10. Elvira T: «Всё решено»

Хрупкий снова нашел работу, но решил остаться жить в гостишке. Зид и Татарка рады были компании: есть с кем побухать, поболтать, и вообще, лишние руки — это хорошо. Отрядный комплект из 20 раций, горы фонарей и прочего нуждался в постоянном присмотре. Казалось бы, присмотр — не лучшее занятие для Хрупкого. Но он так скучал по заднице своей ненаглядной Милы и только по утрам был занят работой, что ему все равно ничего другого не оставалось.

Мы сидим и играем в настолку. Звонит Ляля: нужна помощь на «трех вокзалах». Провести ночь, шарахаясь среди неприкаянных пассажиров плацкартов в залах ожидания и ханыг на улицах — вполне обычное занятие для волонтера.

Мы с Хрупким отправляемся на Казанский. Какой-то работяга застрял там без билета, у него украли документы и деньги, пару дней назад звонил домой, потом связь прекратилась. Конечно, мы пробубнили Ляле про «бесполезно, это кирпичный заводик в Дагестане», т. е. пропавшего похитили в рабство, но Ляля просит проверить: вдруг он все еще околачивается на вокзале.

Мы бродим по Казанскому пару часов, раздавая ментам ориентировки и развешивая их на своих, фирменных отрядных щитах, установленных на вокзале; беседуем с бомжами, попавшимися на глаза, и со всеми продавцами открытых лавочек.

Один из бедолаг, уже полубомж, рассказывает свою историю: точь-в-точь как у нашего пропавшего. Хрупкий реагирует неожиданно: «Тебе куда, в Оренбург? Штапич, давай ему билет возьмем в пополаме?» Этот пополам стал для меня ровно половиной того, на что жить надо было еще дней 5, до аванса. Но, сука, Хрупкий — самый бестактный человек даже на вокзале, даже на Казанском вокзале, поставил меня в безвыходное положение. Мы сажаем чувака на автобус (там не нужен паспорт, в отличие от поезда). Чувак пообещал позвонить, как доберется.

От бомжей мы узнаём, что на Казанской ветке появилась ночлежка по типу той, которая обычно стояла на Октябрьской ж/д, то есть прямо за Ленинградским вокзалом. Бизнес простой: в отстойнике всегда стоит вагон-другой-третий, а то и целый состав, в котором проводники дают переночевать бомжам за 50 рублей койка. Запах там впечатляющий, а туалеты лучше и не пытаться себе представить. Мы идем искать эту новую ночлежку, где мог бы быть наш потеряшка. Ночлежка, на удивление, оказалась пристойной, и спали там в основном гастеры. Нашего не видели.

Задача закрыта, и мы отправляемся в гостишку вдвоем. Но тут же падает поиск, на который нельзя не откликнуться. Мальчик, 3 года, лес, Смоленская область.

Хрупкому утром надо на работу, а я сажусь в тачку к чуваку с изящной кликухой Рептилия, и мы мчимся за 200 км.

Мы будем первым экипажем на месте, поэтому мне звонит Жора, который координирует поиск. «Первым делом отрежь воду. Сказали, что утром будут егеря, попроси их отрезать воду. Если он еще не там».

Отрезать воду — значит сделать так, чтобы ребенок не мог к ней выйти незамеченным. Утопление — главная причина смерти детей до 8 лет в природной среде.

Я со скепсисом изучаю карту: пруд в центре поселка, река вдоль поселка, водохранилище за дамбой чуть дальше. Тем не менее 5 егерей хватает, чтобы отсечь внешние водоемы.

Мы как раз расставили мужиков по точкам, когда прибыл Жора. Сразу за ним — экипажи волонтеров — штук 10 кряду, а потом еще и еще. Ляля, которая не спала и коордила поиск на «трех вокзалах», тоже примчалась на поиски ребенка. Платоныч, тот самый оператор с «Russia Today», другие знакомые лица — много, очень много опытных волонтеров.

Начинаем оборудовать вертолетную площадку прямо в центре деревни, первые группы едут с ориентировками по соседним деревням.

Ищу партнера для оценки местности, в марш-бросок за реку (если вдруг малыш ушел по дамбе в лес), и вижу Кису, выползающую из джипа.

— Пойдем, задача есть.

— Пойдем.

Быстро пробежавшись в лес, увидев кабана и оценив растительность, возвращаемся в штаб. «Кэп, все просто, ходибельно», — отчет Жоре. Он переключается на лес, а нам с Лялей велит заняться опросом детей, которые были последними, кто видел мальчика.

Выясняется такая картина: дети гуляли у пруда, причем самый младший, пропавший, был с двоюродным братом, который должен был за ним присматривать. Брат вел себя агрессивно и пообещал утопить мальца, если тот не перестанет верещать и мешать играть. Другим детям брат — всего 8 лет, кстати, — был известен как чудовище, изредка навещавшее бабку в деревне. Это чудовище в свои годы могло убить котенка толстым куском провода, надувало через попу лягушек и без устали колотило других детей. Мелкий, впервые приехавший к бабке в деревню, всех этих нюансов не сек, поэтому поначалу не обратил внимания на обещание утопить его в пруду. А чуть погодя — он пропал. Дети как один уверены, что старший утопил мелкого. Сам старший отпирается и божится в своей невиновности.

И у Ляли, и у меня, и у Кисы глаза лезут на лоб: такой достоверной кажется версия детей. Причем мы опрашиваем их отдельно, и они на разные лады говорят одно и то же.

«Жор, надо в пруду искать…» Жора вызывает Сурена, нашего дайвера; тот обещает часа через 4 быть на месте.

Мы почти не сомневаемся, что мальчика утопил старший брат, и это здорово напрягает всех. Но люди идут на задачи, и мы с Кисой тоже решаем еще раз зайти в лес.

— Есть шанс, что он не утонул? — спрашивает Киса, как только мы отходим от штаба. Такие вопросы задают с одной целью — чтобы их автора разуверили.

— Ну, шансы всегда есть.

В этот момент оживает рация — и радостный голос Ляли трещит: «Всем лисам отбой, найден, жив!»

Местные несут малыша — заспанного, закусанного комарами, с сеном в волосах. Ляля рыдает, Киса тоже. Чтобы не заплакать, как девчонки, я широко открываю глаза, — но, когда меня обнимает Ляля, я утыкаюсь ей в плечо и мгновенно заливаю его.

На поляне садится вертолет. Жора опять как Будда — но Будда улыбающийся. Все обнимают всех, все рыдают со всеми — все, но не Жора. Жора стоит, как изваяние.

Малыша уносят домой. Позже выяснится, что он так испугался братца, что спрятался в сарае, который нашел неподалеку. Потом стемнело, и выходить стало еще страшнее. Его жрали комары, он подмерзал, крепко уснул только под утро.

Мы разъезжаемся в состоянии эйфории — но на подъезде к Москве звонит Ляля: «У нас еще один ребенок, 5 лет, Домодедовский район». Третий поиск подряд, в моей жизни такое впервые. Потом окажется, что в сезон это нечто вроде нормы, такое переживает каждый.

Лес, поселок, река. У реки — согбенная фигура прабабки пропавшего мальчика, которая гуляла с ним именно здесь. Опять вода, опять все предельно ясно, и опять — дурацкая, невероятная, еле тлеющая надежда на чудо, похожее на смоленский сарай. Утром, черт подери, мы это видели! Такое бывает!

Главная задача — у Сурена, который приехал на этот поиск уже с бригадой дайверов. Мы как-то скупо здороваемся, потому что надеемся, что Сурен и его ребята не станут теми, кто найдет.

Жора отправляет нас осмотреть лесопарк и берег реки. В общем, задача непыльная, только ивняк вдоль воды мешает. К иве, крайним к реке, иду я. Течение достаточно сильное для Подмосковья, река полноводная, настоящая, пока не изуродованная дамбами или бетоном набережной. Поиск похож на прогулку — тихую, среднего темпа прогулку, участники которой договорились пофилософствовать наедине с самими собою, не сильно отвлекая друг друга. Нас человек 6, и выйти мы должны далеко — километрах в трех от точки входа, а от штаба — и вовсе в четырех километрах. Поэтому мы договариваемся, что нас заберет пикап, в который мы дружно впрыгнем.

«Как я заебалась с этими поисками вашими», — тихо и грустно произносит Киса. Ухмыляется вся банда. Вползаем в кузов. За рулем — Рептилия, ему кто-то в штабе выдал джип. Из кабины разносится песня «Все решено». Кто-то говорит. «Кис, это про тебя… ядовитая… разбитая…» Хохот. Киса пританцовывает, не отрывая задницы от багажника.

Выезжаем из-за поворота — и видим, как Сурен выходит из воды. С телом на руках. Тишина.

Когда Сурен переоделся и пришел в штаб, я задал ему давно мучивший меня вопрос:

— Слушай, Сурен, а не страшно искать под водой? Там же по-любому труп?

— Не страшно, ты знаешь. Стремно, когда он всплывает перед маской, — там в воде же всё увеличенное. Особенно если он уже поплавал, размок… Зрелище жуткое. А тут… Ребенка жалко, но я привычен. Его я нащупал и вытащил не глядя.

Вечером я сидел и ныл в моем книжном баре. Маша, продавщица-филологиня, которой я ныл, надеясь на секс, так устала слушать про мои злоключения в личной жизни, что сказала: «У меня есть подруга, она флорист. Лена. Давай к ней поедем, у нее сегодня тусовка».

Тусовка разошлась часам к двум ночи, а я неловко и устало потрахал Лену и, даже не кончив, думал отвалиться поспать. Закурил и задумался о последних 36 часах. «О чем думаешь?» — тут же спросила Лена, которая наверняка переживала из-за чего-нибудь женского: неровной выбритости, или небольшой груди, или чего-нибудь там непропорционального. Она же чувствовала, что я трахался на отъебись, и это могло ее задеть. В ответ я неожиданно для самого себя рассказал, что происходило со мной в эти полтора дня. То ли в награду за то, что я не заметил никаких недостатков, то ли в качестве поощрения за бестолково, бесполезно для дела проведенное время я получил один из лучших минетов, какие можно представить.