. Здесь ты в безопасности.

Уши волка шевельнулись: он явно прислушивался.

— Волк, это ты? — снова спросила Ренн. — Это ведь ты, правда?

Волк, склонив голову набок, посмотрел на нее.

И тут Ренн догадалась. Из мешочка с припасами она вытащила горсть сушеной черники и на ладони протянула ему. Малышом Волк чернику просто обожал.

Волк потянулся к ее протянутой руке, смешно пошевелил черным носом и деликатно слизнул угощение.

— Ох, Волк! — радостно вскричала Ренн. — Значит, это все-таки ты!

Он снова метнулся в тень, испуганный ее криком.

Ренн вытряхнула на ладонь еще немного сушеной черники. Поколебавшись, волк все же подошел и быстро смахнул ягоды языком. Потом осторожно потрогал зубами колечки-обереги. Чтобы его отвлечь, Ренн положила на землю лепешку из лососины. Волк очень знакомым ей жестом тронул лепешку передней лапой — и сглотнул ее целиком, не жуя.

Еще четыре рыбные лепешки одна за другой последовали в волчью пасть. Теперь Ренн уже не сомневалась: это Волк. Тот Волк, которого она так хорошо знала, очень любил лепешки из лососины.

Она на четвереньках подползла к нему и, погладив по светлой шерсти на шее, прошептала:

— Это же я, Ренн.

Но Волк опять вскочил, отбежал к выходу из пещеры и, поскуливая, принялся бегать там кругами. Ренн поняла, что опять сделала что-то не так.

В отчаянии она отошла к костру и села.

— А ты здесь зачем, Волк? — спросила она, хоть и знала, что он ее слов не поймет. — Ты тоже хочешь отыскать Торака?

Волк слизнул с лап рыбные крошки, пересек пещеру и улегся у ее дальней стены, положив морду на лапы.

Гроза отходила к северу: Великий Дух решил вернуться в свои горные чертоги. Пещеру наполняло журчание дождевых струй и сильный запах мокрой волчьей шерсти.