А когда он в один прекрасный день возвращался в свой Пампелюн и проезжал верхом по мосту, его встретила делегация наваррской знати, вышедшая навстречу своему владыке, чтобы высказать ему свое недовольство, ибо он нарушил ее права и привилегии. Но так как он отказался их выслушать, жалобщики, понятно, погорячились. Тогда он приказал своей страже схватить стоявших в первых рядах крикунов и повелел безотлагательно вздернуть их на первых попавшихся деревьях, да еще приговаривал при этом, что, ежели государь желает завоевать всеобщее уважение, он должен быть скор на расправу.

А знаете, что я заметил: правители, чересчур скорые на такую расправу, обычно движимы страхом. И этот Карл не исключение, мне почему-то сдается, что он храбрец только на словах, а не в ратном деле. И коль скоро он ни с того ни с сего велел повесить невиновных людей, казнь коих повергла в печаль всю Наварру, подданные и прозвали его el malo, что значит «злой». Впрочем, мешкать в Наварре он не собирался и уехал прочь, оставив вместо себя управлять страной своего младшего брата Людовика, которому всего-то было пятнадцать. Но и этот Людовик предпочел вернуться во Францию — повеселиться при тамошнем королевском дворе, прихватив с собой еще одного их брата, Филиппа.

Так как же, спросите вы меня, как же могло случиться, что наваррская партия сумела приобрести такое влияние и стать столь многочисленной, раз в самой Наварре большая часть знати настроена против своего короля? Ах, Аршамбо, вся разгадка в том, что наваррская партия состоит из нормандских рыцарей графства Эвре. Карл Наваррский опасен для французского престола не только тем, что владеет югом страны, но и тем, что владеет или, вернее, владел земельными угодьями, лежащими в непосредственной близости к Парижу, как, скажем, сеньории Мант-Паси, Мелан или Нонанкур, а сеньории эти держат подступы доброй четверти страны, лежащей к западу от столицы.

Вот это-то король Иоанн понял прекрасно, или его заставили это понять. Случай редчайший, но он проявил достаточно благоразумия и постарался добиться соглашения и договориться со своим наваррским кузеном. А каким путем можно крепче всего привязать к себе человека? Через брачные узы. Но кого в качестве будущей супруги мог предложить он Карлу, дабы связать его с французской короной таким же прочным союзом, какой существовал, правда всего полгода, когда сестра Карла Наваррского Бланка была королевой Франции. Ясно — женить его на старшей дочке самого короля, на малютке Жанне Валуа. Правда, ей еще и восьми лет не исполнилось, но зато такая партия наилучшим образом все устраивала. Впрочем, Карл Наваррский не особенно скучал, ожидая совершеннолетия своей супруги в обществе милых дам. В числе их называли некую девицу Грациозу… Да-да, таково было ее имя, или же она себя сама так прозвала… А малютка Жанна Валуа уже успела в свое время овдоветь, ибо ее в трехлетнем возрасте выдали по первому разу замуж за родича ее матери, которого вскорости призвал к себе Господь.

Мы, в Авиньоне, относились с полным сочувствием к этой помолвке, ибо благодаря брачному договору улаживались все спорные вопросы между двумя ветвями королевской фамилии Франции. Взять хотя бы графство Ангулемское, обещанное уже давным-давно матери Карла в обмен на ее отказ от Бри и Шампани; позже их обменяли на Понтуаз и Бомон, но только на бумаге. На сей раз пришли к первоначальному соглашению: Наварра получит Ангулем, а также крупные земельные угодья и кастелянства, которые назначили в приданое за Жанной. Осыпая будущего зятя благодеяниями, король Иоанн, приняв самый что ни на есть торжественный вид, твердил: «Вам отходит то-то и то-то. Такова моя воля. Даю вам это и это, слово мое верное…»

В кругу домашних Карл Наваррский любил пошутить над новыми узами, связавшими его с королем Иоанном: «Мы и так с ним кузены; чуть-чуть я не стал его шурином. Но раз его батюшка женился на моей сестре, значит я довожусь ему дядей, а сейчас стану его зятем». Но пока шли переговоры о брачном контракте, Карл сумел значительно округлить свою долю. От него лично не попросили ничего, только внести вперед деньги: сто тысяч экю, которые король Иоанн задолжал парижским торговцам и которые Карл великодушно обещал за него заплатить. Конечно, этой суммы у него в наличии не имелось, просто отыскали во Фландрии банкиров, которым он заложил часть своих драгоценностей. Согласитесь, что такую операцию куда легче проделать королевскому зятю, чем самому королю…

Вот поэтому-то мне и пришла мысль, что Наваррский снюхался с прево Парижа Этьеном Марселем… Следует незамедлительно написать об этом папе, ибо наш молодец непременно что-нибудь затеял, и это меня сильно тревожит. Но это уж другое дело…

Те сто тысяч экю были вписаны в брачный контракт Карла Наваррского и должны были выплачиваться ему частями, но в короткий срок. Сверх того, его посвятили в рыцари ордена Звезды и намекнули под рукой, что он может рассчитывать на пост коннетабля, хотя ему еще и двадцати не исполнилось. Свадьбу сыграли весьма пышно и весело.

Но вскоре пришел конец нежной дружбе тестя с зятем. Кто же постарался внести раздор в их добрые отношения? Не кто иной, как другой Карл, Испанский, красавец Ла Серда, не только злобно завидовавший Карлу Наваррскому, попавшему в фавор к королю, но не без страха наблюдавший, как на небесах французского двора восходит новое светило. У Карла Наваррского был один недостаток, от которого, впрочем, не свободны многие молодые люди… и чего, я вас прошу, Аршамбо, всячески остерегаться — давать волю языку, когда судьба к вам благосклонна, и даже время от времени, не подумав, бросить злое словечко. Ла Серда, конечно, не упускал случая передать королю все остроты его зятя, да еще подавал их под собственным соусом: «Он вас высмеивает, дражайший сир, воображает, что ему дозволено говорить все. Неужели вы стерпите такое посягательство на ваше королевское величество, и, ежели вы стерпите, не стерплю я из любви к вам». И так он капля за каплей и день за днем вливал яд в королевские уши. Наваррский сказал, мол, то, Наваррский, мол, сделал это; Наваррского водой не разольешь с дофином; Наваррский затеял интригу и втянул в свои козни такого-то члена Большого совета… А на всем божьем свете не сыщешь человека, который, подобно Иоанну II, с такой охотой слушал бы наветы о ближнем своем и, раз уже поверив в оговоры, ни за что в жизни не отказался бы от своего мнения. В нем странным образом сочеталось легковерие и упрямство. Нет ничего проще, как убедить его в существовании несуществующих врагов.

В скором времени Карла Наваррского отстранили от пожалованной ему должности наместника Лангедока. И в чью пользу? В пользу Карла Испанского. А затем коннетаблем, коль скоро после казни Рауля де Бриенна должность эта пустовала, назначили — кого бы вы думали? — вовсе не Карла Наваррского, а Карла Испанского. Из ста тысяч экю, которые полагалось выплатить Наваррскому, тот не увидел ни гроша. А тем временем друга короля осыпали благодеяниями и золотом. И наконец, наконец в обход всех договоров и соглашений графство Ангулемское было пожаловано Карлу Испанскому, а Карлу Наваррскому пришлось вновь довольствоваться весьма туманными посулами.

Вот тогда-то в отношениях между Карлом Злым и Карлом Испанским пробежала черная кошка: сначала они стали относиться друг к другу с холодком, потом со злобой, а вскоре и с неприкрытой ненавистью. Карл Испанский вел игру наверняка и твердил королю: «Вот видите, дражайший сир, я оказался совершенно прав! Я давно понял, что ваш зять плетет интриги, восстает против вашей воли. А теперь он обозлился на меня за то, что я вам беззаветно служу».

А порой он делал вид, будто вообще собирается покинуть французский двор — он, бывший в такой великой милости, — если только братья Наваррские не прекратят на него клеветать. И тогда он говорил совсем так, как говорят любовницы: «Уеду, непременно уеду в глушь, за рубежи вашего государства, и буду жить там памятью о любви, что вы мне дарили столь щедро. Или умру там! Ибо вдали от вас душа моя отлетит от бренного моего тела!» И этот удивительный коннетабль при посторонних заливался слезами.

А так как король Иоанн был без ума от своего испанца и на все смотрел его глазами, он с упорством, достойным лучшего применения, старался превратить в заклятого врага своего кузена, которого сам же выбрал себе в зятья, рассчитывая приобрести надежного союзника.

Я вам уже говорил: на всем божьем свете нельзя найти второго такого дурачка на престоле, так много напортившего самому себе… Впрочем, это было бы еще полбеды, если бы он одновременно не напортил своей державе.

При дворе только и разговоров было что об этой ссоре. Уже давно покинутая супругом королева шушукалась по уголкам с супругой Карла Испанского… ибо он, коннетабль, был женат, только для вида конечно, на кузине короля мадам де Блуа.

Королевские советники, хотя все они в равной мере раболепствовали перед своим государем, разбились на две партии, в зависимости от того, считали ли они для себя выгоднее связать судьбу свою с судьбой коннетабля или с судьбой королевского зятя. И эти тлевшие под спудом раздоры были особенно ожесточенными еще и потому, что наш король, который любил показать, что все, мол, решает самолично, вечно взваливал на плечи своих приближенных наиважнейшие государственные дела.