Каждый в блиндаже притих, напряженно вслушиваясь в рваные ритмы этого разговора, вернее, той его части, которая принадлежала Гришену. Капрал начал снова:

— Да, я все это сознаю, капитан. И вы правы, первая обязанность гвардейца — беспрекословное подчинение. Но даже если допустить, что вы отдали приказ и он должен быть выполнен, в том случае, если приказ ошибочен…

Пауза.

— Нет, сэр, конечно, вы правы. Божественная структура командования Имперской Гвардии исключает любую возможность того, что отданный вами приказ ошибочен. Однако позвольте переформулировать все то, что я сказал ранее. На самом деле я хотел сказать только то, что, возможно, проблема заключается не в самом приказе, а в практических аспектах его исполнения…

Еще одна пауза.

— О нет, сэр. Я ни на секунду не ставлю под сомнение вашу компетентность…

И еще одна.

— Да, сэр… Все, как вы сказали, — ваша батарея работает как хорошо смазанный механизм. Но вы должны признать, что, если принять во внимание, что мы, несомненно, находимся сейчас под обстрелом, ошибка все же где-то имела место…

Еще одна пауза.

— Да, сэр, конечно… Вы ничего не должны. Да, я все понял… Нет, сэр, вы абсолютно правы. Всем известно, что ставка не производит дураков в чин капитана…

Казалось, этому не будет конца, между тем сверху до Ларна, ни на минуту не прекращаясь, продолжал доноситься далекий гул взрывов. Но тут он услышал, как за спиной у него открылась дверь, и в помещение блиндажа, с лицом мрачнее тучи, вошел сержант Челкар. Группа набившихся в блиндаж варданцев молча расступилась перед своим сержантом, и Ларн увидел, как Челкар решительно направился в сторону сидящего у передатчика Гришена.

— Да, сэр, — в очередной раз сказал в микрофон Гришен, но тут, подняв глаза, увидел подходящего Челкара. — Конечно, вы правы. Если здесь и произошла ошибка, то только с нашей стороны, поскольку мы находимся в секторе, предназначенном для обстрела, но… Прошу прощения, не могли бы вы задержаться еще на секунду. Только что вошел мой командир. Возможно, будет лучше, если вы прямо с ним обсудите этот вопрос…

— Что происходит, Гришен? — недовольно спросил Челкар, выложив перед собой на стол дробовик. — Почему, черт возьми, эти идиоты продолжают по нам стрелять?

— Я как раз сейчас на линии с капитаном, который командует данной батареей, сержант, — ответил Гришен, дипломатично отпустив кнопку «отправить» на вокс-передатчике, так чтобы их больше не было слышно на другом конце линии. — Я пытался ему объяснить, но, что бы я ни говорил, он и слушать не хочет. Он утверждает, что согласно его тактическим картам весь наш сектор уже три дня как перешел в руки орков, а это значит, что он вправе обстреливать его, даже если у него на это еще нет письменного приказа батарейного командования… Когда закончится обстрел? Он говорит, что в соответствии с его приказанием обстрел прекратится ровно через один час двадцать семь минут, и ни секундой раньше. Он очень щепетилен в этом вопросе, сержант. Честно говоря, его можно было бы даже назвать немного упертым.

— Я понял, — ответил Челкар. — Освободите место у передатчика, Гришен. Я хочу сам поговорить с этим сукиным сыном!..

— С вами говорит Юджин Челкар, — начал он, взяв в руку наушники и нажав на кнопку, активирующую вокс-передатчик. — Действующий командир Девятьсот второго Варданского стрелкового полка. С кем я разговариваю?

На некоторое время, как и до него Гришен, Челкар умолк, прислушиваясь к голосу с другого конца линии, доносившемуся из наушников. Затем он заговорил снова, стараясь придать своему голосу максимум убедительности и серьезности.

— Капитан Меран? Шестнадцатый Ландранский артиллерийский? — переспросил сержант. — Я понял. Ну так вот, слушай, что я тебе скажу, капитан… Нет-нет, я отлично знаю, что ты выше меня по званию, но тебе все равно придется меня выслушать. Я даю тебе две минуты, капитан. Две минуты. И если к тому времени обстрел не закончится, я приду к тебе, в какую бы дыру ты ни спрятался, и так пробью тебе с ноги в задницу, что ты каждый раз при глотании будешь чувствовать вкус кожи моих сапог! И ты знаешь, не думаю, что тебя это будет долго беспокоить, потому что пинок в зад — это так, для забавы. После я намерен взять дробовик и прострелить тебе череп. Я понятно излагаю?

Снова возникла пауза, пока Челкар выслушивал ответ капитана.

— Нет, капитан, это ты не понимаешь всей серьезности положения, — несколько секунд спустя сказал он. — Мне наплевать на твое звание и твои приказы. И мне все равно, сообщишь ты обо мне в Комиссариат или нет. В общем-то, пожалуйста, сообщай. Если они что и смогут для тебя сделать, так только накрыть саваном на похоронах! Ты все никак не поймешь, что, даже если меня арестуют, вокруг меня целый полк, готовый выполнить мой приказ. А если ты думаешь, что Комиссариат ради твоей безопасности пожелает арестовать и снять с передовой целое боевое соединение, то, полагаю, ты несколько переоцениваешь свою фигуру в этой жестокой войне за город. Да, и, между прочим, капитан… Мой хронометр уже начал отсчет. У тебя осталась всего минута и двадцать секунд, чтобы принять решение. Челкар сказал все. Конец связи.

Вернув Гришену наушники, Челкар встал из-за стола и замер, как и все в блиндаже, напряженно вслушиваясь в раскаты раздающихся у них над головой взрывов.

— Я не понимаю… — прошептал Ларн. — Разве сержант не подписал себе смертный приговор тем, что так разговаривал с офицером?

— Может быть… — прошептал в ответ Булавен. — Хотя ты еще не знаешь Челкара, салажонок. За те семнадцать лет, что я его знаю, ни разу не видел, чтобы он был хоть чем-то напуган. Если нужно что-то сделать, то он именно тот, кто сделает это! Чего бы ему это ни стоило. И все же не зашел ли он в этот раз слишком далеко, хотел бы я знать. Если только капитан переключит свой вокс и пожалуется на него в Комиссариат…

— Эх… Вы оба как малые дети, которые боятся собственной тени, — пробормотал стоящий рядом Давир. — Уж тебе-то, Булавен, следовало бы знать! Было хоть раз, чтобы Челкар нас подвел? Сержант знает, что делает! Начать с того, что эти обезьяны-артиллеристы всегда считали ребят с передовой сумасшедшими. Обратиться в Комиссариат? Да этот драный капитан не посмеет! Поверьте мне, пока мы тут с вами разговариваем, он, наверное, уже обделался от страха и теперь отдает приказ прекратить огонь!

И тут, словно в подтверждение слов Давира, пушки наверху разом смолкли. Первые мгновения никто в блиндаже не проронил ни слова, с тревогой прислушиваясь, не возобновятся ли залпы орудий. Но секунды без взрывов переросли в минуты, и всем стало ясно, что обстрел закончился.

— Ты понял, Гришен? — криво усмехнулся Челкар. — Тут просто надо знать, как говорить с такими людьми, чтобы донести до них свою точку зрения.

Снова взяв в руки дробовик, сержант повернулся спиной к капралу и только сейчас заметил, что глаза всех, кто был в блиндаже, устремлены на него и на лице у каждого застыло выражение благодарности и священного ужаса.

— Не так уж это было и трудно, — сказал, обращаясь к ним, Челкар. — И все же, наверное, неплохая мысль — дать понять нашему другу капитану, что, если он не прекратит огонь, целый полк придет по его душу. Если бы он только знал, что Девятьсот второй Варданский состоит из одной роты! Тогда у него, возможно, хватило бы духу продолжить по нам стрельбу. Не такая уж и редкость, когда эти герои тыла обладают чрезмерно завышенным мнением о своих возможностях.

После этих слов люди в блиндаже заулыбались, а некоторые даже рассмеялись, сбрасывая нервное напряжение. Видя, что атмосфера почти религиозного почитания успешно рассеяна, сержант избрал для разговора с подчиненными более деловой тон.

— Ну ладно, — сказал он. — Довольно нам прятаться под землей. Возвращайтесь на свои позиции. Мы ведь не хотим оставить без защиты стрелковые траншеи, чтобы орки подумали, что сейчас самое время начать атаку? Так что вперед. Давайте все… пошевеливайтесь!

В то время как люди в блиндаже поспешно двинулись к выходу, Ларн в последний раз бросил взгляд на Челкара и увидел, что тот, повернувшись к капралу Гришену, дает последние указания.

— Гришен, я хочу, чтобы ты связался со ставкой, — услышал он голос сержанта. — Доложи им со всей возможной определенностью, что сектор 1–13 не находится в руках орков! Дай им понять, что мы будем крайне обязаны, если они внесут соответствующие изменения в свои тактические карты. Да, и вот еще… Попробуй также связаться по воксу с батарейным командованием… Узнай, не будут ли они столь любезны, чтобы воздержаться в будущем от изданий приказов стрелять по нам. Это, конечно, скорее всего, не сработает, но должны же мы хотя бы сделать вид, что верим в то, что люди, которым поручено вести эту войну, имеют о ней хоть какое-то представление!

Интерлюдия

Что наверху, то и внизу, или Гроссмаршал Керчан и гений командования

По любым принятым в военной науке критериям война шла из рук вон плохо.

Сидя мрачнее тучи на очередном бесконечном совещании высшего командного состава, его превосходительство гроссмаршал Тирнас Керчан, герой Варентийской кампании и верховный главнокомандующий (всех родов войск) наиславнейших армий Императора в Брушероке, рассмотрев все факты, которые в тот день довели до его сведения подчиненные, не смог найти ничего, что могло бы его порадовать. Прошло уже без малого два часа, как он со своего места во главе длинного стола в Центральном зале совещаний номер один был вынужден слушать, как его командиры один за другим громко зачитывают перед собранием ставки последние доклады о положении дел на фронте. И во всех этих докладах, как и на одутловатых лицемерных лицах докладчиков, ясно просматривалось одно очевидное, отчаянное желание переложить всю вину и ответственность за свои неудачи на других, тогда как, по сути, речь каждого из них сводилась к одному и тому же.

Они проигрывали войну.

— Гроссмаршал!.. — услышал он шепот сидящего с ним рядом адъютанта полковника Влина, который, нагнувшись к его уху, неожиданно прервал ход его мыслей.

Отвлекшись от своих невеселых раздумий, гроссмаршал вдруг понял, что давно уже перестал следить за ходом совещания. Подняв взгляд, он увидел, что глаза всех сидящих за столом направлены в его сторону и что каждый из присутствующих нервно ожидает его реакции по существу последнего доклада. Тщетно пытаясь вспомнить имя стоящего перед ним офицера — того самого, который только что докладывал, — Керчан несколько мгновений пребывал в замешательстве.

— Да, хорошо… Очень хорошо, — пробурчал он себе под нос, но тут же ловко вышел из затруднительного положения: — Очень убедительно и сжато… Превосходный анализ сложившейся ситуации, генерал… э…

— Дюшан, — произнес Влин вполголоса, одновременно как бы невзначай подняв стопку бумаг до уровня губ, тем самым маскируя свою подсказку.

— Да… генерал Дюшан, — повторил за ним гроссмаршал и, повернувшись в сторону обсуждаемого офицера, слегка кивнул тому в знак одобрения. — Ваша оценка положения дел на фронте будет отмечена должным образом.

С явным облегчением на лице похожий на хорька Дюшан едва не просиял от такой похвалы и, в глубоком поклоне выразив начальству свою признательность, весь надувшись от гордости, вновь уселся на свое место.

«Нет, вы только на него посмотрите, — с горечью подумал гроссмаршал. — Этот человек явно идиот! И едва ли он здесь такой один. Да я просто окружен идиотами! Похоже, весь этот проклятый город, от генерала до последнего рядового, набит трусами, идиотами и прожектерами!»

На какое-то мгновение гроссмаршалу даже пришла в голову шальная мысль, а не лучше ли ему примерно наказать Дюшана? Прямо здесь и сейчас развенчать его перед всеми? Отдать приказ о его аресте, так чтобы он предстал перед военным трибуналом по обвинению в некомпетентности? «Пусть на время, но это могло бы вселить в остальных ужас перед Императором, — размышлял он. — Заставить их держать при себе свои идиотские идеи из страха, что и они могут столкнуться с тем же самым!» Однако какой бы заманчивой ни была для него эта идея, он все же вынужден был ее отбросить. В конце концов, он ведь только что прилюдно похвалил этого человека! Если бы он так быстро пошел на попятную, то неизбежно показал бы себя нерешительным и непоследовательным руководителем. Нравится ему это или нет, но по меньшей мере в этот день идиот Дюшан никак не может подлежать аресту, почти столь же неуязвимый для гроссмаршала, как тело какого-нибудь имперского святого. Теперь это уже был вопрос поддержания уважения ко всей командной цепочке. Раз уж гроссмаршал Керчан огласил свое мнение о человеке, никаких других суждений на этот счет быть уже не могло.

«И потом, — думал Керчан, — начать с того, что именно я был тем человеком, который назначил Дюшана на его должность. Накажи я его сейчас за несоответствие, это тут же было бы воспринято как признание того, что я был не прав, когда выдвигал его на столь высокий пост. Что бы гроссмаршал ни сделал, он никогда не должен признавать ошибок. В глазах других он всегда должен выглядеть безупречным и непогрешимым! Даже допущение мысли, что это не так, губительно действует на тот благоговейный, природный страх, который испытывает каждый гвардеец по отношению к своим мудрым командирам. Конечно, этот страх большинство из них будут испытывать в любом случае, но такова уж природа войны — она с неизбежностью порождает разного рода еретиков и отступников».

И тут с тупой болью, которую обычно сопровождала в его душе холодная ярость, гроссмаршал вдруг вспомнил офицера, чье место занял Дюшан в ставке. «Как же его звали? — стал напрягать он память. — Минар? Минарис? Минован?» Он почти уже повернулся к полковнику Влину, чтобы у того спросить имя предшественника Дюшана, но в этот миг оно само пришло ему в голову. «Мирован! Вот как звали этого человека!» Всплывшее в памяти имя принесло с собой и яркий индивидуальный образ того, кому оно принадлежало, и гроссмаршал Керчан тут же почувствовал, что его унылое, безрадостное настроение стало еще более мрачным.

Из всех его штабистов Мирован всегда казался самым выдающимся и перспективным. Будучи образцом боевого офицера, с уже имевшимся у него блестящим послужным списком, куда, помимо прочего, входили и награды за храбрость, Мирован достиг генеральского чина в удивительно короткий срок. Если у этого человека и был недостаток, то он заключался лишь в одном-единственном его качестве, с которым, однако, превыше всего ценивший субординацию Керчан никак не мог смириться.

Дерзость.

Мирован и вправду был дерзок. Дерзок настолько, что две недели назад, на общем штабном собрании, у него хватило безрассудства оспорить одно из предложенных гроссмаршалом военных решений! Пришедший в ярость Керчан тут же на месте лишил его всех званий, разжаловав в рядовые пехотинцы, и приказал немедленно отправляться на передовую, в какую-нибудь действующую боевую часть. Затем впопыхах он принял решение, о котором теперь горько сожалел. Он повысил в звании Дюшана, тогдашнего полковника, человека, который по своим способностям едва ли соответствовал роли помощника командира, и приказал ему занять место Мирована при совете ставки. И вот теперь, хоть он и оставался в уверенности, что приструнить Мирована было, без сомнения, делом правильным, в то же самое время гроссмаршал не переставал испытывать какое-то неясное тревожное чувство. «Во многих отношениях Мирован был достоин восхищения, — думал он с грустью. — И уж точно был чертовски более компетентным, чем большинство этих подхалимов и никчемных лакеев, которые изо дня в день, сидя за этим столом, приводят меня в бешенство. Хотел бы я знать, что с ним сейчас…»

— В своем роде человек он был хороший… — задумчиво произнес гроссмаршал. — Было бы досадно узнать, что он погиб.

Все, кто сидел за столом, с недоумением воззрились на него. Керчан понял, что невольно вырвавшимися словами он, должно быть, прервал бурную дискуссию, которую вели вокруг него члены ставки, о том, имеет или нет значение только что прочитанный доклад Дюшана. В растерянных взглядах сидящих по обе стороны стола генералов, которые будто не знали, как им на его слова реагировать, застыла целая гамма чувств — от неуверенности и недоумения до благоговейного трепета. Даже всегда преданный Влин смотрел на него как-то странно. Керчан, однако, ничуть не смутился. Если жизнь, большую часть которой он прокомандовал солдатами, его чему-то и научила, то только одной довольно нехитрой истине. Человеку с абсолютной властью, дающей ему право даровать жизнь или посылать на смерть, совсем не нужно извиняться за свое поведение.

— Я тут вспомнил Мирована, — сказал он, повернув голову к Дюшану. — После того как его разжаловали, он ведь был передан под ваше командование, не так ли? Ну и что с ним с тех пор произошло?

— Я… Я не совсем в курсе, ваше превосходительство, — начал Дюшан, скукожившись под пристальным взглядом гроссмаршала. — Я поручил одному из моих адъютантов назначить его на новую должность… Чтобы сказать, куда именно он был направлен, мне нужно свериться с батальонным расписанием дежурств…

Однако дрожь в голосе не позволила несчастному Дюшану скрыть свое замешательство, и постепенно он умолк, что в данных обстоятельствах было почти равносильно признанию вины.

«Вероятно, он направил этого человека в самую худшую часть и заставил выполнять там самые опасные поручения, какие только смог для него найти, — подумал Керчан. — Куда-то туда, без сомнения, где проходили самые жестокие бои и где Мирован без особой доли везения не смог бы протянуть и недели. Ничего удивительного! Ведь, в конце концов, пока их бывший генерал еще жив, всегда есть опасность отступничества и мятежа среди людей, которые прежде служили под его началом. Так что Мирован, вероятно, уже мертв. Не то чтобы я винил Дюшана за это решение, конечно… Отступничество — это раковая опухоль. Будь я на его месте, я бы и сам, наверное, сделал то же самое».

По глазам сидящих вокруг него людей гроссмаршал понял, что упоминание имени Мирована повлекло за собой совершенно непредвиденные последствия. Казалось, что каждого находящегося за столом, как и Дюшана, охватило то же странное замешательство, будто воспоминание о внезапной опале Мирована лишило всех дара речи. Глядя на них, гроссмаршал вдруг стал сознавать, что пусть и совсем неумышленно, но все же достиг своей изначальной цели. «Упоминание о Мироване сделало свое дело, — радостно подумал он. — Похоже, оно вновь вселило в них страх перед Императором!» Уже не в первый раз Керчан был ошеломлен масштабом собственного гения, когда дело касалось придания нужной мотивации подчиненным. «Я даже не сознавал, что делаю это, — восторженно думал он. — И все же, благодаря какой-то счастливой случайности, я, кажется, добился ровно того эффекта, который был мне нужен! Но нет, это была не случайность… Тот факт, что я достиг своей цели, означает, что бессознательно или как-то еще, но все это время я шел к ней! Когда ты гроссмаршал, у тебя в жизни не может быть случайностей!» Затем, силясь вызвать у себя на лице как можно более загадочную и зловещую ухмылку, гроссмаршал вновь вернулся к разговору с Дюшаном.