Вернувшись в студию, я увидел сообщение на автоответчике. Я нажал «Пуск», кассета перемоталась, и я услышал, пожалуй, лучшее сообщение за всю историю автоответчиков:

— Привет, это Юки Ватанабэ звонит, из ночного клуба «Марс». Мне нужен диджей Моби. Я послушал твою кассету. Позвони мне по поводу работы диджея в «Марсе».

Я застыл, ошеломленный. Потом еще раз прослушал запись. И еще раз.

Кто-то по имени Юки с сильным японским акцентом послушал мою кассету с миксами, и этот человек хочет, чтобы я стал диджеем в «Марсе». Я в четвертый раз переслушал сообщение, чтобы убедиться, что оно настоящее. Потом в пятый. Ну и для полного счастья — в шестой.

Снимая трубку, я был в ужасе. Мне нужно позвонить этому Юки и как-то убедить его дать мне работу диджея в клубе «Марс». Пожалуйста. Это все, что я мог сказать — ему, или Богу. Пожалуйста.

Я сжал трубку потной рукой и набрал номер.

— Здравствуйте, это Юки Ватанабэ, — медленно прогрохотал голос в телефоне.

— Алло, это диджей Моби, — очень быстро сказал я. — Вы звонили мне по поводу работы диджеем в «Марсе»?

— Да, я слушал твою кассету. Очень интересно. Можешь выйти на работу в пятницу ночью?

— Да. Да, я могу выйти в пятницу ночью.

— Хорошо. Будешь играть в подвале. С десяти вечера до четырех утра. Платим сто долларов.

— Спасибо! Увидимся в пятницу.

— Хорошо, диджей Моби.

Я повесил трубку и подумал об Уокере Перси. В его романе «Кинозритель» есть сцена, где главный герой после происшествия оказывается в музее. Наступает момент ясности, и он вдруг видит маленькие пылинки в лучах солнца. Моя жизнь только что изменилась — причем я еще даже не осознавал масштаба перемен, — и я увидел пылинки в свете зимнего солнца, струившегося через огромные окна.

Я сел на ковер, все еще сжимая в руках телефон, мои нейроны кипели, словно кружащиеся атомы в образовательном фильме по каналу PBS. Это в самом деле произошло? Или у меня галлюцинации? Может быть, древние фабричные испарения повредили мне мозг? Я еще раз переслушал запись на автоответчике: да, она настоящая. Меня только что взяли диджеем в подвал самого крутого клуба на планете.

Мир вокруг меня исчез. Я больше не видел заброшенной фабрики, и телефона, и даже неба, обрамленного окном. В моем воображении был лишь подвал «Марса». Я представил себе комнату, покрашенную в черное, с низким потолком и идеальной звуковой системой. Темное место, полное демонически клевых людей, а я стою в диджейской будке и играю для них хип-хоп и хаус.

Я позвонил Джанет. Ее не было дома, но я смог поговорить с автоответчиком.

— Джанет, ты не поверишь, что произошло! — выпалил я. — Позвонил Юки из «Марса». Я выхожу на работу диджеем в «Марсе» в пятницу ночью. Не могу поверить, не могу. Позвони мне! Не могу поверить.

Я повесил трубку.

Мне нужно было поблагодарить Бога, так что я встал на колени на украденном ковре.

— Спасибо тебе, Господи, — прошептал я. — Спасибо. Вот и все — спасибо.

Глава вторая

Веганское печенье

— Кто-то застрелил Джейми? — спросил я, стоя у заброшенной фабрики в Стэмфорде солнечным днем в пятницу и разговаривая с таким же «нелегалом», как я сам.

— Не, его зарезали, — ответил нелегальный жилец по имени Педро. — Вчера вечером кто-то услышал крики, а потом увидел, как двое каких-то ребят бегут по коридору. Заглянули в комнату Джейми, а он валяется на полу в луже крови.

Педро был фотографом и художником-граффитистом. Его работы были по всей фабрике — в лифтах, на мусорных контейнерах, на каждом дюйме погрузочной платформы. Он всегда носил старую мотоциклетную куртку из коричневой кожи и жил на фабрике уже лет десять.

— Да ты шутишь, — сказал я. — Мы же вчера виделись. Смотри, даже его мотоцикл еще здесь.

Педро посмотрел на «Триумф» Джейми, припаркованный между двумя мусорными контейнерами.

— Думаешь, его кто-нибудь заберет? — спросил он.

— Я удивлен, что он еще здесь, — сказал я.

— Могу я его стащить, если Джейми мертв?

Повисла долгая неловкая пауза, в течение которой мы оба разглядывали мотоцикл. Наконец я сказал:

— Думаю, с ходу на это не ответишь.

...

Другие нелегалы и я не боялись, что и нас кто-то убьет; куда больше мы опасались, что полиция поймет, что тут происходит, и выселит нас.

Одним из достоинств жизни на фабрике было то, что никому не было дела, чем занимаемся мы, нелегалы. Кроме сочинения электронной музыки и диджейства, я играл на барабанах в панк-роковой группе под названием The Pork Guys и стучал по металлическим банкам в индастриал-группе Shopwell; когда нам нужно было репетировать, мы приносили аппаратуру в какой-нибудь пустующий зал фабрики и шумели сколько вздумается. Никто не жаловался. Это, в конце концов, заброшенная фабрика в наркоманском районе. Пока мы никого не убивали, нас оставляли в покое.

Но в прошлом месяце кто-то убил бомжа на парковке, а теперь еще и зарезали Джейми. Другие нелегалы и я не боялись, что и нас кто-то убьет; куда больше мы опасались, что полиция поймет, что тут происходит, и выселит нас. Трупы на заброшенной фабрике — не самое лучшее средство для поддержания анонимности.

— Если нас прогонят, куда ты пойдешь? — спросил я у Педро.

— Не знаю, — ответил он. — Бруклин, может быть? Или Нижний Ист-Сайд? У меня есть друзья в брошенном доме на Авеню Си. Но там крысы водятся.

Большинство нелегальных жильцов обитают в заброшенных многоквартирных домах — и, поскольку в этих домах ранее жили люди, обычно там кишмя кишат крысы и тараканы. Одно из главных достоинств жизни на заброшенной фабрике, не считая миллиона квадратных футов неиспользуемого промышленного пространства, — как раз отсутствие этой живности.

— А ты? — спросил Педро. — Куда ты пойдешь?

— Вернуться домой я не могу, — сказал я. — Наверное, как-нибудь переберусь в Нью-Йорк.

— А у тебя деньги на это есть? Или там тоже будешь бомжевать?

— Если я буду больше работать диджеем, то, скорее всего, смогу платить за аренду даже сто пятьдесят долларов в месяц.

— Немало, — сказал он.

— Знаю, но я должен жить в Нью-Йорке.

— Понял. Ладно, еще увидимся, — сказал Педро. — Смотри, чтобы тебя не порезали.

— Бедный Джейми, — сказал я, в последний раз посмотрев на его «Триумф», словно каким-то образом мог попрощаться с Джейми через его мотоцикл.

В четыре часа дня я должен был быть в Гринвиче для изучения Библии, а после этого — ехать в епископальную церковь, где я работал диджеем по вечерам в субботу, чтобы подержать микрофон для своего друга Криса, который снимал студенческий фильм. На мопеде я мог доехать до Гринвича примерно за полчаса. Я надел шлем и двинулся на запад, мимо бильярдного зала, магазинных церквей и наркодилеров. Я выбрался на Первое шоссе, проехав мимо старого клуба «Антракс», где в начале восьмидесятых видел Circle Jerks, Agnostic Front и кучу других хардкорных групп. Потом я миновал «Вилла-Бар», где частенько напивался, когда мне было шестнадцать.

Однажды в школе я вырубился прямо в туалете «Виллы». Двое полицейских не при исполнении подняли меня с пола, плеснули воды в лицо и выкинули на тротуар. Я пришел в себя, услышав, как подруга Китти выкрикивает мое имя.

— Что? — спросил я, открыв глаза и пьяно оглядевшись вокруг.

— Я думала, ты умираешь, долбо*б! — заорала она на меня. Я задумался над ее словами.

— Мне надо выпить, — сказал я.

— Назад тебе нельзя. Копы тебя изобьют.

— Но я же люблю копов. Может, поедем в Порт-Честер и там выпьем?

Порт-Честер находится в штате Нью-Йорк, и бары там открыты до четырех утра. Мы сели в машину Китти и доехали до Порт-Честера, где мне налили еще спиртного. Потом меня снова вырвало, и я вырубился. С утра я очнулся на шезлонге у бассейна родителей Китти в Нью-Канаане. Шестнадцатилетний, с жуткого бодуна, но гордый.

Проехав немного на запад от Стэмфорда на мопеде, я попал в один из самых богатых городов США: Гринвич, штат Коннектикут. Дешевые магазинчики и домики Стэмфорда превратились в украшенные листвой магазины садоводческих припасов и усадьбы, прячущиеся за гигантскими фигурными живыми изгородями. Я приехал в дом, где должна была пройти библейская лекция, и припарковал мопед — двенадцатилетний зеленый «Пежо» — между «Порше-Каррерой» и универсалом «Мерседес». Сняв шлем, я стал чесать голову, чтобы избавиться от кусочков засохшей пенорезины в волосах. Я купил шлем в магазине «Армии спасения» в Дариене; он был новым примерно в 1975 году, не подходил мне по размеру, и каждый раз после того, как я его надевал, у меня на голове оставалась резиновая «перхоть».

Библейская лекция проходила в доме Катарины. Она была робкой, милой старшеклассницей из Гринвичской средней школы, которая каталась верхом и слушала The Cure. Семья Катарины переехала в Штаты из Бельгии несколько лет назад; финансовая компания ее отца сняла им восьмикомнатный особняк с бассейном, теннисным кортом, конюшней и участком площадью шесть акров [Около 2,5 га.]. Сегодня в подвале я должен был учить ее толковать Библию.

На этом уроке я собирался поговорить о Проповеди на поле из Евангелия от Луки. Это практически сборник лучших хитов Иисуса: «любите врагов ваших», «не судите, и не будете судимы», да еще плюс к этому «горе вам, богатые» и «горе вам, пресыщенные ныне».