Толчея питерского метро в час пик прошла для нас не то чтобы незаметно, скорее с максимальным в этой ситуации комфортом. Меня с Ником не вминали в стекло и не пытались сдавить со всех сторон лишь по одной причине: действие специфического амбре черных полиэтиленовых мешков было сравнимо с эффектом хлора времен Первой мировой. Пассажиры предпочитали потеснить соседа, нежели свести тесное знакомство с подозрительной поклажей, а тем паче с изгваздавшейся (не иначе на помойке) троицей.

На улице моросило. Успели мы вовремя, хотя запястье уже пылало, но, как заверил Ник, «это ерунда». Сдав «добычу» капитану Речкину, направились в кабинет того, кто утром нам так щедро выдал браслеты.

Бородатик все так же сидел у себя за столом и строчил, не отрываясь, что-то на бумаге.

— Сейчас-сейчас! — выдал он, даже не глядя на нас.

Спустя минуту мужичонка оторвался от своего, надо полагать, весьма увлекательного занятия и поднял взгляд.

— А-а-а-а, наказанные. Рад, весьма рад. Валь, прошу, подойдите ко мне. Сниму браслет. Ваши исправительные работы были ограничены всего одним днем, и он прошел. Вы свободны.

Дракон лишь фыркнул. Йож же, не иначе, посчитал ниже своего достоинства отвечать и изображал побитую жизнью и молью горжетку на шее Ника.

После того, как парень с наслаждением потер освобожденное запястье, очередь дошла и до меня.

— А вас, Светлана, ждут еще четыре дня исправительных работ. Так что жду завтра у себя в кабинете к восьми утра. Просьба не опаздывать. Браслет об этом позаботится. А пока, чтобы он не жег, подойдите сюда, я его перенастрою, чтобы до часа нашего с вами рандеву он вас не беспокоил.

Делать нечего. Я протянула руку, и гном (Ник меня просветил, что данный субъект — представитель именно этой шустрой расы) сделал несколько пассов над арестантским украшением.

После того, как мы покинули кабинет бородатика, Ник, улыбнувшись, произнес:

— Несмотря ни на что, рад был познакомиться. Извини, руку не подам, сама понимаешь. — Тут он на мгновение замялся, но все же решил пояснить очевидное: — Мне хочется побыть молодым и красивым положенное время.

Повисла неловкая пауза. Я не знала, что лучше ответить. Вежливо-безликое «мне тоже приятно познакомиться» не вязалось ни с нашим внешним видом, ни с занятием, за которым мы провели весь день. Первая (пусть и не свидание, но все же) встреча почти на помойке, за сбором трупов… А вот озвучивать мое заветное желание: «Лучше бы последних двух суток вообще не было, а вместе с ними и нашего знакомства», — было бы откровенной грубостью, которой ни Ник, ни Йож не заслуживали, поэтому решила отшутиться:

— Вы мне тоже оба молодыми больше нравитесь, — и в нарочитом жесте убрала обе руки за спину.

Кот на это мое заявление с самоуверенностью катка, которому все нипочем, заявил:

— Я-то знаю, что девушки от меня без ума, а вот этому ущербному недоворишке редко такие комплименты делают.

Ник решил поддеть наглого пассажира:

— Уточни, в какой ипостаси девицы пищат при виде тебя.

Кот смутился. Видимо, фенотип, приводящий дам в восхищение, имел отнюдь не фигуру атлета, а усы и хвост.

— Ладно, давай тебе хоть бомбилу стопану, — решил сменить тему и проявить рыцарство Ник. — Ты где живешь?

— Малая Московская.

— А, офицерщина… щас поймаю машину.

Когда мы вышли из отделения, на улице уже не моросило, а поливало, и я была согласна не только на машину — на трамвай сорокалетней выдержки, лишь бы не стоять под холодным небесным душем.

Машину поймать удалось на удивление быстро. Шустрая семерка лихо притормозила. Я начала садиться, в то время как Ник, ни слова не говоря, открыл переднюю пассажирскую дверь и протянул водителю купюру с синеньким Ярославлем и прокомментировал:

— Этого с лихвой хватит, сдачу оставь себе, — и захлопнул дверь.

Такого поступка от парня, с которым едва знакома, признаться, я не ожидала. Рефлексировать над произошедшим не позволил голос водителя:

— Куда едем, крэсэвица? — повернувшись, с акцентом осведомился повелитель драндулета и вазохист в одном лице.

— Малая Московская, тридцать семь. Второй подъезд.

Сын Кавказа, чье происхождение выдавали длинный нос, специфический говор и кепка-аэродром, радостно оскалился.

— Вмыг домчу, крэсэвица! — протянул он, переключая передачи и ловко встраиваясь в поток.

А потом начал расхваливать свою «ласточку». Делал он это то ли по привычке, то ли от скуки, но почему-то к каждой его реплике мне хотелось добавить пару слов. На его «машина-огонь» — я мысленно продолжила: «И очень сильный, судя по дыму из выхлопной трубы». Последний, кстати, был виден через заднее стекло весьма явственно. На заявление джигита: «Она ни разу не бывала вверх колесами» — хмыкнула (ну да, «ласточке» всего лишь въезжали и в зад, и в перед, судя по вмятинам на обоих правых крыльях). А сравнение творения АвтоВАЗа с ланью вызвало стойкое убеждение, что парнокопытную перед этим полосовали автоматной очередью, ибо ползли мы по Невскому, как беременная черепаха перед кладкой.

В отличных ходовых характеристиках машины (в смысле стимулирующих ходить пешком, а не ездить на этой колымаге) я убедилась, когда семерка, в последний раз чихнув мотором, не доехала до моего дома квартал. К счастью, ливень прекратился, и я, покинув салон, припустила к дому.

Чего я ожидала, поднимаясь по лестнице? Расспросов? Отчуждения? Ответов?

Увы, реальность оказалась прямо противоположной всем моим предположениям.

Когда ключ в замке провернулся с противным металлическим скрежетом и дверь распахнулась, в нос сразу проник аромат сдобы. Такой домашний, он словно был воплощением уюта, привычного мира, всего того, что казалось незыблемым еще позавчера.

— А, дочка, вернулась? Как Казань? Бусурманский Кул-Шариф все такой же иссиня-белый? — вопросы, которыми папа меня засыпал на пороге, сбили с толку.

— Ну что ты пристал к ней, дай хотя бы раздеться, иди лучше вынь шарлотку из духовки, — это уже мама, появившаяся следом. Вроде бы обычная, приветливая. Ее выдал лишь на долю секунды нервно дернувшийся уголок губ.

Отец, в шутку фырча под нос о матриархате в клане Смирновых, ретировался на кухню — выполнять поручение дражайшей супруги. Едва за ним закрылась дверь, мама тотчас же зашептала:

— Папа ничего не знает. Я сказала, что ты на пару дней уехала к двоюродной сестре в Казань, поэтому подыграй. Скажи, как там все замечательно.

— Но почему…

Я не успела договорить, как меня перебили:

— Потому что людям не стоит знать о нелюдях. Это один из законов магического бытия. Я столько лет хранила эту тайну и надеялась, что ты никогда не узнаешь о другой, теневой стороне этого мира, — голос сухой, надтреснутый, предгрозовой. Еще немного, и начнется либо шторм-истерика, либо дождь-слезы.

Сделала шаг навстречу и хотела было ее обнять, но в последний момент остановилась. Сковала мысль: «А вдруг я нечаянным прикосновением ей наврежу, или того хуже?» Но мама, казалось, этого не заметила: сама обняла меня и, уткнувшись в плечо, заплакала. Я лишь старалась не коснуться кожей кожи, чувствуя, как браслет на руке вибрирует.

— Не плачь, — я похлопала ее по спине. — Мы прорвемся, если будем семьей, если будем все вместе. Давай расскажем отцу. Он не заслужил обмана.

Папа, едва мы вошли, осекся на очередной шутке на тему белокаменного кремля, пережившего не одно нашествие. Он всегда так шутил, когда кто-то из родственников приезжал из города, где мечеть и христианская церковь на протяжении сотен лет стояли бок о бок. Такая уж у него была привычка.

— Сергей, тебе стоит кое о чем знать… — начала мама упавшим, безжизненным голосом.

Она рассказывала, а я не перебивала. Папа лишь хмурил брови, а шарлотка — подгорала. Но нам троим было не до нее. По завершении маминой исповеди отец долго молчал, а потом все же произнес:

— Знаешь, я давно подозревал, что моя теща — ведьма. Теперь хотя бы буду это точно знать. А что до вас, мои девочки, то живу же я с вами уже третий десяток лет вместе… Один вечер не изменит ничего.

Он еще что-то говорил, но я поняла — гроза миновала, и мой рассеянный взгляд начал блуждать по кухне. Внимание привлек будильник. Как это я раньше не обращала на него внимания? Большой, еще советского производства, механический, с хромированным корпусом и двумя звонками, соединенными дугой наверху и маленьким молоточком между ними. Он тянул меня с непреодолимой силой. Хотелось взять его, обладать им и ни с кем не делиться этим сокровищем, доставшимся в дар еще моим родителям от кого-то из родственников.

Хотела уже сделать шаг, чтобы протянуть руку и взять вожделенную вещицу, но вовремя себя одернула: что за ерунда?

Родители и вовсе не заметили моей метаморфозы. Мама начала накрывать ужин, отец задумчиво барабанил пальцем по столешнице.

— Значит, через неделю ты должна будешь отправиться на обучение в институт этих, высокоблагородных? — подытожил папа, когда чай был допит, а шарлотка разгрызена (знатный получился сухарик, ни один нож его не взял, пришлось ломать и размачивать, но все равно — вкусно).