Мурад Ибрагимбеков
Мадагаскар. Кинематографический роман
«Гитлер подарил нам страну…» [Перефразированное название лживого пропагандистского фильма «Фюрер дарит евреям город», снятого нацистами в годы Второй мировой войны для Красного Креста ради демонстрации якобы благополучной жизни сегрегированного национального меньшинства в трудовом лагере в Терезине (Прим. издателя).]
История Штефана Шустера, кинематографиста, человека, и его последнего фильма в воспоминаниях, в фото- и кинодокументах, свидетельствах очевидцев, музыкальных клипах, рекламных роликах и прочих дошедших до наших дней материалах, так или иначе имеющих отношение к произошедшему, как при его жизни, так и после.
С комментариями и уточнениями главного героя, на достоверность которых можно полагаться даже в том случае, если некоторые из приведенных фактов не вполне соответствуют общепринятой исторической реальности. Потому что не каждая правда — истина и не каждая истина — достоверна.
Кинематограф. Три скамейки.
Сентиментальная горячка.
О. Мандельштам
Воспоминания кого-то из умерших сохраняются еще непродолжительное время и после его смерти. Лишенные необходимого для их сбережения и существования мозгового вещества, еще недавно исправно снабжаемого по кровотокам питательными и бодрящими субстанциями, эти воспоминания струятся по сделавшимися вдруг нематериальными тропинкам памяти. Эпизоды прошлого еще сменяют друг друга, все более ускоряясь в стремлении победить в безнадежной гонке с небытием до тех пор, пока не исчезнут вовсе. Усопшему не всегда удается отличить настоящее от прошлого — с хронологией у него дела обстоят не ахти как.
Спасибо и на том, что после утраты родного, привычного тела мне вообще удалось что-то запомнить.
Возможно, все дело в профессии: долгие годы я работал кинорежиссером, а зрительные образы — основа моего ремесла. Удивительная профессия, пожалуй, самая удивительная из всех известных. При удачном стечении обстоятельств режиссер может создать новый, вполне себе реальный, не существовавший до него мир.
Бог тоже создает миры: разумеется, у него они более материальны и устойчивы, а творение кинорежиссера хранится на кинопленке и возникает, лишь когда через нее пропускают свет.
Есть еще один факт, делающий сравнение режиссера с Богом вовсе не абсурдным и притянутым за уши, а вполне законным и обоснованным.
Думаю, что после всего произошедшего Бог мог бы и извиниться, но от него вряд ли этого дождешься.
Спустя много лет после моей смерти возле дома, где я жил в Берлине на Ноллендорфплатц, установят памятную металлическую пластину размером 10 на 10 сантиметров. Она вмонтирована в тротуар возле подъезда. «Штефан Шустер — кинорежиссер, 1895–1940 гг.» — выгравировано на ней. Строго говоря, 1940 год не является годом моей смерти, он лишь указывает, когда меня окончательно выселили из моей квартиры у фрау Густавы. Это касается большинства людей, в память о которых устанавливают подобные памятные указатели. Из-за неразберихи с архивами и массовости жертв установить точную дату моей смерти было весьма затруднительно. Впрочем, для меня теперь это не так уж и важно.
(Кстати, если вас это заинтересует, в интернете можно ознакомиться с общественной инициативой установки по всей стране упомянутых памятных знаков с именем и фамилией незаконно репрессированного гражданина. Эта программа была запущена в начале 2000-х годов).
В тот день я лежал на зеленой траве огромного луга и смотрел на небо с удовольствием и отдохновением. По голубому небу плыли облака, их очертания причудливо менялись в потоке воздушных масс. Стоял теплый весенний день третьего года Второй мировой войны. Хотя в то время еще не было принято присваивать номера мировым войнам — это вошло в обычай позднее.
Это был день начала строительства декораций моей будущей фильмы. Через какое-то время по замыслу режиссера, моему замыслу, здесь, в пустом поле возникнут декорации города, а поселившиеся в нем персонажи заживут своей жизнью. На натурной площадке настояло руководство проекта, я бы предпочел павильон одной из знакомых мне берлинских студий. Съемки в павильоне более рентабельны с производственной точки зрения, позволяют увеличить дневную выработку и уменьшить расходы. К сожалению, с принятием новых законов появляться на студии мне было запрещено.
Впрочем, нельзя не признать, что павильон лишен воздуха, а для моей фильмы воздух, атмосфера, где происходит действие, чрезвычайно важны. Натура же позволит сделать ее по-настоящему реалистичной, придаст ей достоверность и правдоподобие. Я не был скован в выборе места съемок для своей будущей картины, хотя законотворческие нововведения и ограничивали мои перемещения по стране.
Конечно, вышеупомянутые законы и правила, которые приходилось соблюдать гражданам, не вполне разумны и справедливы, в этом нет никаких сомнений, хотя в правительстве было много достаточно здравомыслящих и приличных людей, понимающих это не хуже меня. Бюрократические запреты, безусловно, можно обойти, имея нужные связи и заинтересованность начальства в том, что ты делаешь. А заинтересованность во мне у руководства была. Говорю это вовсе не из тщеславия, просто констатирую факт. Администрация любезно пошла мне навстречу и выправила документы для свободного передвижения по стране.
Я долго искал подходящее место для съемок, пока не остановился именно на этой территории. Места были живописные — невысокие холмы с растущими на их склонах одинокими деревьями придавали им особое очарование. Не случайно здесь много лет жили и работали замечательные живописцы, воспевающие сельскую идиллию, такие как Карл Шпицвег, Макс Либерман и Людвиг Диль.
Об этих местах мне подолгу рассказывала фрау Густава, в молодости она часто приезжала сюда со своим покойным мужем, известным художником. По слухам, сюда на пленэр наведывался и сам Гитлер, хотя точно этого никто не знает, жизнь великих часто обрастает слухами и легендами. Но ему, Гитлеру, здесь бы точно понравилось.
Помимо природных красот для успешного кинопроизводства важна масса других факторов. К примеру, где селить съемочный персонал и специалистов, как будут размещены актеры, далеко ли находится лаборатория для обработки пленки и цех киносъемочной техники, в каком состоянии дороги и коммуникации. Все это влияет на производственный график и календарно-постановочный план.
Сроки создания ленты были изначально поставлены очень жесткие, и нарушить их я был не вправе. По не зависящим от меня обстоятельствам я какое-то время находился в творческом простое и теперь должен был ни в коем случае не подкачать с этой нежданно представившейся мне возможностью. Сейчас, когда все формальности утряслись, нельзя не признать, что все сложилось к лучшему.
Здесь, в живописных окрестностях города Дахау, имелись все условия для комфортных съемок. Несколько приличных гостиниц и пансионатов, замечательные дороги, существовала даже взлетная полоса для самолетов, которую я собирался использовать для съемок финала картины. А неподалеку совсем недавно было организовано промышленное предприятие под одноименным названием «Дахау». Оттуда и решено было брать строителей для возведения декораций моей новой многосерийной фильмы «Фюрер подарил евреям город».
Колонна грузовиков, сопровождаемая легковым автомобилем, въехала на поле и остановилась, образуя в отдалении аккуратную линию. Из легковой машины вылез человек, чей светлый героический образ по многочисленным плакатам и кинолентам последних лет стал известен миллионам людей, и направился к Штефану. Это был его давний знакомый по кинематографу Ганс Шметерлинг. В прибывшем человеке все было прекрасно — и атлетическая фигура олимпийца, и волевые черты лица эллинского героя, и с иголочки сшитая форма офицера СС, сидевшая на нем как влитая. Оживший образ нации не мог не вызывать восхищения. Блондин, голубые глаза — без всякого намека на использование краски для волос, контактных линз и каких бы то ни было на тот исторический период времени пластических операций и иных рукотворных вмешательств.
— Мадагаскар! — радостно воскликнул прибывший вместо приветствия и широким жестом обвел поле.
— Наконец-то ты запомнил текст! — позволил себе пошутить Штефан, хотя уже давно дал себе слово не допускать излишних вольностей с представителями властей.
Шметерлинг тактично сделал вид, что не обратил внимания на несколько неуместную, понятную лишь им двоим остроту, и величественно бросил Штефану пачку молотого кофе, которую тот ловко поймал на лету. Хороший кофе найти сейчас было непросто, да и не очень хороший тоже был в дефиците, но Шметерлинг исправно снабжал Штефана этим продуктом. То была некая благодарность за события недавнего прошлого, снисходительное проявление товарищеского участия и внимания к коллеге.
А ведь совсем еще недавно, в недалекое, с биологической точки зрения, отведенное человеку время, подумалось Штефану, этот писаный красавец, сгибаясь от заразительного хохота, терся башкой о мое колено, в восторге от моих же искрометных острот и не всегда пристойных шуток. Как он всячески старался услужить мне деликатными одолжениями, о которых его и просить не надо было!
К примеру, кто лучше Шметерлинга мог в любое время суток раздобыть дозу желательной для меня в тот творческий период шмали, или надежных американских гондонов, или просто поднести ведерко со льдом.
