— Конечная остановка. Всем пассажирам выйти из вагонов.
Клубные ребята и рейверы игнорировали его — они лишь включали музыку еще громче и продолжали плясать на сиденьях. В конце концов машинист закрыл двери и повел поезд дальше; танцоры попа́дали друг на друга, когда он резко свернул, направляясь к Юнион-сквер.
Когда поезд добрался до Юнион-сквер, последние перепуганные цивилы сбежали, и в него влезло еще несколько сотен рейверов и клубных ребят. Когда состав отошел от станции, некоторые из пассажиров, накачавшихся экстази, решили, что будет прикольно проехаться в метро голышом, они сняли одежду и начали плясать голыми и прыгать по сиденьям. Царил полнейший бедлам. Тридцать разных треков в жанрах хаус и техно играли из тридцати разных бумбоксов. Голые рейверы устраивали приватные танцы для Беспечной курицы Клары. Люди снюхивали дорожки кокса и кетамина прямо с фиберглассовых сидений метро.
— Это потрясающе! — воскликнул Ли, пытаясь перекричать сразу несколько разных оглушающих техно-треков.
Поезд снова пришел в движение, и несколько клубных ребят начали скандировать: «Нью-Йорк! Нью-Йорк!» Ли, я и все остальные в вагоне присоединились к ним — сто пятьдесят клубных ребят, рейверов и гигантских кур одновременно топали ногами и кричали «Нью-Йорк! Нью-Йорк!» в сопровождении какофонии из техно и хауса.
Я стоял на оранжевом фиберглассовом сиденье и кричал: «Нью-Йорк! Нью-Йорк!» вместе с другими такими же сумасшедшими, и тут какой-то клубный парнишка, покрытый серебряной краской, схватил меня за бедра и укусил за член через штаны.
— Ай! Ты что творишь? Зачем? — закричал я. Он лишь улыбнулся мне.
— Не знаю! Я просто должен был это сделать!
Поезд остановился на станции «Шестая авеню». Мы выбежали из вагона и, поднявшись по лестнице, ушли в ночь.
Глава девятая
Оранжевая натриевая лампа
Как-то в пятницу вечером я работал диджеем на первом этаже «Марса», и ко мне в кабинку зашел белый парень в очках с толстыми линзами. Когда я поставил трек Jungle Brothers, он протянул мне визитную карточку и сказал:
— Я Джаред Хоффман, и я открываю свой лейбл. Мне интересно — ты когда-нибудь свою музыку сочинял?
Я провел всю взрослую жизнь и почти всю подростковую, сочиняя музыку и пытаясь добиться контракта на запись. Последние лет пять все свободное время я либо сочинял музыку, либо разъезжал по Нью-Йорку с сумкой, полной демо-кассет. Словно добросовестный курьер, я оставлял свои кассеты в Wild Pitch, Strictly Rhythm, Big Beat, Warlock, Profi le и всех остальных независимых танцевальных лейблах Нью-Йорка. Никто ни разу не ответил. И тут вдруг в мою кабинку заходит целый президент лейбла.
— Да! — крикнул я чуть ли не громче музыки. — До того как стать диджеем, я был музыкантом.
...Я бы подписал даже салфетку или потрепанный листочек бумаги для заметок, если бы сверху было написано: «Контракт на запись».
Позже на той неделе я встретился с Джаредом в его квартире на Четырнадцатой улице. В его доме был привратник, и это меня весьма впечатлило — я еще никогда не бывал в многоквартирных домах с привратниками. Мы сидели в гостиной Джареда, из которой открывался вид на центр Нью-Йорка и Всемирный торговый центр. Он дал мне стакан воды, я поставил ему несколько своих треков. Он внимательно слушал, постукивая пальцами по подлокотнику черного кожаного дивана.
— Это хорошо, Моби, — сказал он после того, как я поставил ему техно-песню Rock the House, над которой работал.
На следующий день он позвонил мне и сказал, что хочет подписать со мной контракт для своего нового лейбла. Я никогда не представлял себе, что действительно стану диджеем в Нью-Йорке — и точно так же никогда не представлял, что какой-нибудь лейбл захочет подписать со мной контракт.
Впрочем, было несколько «но». Во-первых, у его лейбла не было ни офиса, ни сотрудников, ни денег, ни других артистов, ни даже имени.
— Но мы собираемся назвать его Instinct, — сказал он мне. — Мой деловой партнер Дейв даже нарисовал логотип.
Он дал мне контракт, и на следующий день я его подписал. Я бы подписал даже салфетку или потрепанный листочек бумаги для заметок, если бы сверху было написано: «Контракт на запись». Подписав договор, я получил ровно 0 долларов аванса, но я был в экстазе уже от того, что у меня вообще есть контракт. Они не выпускали дисков, и, не считая пары панк-роковых синглов, которые я записал еще в школе, я тоже не выпускал дисков, так что мы были в равном положении.
Джаред предложил мне перенести свою студию к нему в гостиную, чтобы мы занялись реальной работой — завершили несколько моих песен и выпустили их.
Через неделю после подписания контракта с Instinct я говорил с Джаредом, и он как ни в чем не бывало сказал мне:
— Нам надо съездить в Ньюарк и послушать диджея Тони Хамфриза в «Занзибаре».
В 1990 году все клубы, которые я знал — «Лаймлайт», «Туннель», «Марс», «Билдинг», «Неллс», «Палладиум», «Шелтер», «Пирамида», «Ред Зоун», «Саунд Фэктори», — располагались на Манхэттене, ниже Пятидесятой улицы. Исключением был «Занзибар» в Ньюарке, штат Нью-Джерси. А единственным диджеем не из Нью-Йорка, которого я знал, был Тони Хамфриз — он работал диджеем в «Занзибаре» и жил в Ньюарке.
Фрэнки Наклз изобрел жанр хаус, жил в Нижнем Ист-Сайде и был обожествлен при жизни. Джуниор Васкес владел этажом в «Саунд Фэктори», где играл двенадцатичасовые сеты, — он был живой легендой и жил в Челси. Дэнни Теналья входил в пантеон хаус-музыки: он тоже играл долгие, интересные сеты и жил в центре города. Ларри Леван был богом танцевальной музыки и недавно стал резидентом клуба «Чойс» в Ист-Виллидже. Дейв Моралес считался самым крутым хаусовым диджеем Нью-Йорка: он владел этажом в «Ред Зоун» и жил в центре — это считалось довольно неортодоксальным.
Но вот Тони Хамфриз существовал в каком-то странном, мифическом собственном мире. Его сеты были длинными и легендарными, ремиксы — безупречными, а жил он в неизвестных закоулках Ньюарка, штат Нью-Джерси. Располагавшийся на другой стороне реки Гудзон Ньюарк был настоящей зоной боевых действий, по сравнению с которой Нью-Йорк выглядел идиллическим пригородом. Здания в Манхэттене, возможно, и горели, но базовая инфраструктура Нью-Йорка хотя бы работала, пусть и на последнем издыхании.
Ньюарк, с другой стороны, напоминал несостоявшееся государство. Все слышали рассказы о том, как в Ньюарке звонили 911, а полиция не приезжала, как ньюаркские пожарные пили пиво и смеялись, пока горели здания, как санитары в комнатах первой помощи насиловали пациенток. У Ньюарка была репутация самого ужасного города на Восточном побережье. Но именно там жил и работал диджей Тони Хамфриз.
...Они все были больны и едва живы, заслуживая моей христианской симпатии, а не совершенно нехристианского вожделения.
Когда Джаред предложил поехать в Ньюарк и послушать Тони Хамфриза, у меня сразу возникло множество вопросов: «Ты на самом деле знаешь Тони Хамфриза? «Занзибар» существует, или это мифическая страна, хаус-версия легендарного Бригадуна? Нас там не убьют?» Но я не хотел портить веселье своими неврозами. Вместо этого я лишь спросил:
— А как мы туда доберемся?
— А, я одолжу мамину машину, — сказал Джаред. — Она держит ее в гараже на окраине.
В пятницу в десять вечера я пришел домой к Джареду. Вместе с нами в паломничестве в «Занзибар» участвовала его подруга Роми, прекрасная девушка из Квинса арабо-латиноамериканского происхождения, с темными короткими волосами и идеальными черными глазами. Весь мир Роми состоял из хаус-музыки и ночных клубов. Она дружила с Ларри Леваном, часто тусила с Джуниором Васкесом в диджейской кабинке «Саунд Фэктори» и, по словам Джареда, даже была знакома с Тони Хамфризом. Роми ходила по клубам пять дней в неделю, принимала много экстази, пила много воды, танцевала до шести утра, и у нее никогда не было настоящей работы.
Я был одет в утилитарную клубную одежду: черные джинсы, черная футболка, кроссовки. Джаред оделся так же неброско. Роми, однако, выглядела потрясающе. Она зачесала волосы назад и надела тонкую белую футболку, облегающие (но не слишком тесные) джинсы и пару кроссовок «Адидас» из тех, что продают либо японским туристам, либо людям просто стратосферной крутости. Я даже захотел влюбиться в Роми, но она казалась слишком недоступной. Я подумал, что она, вполне возможно, асексуальна или вообще лесбиянка. Или, даже если ее и интересуют мужчины, она вряд ли захочет встречаться с нервным белым музыкантом, у которого едва хватает денег на соевое молоко. В общем, никаких романтических чувств между нами не было — лишь безответное обожание с моей стороны.
Роми и Джаред сели на переднее сиденье большого «Олдсмобиля», и мы поехали вверх по Десятой авеню, обсуждая диджеев, которые им нравятся, записи, которые они обожают, и людей, с которыми встречались. Я сидел на заднем сиденье и смотрел в окно. Мы ехали по Челси, мимо высоких пустых зданий и заколоченных складов, а потом добрались до Линкольновского туннеля. По сторонам туннеля стояла небольшая армия отчаявшихся проституток. Они все были худыми и немытыми, их серая кожа словно впитывала свет оранжевых натриевых ламп. Тем не менее они все равно выглядели сексуально.
