Нагиб Махфуз

Фараон и наложница

Вступительное слово

...

В истории Египта произошло немало народных восстаний. К ним приводили такие причины, как тирания, ограбление крестьян, голод и иностранный гнет, но их связывает одно существенное обстоятельство — терпение народа когда-нибудь иссякает. Не только Меренра II, покоривший сердце Радопис, пренебрег этой опасностью на свою погибель, но и современные правители становились свидетелями того, как народный гнев вырывается наружу. К примеру, в этом убедился президент Египта Садат во время хлебных бунтов в 1977 году. Именно регулярное повторение подобных вспышек народного гнева делает это повествование о любви фараона и куртизанки, их насильственной и безвременной смерти столь актуальным сегодня.

Для Махфуза, писавшего в конце 1930-х годов, самым свежим примером стремления народа к справедливости, свободе и избавлению от тирании стала революция 1919 года, произошедшая в начале XX века. Эта революция стала выражением возмущения народа вмешательством Британии в дела Египта и явным сговором монархии с «чужаками», британцами, за счет народа и имела долговременные последствия. Национализм уже витал в воздухе, когда Махфуз сочинял романы о Древнем Египте, а в Европе назревала война и недавно возникшие сверхдержавы уже готовились вести ее по всему земному шару.

Махфуз серьезно занимался египтологией и знал многие стороны жизни и культуры древних египтян. Писатель заметил общие черты между событиями древних времен и мира, в котором он жил. Отношения между правителем и подданными, фараоном и народом, политическая нестабильность и волнения, порожденные слабым и своевольным правлением, были весьма сходны как в древние времена, так и при жизни Махфуза. Так что действующих лиц в его романах о фараонах, политические интриги и романтические эпизоды, типичные для той жизни, вполне можно было встретить в королевских диванах, правительственных министерствах, фешенебельных салонах дореволюционного Египта. Следовательно, именно благодаря познанию Древнего Египта Махфуз сумел завуалировать свои взгляды на современный Египет. Когда мы читаем о падении Меренры, своей одержимостью и гордостью задевшего чувства народа, нам остается лишь гадать, собирался ли Махфуз сказать этим что-то о монархии своего времени.

Роман о Радопис не только свидетельствует о любви Махфуза к политической аллегории, но и демонстрирует готовность писателя предоставить судьбе активную роль в развитии сюжета. Как раз это придает трагическое звучание его историческому роману о любви Радопис. В древних рассказах нередки эпизоды, когда величественные птицы выпускают из когтей предметы, несшие знамения, однако коршун, преднамеренно выронивший драгоценный груз на колени фараона, с самого начала дает знать влюбленным, что на их судьбы влияют не только люди, живущие рядом с ними. В этом романе художники, политики, любовники и циники спорят о природе совпадений, а парки [Парки — в римской мифологии богини судьбы. — Здесь и далее примеч. пер.] и другие незримые силы, волшебные и божественные, витают почти рядом, пока Радопис и ее юный царственный любовник устремляются к безвременной и трагической гибели, от которой им не дано уйти.

Махфуз жертвует исторической точностью, сводя вместе людей из разных мест и эпох. Радопис, если верить Геродоту, была знаменитой куртизанкой из Фракии, а Махфуз представляет ее женщиной, которая вышла из простого народа сельской местности Египта и отдала предпочтение безнравственной жизни (распространенный мотив в его произведениях). Меренры II не было, подлинный Меренра из шестой династии пережил немало тревог и умер после недолгого правления, однако при своей жизни он никак не мог встретить Радопис. Это Махфуз свел их вместе. Однако подобная пестрая смесь эпизодов истории не противоречит коллективному толкованию народами своего прошлого, и, хотя в романах писателя о фараонах искажены фактические события, нет никакого сомнения в том, что в них отражена пестрая картина превратностей дворцовой жизни в Долине Нила много тысяч лет назад.

Язык, использованный Махфузом в этом романе, кажется холодным и величественным, отдающим странными жреческими заклинаниями и официальными заявлениями фараонов, что соответствует историческому и торжественному характеру событий, ощущению классического и даже архаичного. В то же время диалоги оживлены и напоминают разговорный язык, хотя в них отсутствуют просторечные слова и выражения, так что действующие лица, даже выходцы из народа, выражаются красочно и правдиво. Поэтому перевод также сделан на архаичном английском языке, и, надеюсь, он покажется не только отрешенным от всего земного, но и понятным.

Хотя каноны внутренней арабской смысловой структуры дают Махфузу возможность повторять одни и те же слова много раз, в английском словаре предпочтение отдано их вариациям. Когда Махфуз повторяет на арабском языке одно за другим два, три или даже четыре раза такие слова, как страх, боль, печаль и тревога, создавая драматическую атмосферу и управляя ритмом повествования, переводчик вынужден пользоваться богатым репертуаром синонимов, искать равновесие между их саксонскими и латинскими корнями и часто делать компромиссный выбор. Работая с текстом такого искусного мастера слова, как Махфуз, с досадой приходится осознать ограниченные возможности собственных литературных способностей.

Следует помнить, что, несмотря на различия языков, речь идет об одном и том же. Любовь на время вносит в скучную, утомительную жизнь Радопис радость и светлое ощущение удовлетворения, затем ей приходится испить горькую чашу разочарования, неудачи и утраты. История, рассказанная Махфузом, вечна и известна во всем мире, и я рад, что на мою долю выпала счастливая возможность донести ее до англоязычных читателей. Я хотел бы поблагодарить Американский университет в Каире за то, что мне доверили этот перевод, а также моих друзей Абу Бекра Файзаллаха и Абдаллаха Бушара за ценные советы.

Переводчик с арабского языка на английский Энтони Кэлдербэнк

Праздник Нила

В то утро месяца башанс [Башанс — девятый месяц коптского календаря, соответствует июню. Этим календарем пользовались для вычисления сроков изменения режима Нила.], более четырех тысяч лет назад, на востоке над горизонтом занялись первые лучи рассвета. Главный жрец храма богини Сотис оглядывал бескрайный простор неба усталыми глазами, ибо он не спал всю ночь.

Его глаза обнаружили искомый объект и застыли на Сириусе, звезде, мерцавшей в самом сердце небосвода и посылавшей доброе знамение. Его лицо озарилось ликованием, а сердце радостно затрепетало. Распростершись ниц на благословенном полу храма, он во весь голос благодарил небо и возвестил, что образ богини Сотис явился на нем и принес жителям долины радостную весть — начинается разлив Нила. Эту весть донесли ее милостивые и милосердные уста. Красивый голос главного жреца разбудил простой люд, и все стали радостно подниматься. Люди обратили свои взоры к небу и искали, пока не нашли священную звезду, после чего начали повторять волшебное заклинание жреца, а их сердца переполняли чувства благодарности и восторга. Они вышли из домов и поспешили к берегу Нила, дабы увидеть, как по воде скользнет первая рябь, провозвестница изобилия и удачи. Голос жреца из храма Сотис пронзил царившую над Египтом тишину и распространил эту благую весть до самого юга: «Выходите и воздайте должное празднику Нила!» Все люди, и знатные, и самые простые, связали в узел свои пожитки и отправились в путь из Фив и Мемфиса, Хамурнета, Саута и Хамуну к столице Абу. По долине неслись колесницы, по реке — лодки, рассекая волны.

Город Абу был столицей Египта. На огромных гранитных плитах возвышались здания, их окружали песочные дюны, уже давно укрощенные дивным илом Нила. Все утопало в зелени и роскоши. Там росли акации, пальмы дум, а также финиковые пальмы, тутовые деревья, поля были засажены ароматическими травами, овощами и клевером. Кругом в изобилии плелись виноградные лозы, пастбища, где паслись стада, и сады, орошаемые журчащими ручьями. Голуби и голубки кружили в небе. Свежий ветерок доносил ароматы цветов, соловьиные голоса сливались с пением мириадов птиц.

Спустя всего два дня Абу и два острова на Ниле — Биге и Билаке заполонил народ. В домах было полно гостей, городские площади усеяли множество палаток. По улицам гуляли толпы людей, останавливаясь, чтобы полюбоваться искусством фокусников, певцов и танцоров. Многочисленные торговцы шумно предлагали свой товар на рынках. Фасады домов украшали флаги и оливковые ветви. Глаза людей слепила изысканно украшенная форма царских стражников, вооруженных длинными мечами. Они прибыли сюда группами с острова Билак. Толпы благочестивых верующих спешили в храмы Сотис и Нила, чтобы дать клятву и преподнести дары. Пение менестрелей прерывалось пьяными выкриками гуляк. Необузданная радость и грубое веселье завладело Абу, где в обычные дни царило спокойствие.

Наконец настал день праздника. Все потекли в одном направлении — к длинной дороге, тянувшейся от дворца фараона к холму, на котором стоял храм Нила. Воздух накалился от взволнованного дыхания людей, земля едва выдерживала их тяжесть. Многие отчаялись, не найдя удобного места, и отправились к лодкам, подняли паруса и поплыли к храмовой горе, воспевая Нил под сопровождение флейт и лир, танцуя под барабанный бой.

Солдаты выстроились вдоль длинной дороги, держа копья наготове. На равном расстоянии друг от друга в истинную величину были установлены статуи царей шестой династии, отца фараона и его предков. Те, кто находился ближе, могли рассмотреть статуи фараонов Усеркара, Тети I, Пепи I, Мохтемсавефа I и Пепи II.

Все вокруг заполнил шум, отдельные голоса утопали в нем, словно волны в бушующем океане, не оставляя никакого следа, если не считать грозного рокота, внушающего всепоглощающий благоговейный страх. Все же время от времени сквозь шум прорезался особенно сильный голос, восклицавший: «Хвала Сотис, принесшей нам радостную весть!» или «Слава священному богу Нила, дарящему жизнь и изобилие нашей земле!» То там, то здесь раздавались голоса, требовавшие подать вино из Марьюта, медовые напитки Абу, и призывали к веселью и забвению.

В одном месте собралась небольшая группа людей, горячо обсуждавших что-то. Было видно, что это богатые и знатные люди. Один из них приподнял брови, храня удивленное и задумчивое выражение лица, и спросил:

— Сколько же фараонов взирали на такое множество людей и любовались этим великим днем? Затем они исчезли, будто и не жили на этом свете, однако как же они в свое время радовали глаза и сердца своих подданных.

— Да, — согласился другой. — Они исчезли точно так же, как исчезнем и мы, и будут править там более славным миром, чем этот. Вот место, на котором стою я. Сколько людей из грядущих поколений будут стоять здесь же и снова переживать надежды и радости, которые окрыляют наши сердца в это мгновение? Интересно, станут ли они говорить о нас так же, как мы сейчас говорим о них?

— Конечно. Неужели мы не заслуживаем больше, чем простого упоминания наших имен будущими поколениями? Если только впереди нас не ждет смерть.

— Разве эта долина могла бы вместить все ушедшие поколения? Смерть столь же естественна, что и жизнь. Какой смысл жить вечно, если утолять лишь голод, наедаясь вволю, если молодость сменяется старостью, а радость отчаянием?

— Как они, по-твоему, живут в мире Осириса?

— Не спеши, скоро все узнаешь.

— Сегодня боги впервые даровали мне счастье видеть фараона, — сказал кто-то другой.

— Я уже видел его, — заметил его друг, — в день великой коронации, случившейся несколько месяцев назад на этом же месте.

— Взгляни на статуи его могущественных предков.

— Вот увидишь, он очень похож на своего дедушку Мохтемсавефа первого.

— Как он прекрасен!

— Что правда, то правда. Фараон — красивый молодой человек. Не сыскать другого со столь внушительным ростом и впечатляющей привлекательной внешностью.

— Интересно, какое наследство он оставит? — спросил еще кто-то. — Обелиски и храмы, воспоминания о завоеваниях на севере и юге?

— Если меня не подводит чутье, думаю, он запомнится именно последним.

— Почему ты так думаешь?

— Он весьма отважный молодой человек.

Его собеседник недоверчиво покачал головой:

— Говорят, что этот юноша упрям, одержим дикими капризами, любит предаваться мечтам, швыряться деньгами, жить в роскоши и столь же безудержен и порывист, что и бушующий шторм.

Тот, кто слушал его, тихо рассмеялся и шепотом спросил:

— И что в этом удивительного? Разве большинство египтян не любят предаваться мечтам, тратить деньги и жить в роскоши? С какой стати фараону вести себя иначе?

— Говори тише, приятель. Ты об этом ничего не знаешь. Тебе известно, что он рассорился со жрецами сразу после того, как взошел на трон? Ему нужны деньги, для того чтобы возводить дворцы и разбивать сады, а жрецы требуют выделить полную сумму на богов и храмы. Предки молодого царя даровали жрецам влияние и богатство, а он взирает на все это жадными глазами.

— Мне действительно жаль, что его Хнумхотеп начинает свое правление с противоборства.

— Вот именно. И не забывай, что Хнумхотеп, первый министр и верховный жрец, отличается железной волей и неуступчивостью. Еще приходится считаться с главным жрецом Мемфиса, знаменитого города, яркая звезда которого начала тускнеть при правлении этой славной династии.

Собеседник встревожился, ибо раньше ничего такого не слышал.

— Тогда помолимся о том, чтобы боги даровали людям мудрость, терпение и предусмотрительность.

— Хорошо сказано. Пусть так и будет, — с искренней радостью согласились с ним все остальные.

Один из беседующих повернулся к Нилу, взял своего спутника под руку и спросил:

— Посмотри на реку, мой друг. Чье это прекрасное судно, приближающееся со стороны острова Бига? Оно напоминает солнце, выглянувшее над восточной стороной горизонта.

Его друг вытянул шею, чтобы лучше видеть реку, и заметил красивую ладью, не слишком большую и не слишком маленькую, зеленого цвета, напоминавшую цветущий плавучий остров. С этого расстояния казалось, что каюта парит высоко, но нельзя было разглядеть, кто в ней находится. На вершине мачты развевался огромный парус, а по обе стороны сотни рук ритмично гребли веслами.

Тот, кто наблюдал за ладьей, дивился некоторое время, затем сказал:

— Наверное, она принадлежит кому-то из богачей острова Биге.

Рядом стоял какой-то человек, услышав их разговор, он взглянул на них и стал качать головой.

— Готов спорить, что вы оба явились сюда совсем недавно, — заметил он.

Оба рассмеялись, и один из них ответил:

— И правильно сделаете, мой дорогой. Мы прибыли из Фив. Мы двое, как и многие тысячи по всей стране, откликнулись на призыв участвовать в этом славном празднике и поспешили сюда. Наверное, это судно принадлежит кому-то из ваших знатных граждан?

Человек, вступивший с ними в разговор, загадочно улыбнулся, погрозил им пальцем и сказал:

— Соберитесь духом, дорогие друзья. Это судно принадлежит не мужчине, а женщине. На его борту находится прелестная куртизанка, хорошо знакомая жителям Абу и двух островов — Биге и Билака.

— И кто же эта прелестная женщина, скажите на милость?

— Радопис, волшебница и обольстительница, владычица всех сердец и страстей.

Новый собеседник указал в сторону острова Бига и продолжил:

— Она живет вон там, в очаровательном белом дворце. Как раз туда направляются ее любовники и поклонники, дабы снискать ее расположение и вызвать у нее прилив сострадания. Возможно, вам повезет, и тогда вы увидите ее, да уберегут боги ваши сердца от греха.

Оба мужчины и многие другие из толпы снова устремили взоры к ладье, их снедало любопытство, пока та медленно близилась к берегу, а ялики и рыбацкие лодки стремительно разбегались, уступая дорогу. Медленно продвигаясь вперед, ладья начала постепенно скрываться за холмом, на котором стоял храм Нила; сначала из виду исчез ее нос, затем каюта. Когда она, наконец, причалила к пристани, в поле зрения оставалась лишь верхушка мачты и кусок развевавшегося паруса, который ветер то поднимал, то опускал, словно знамя любви, сулившее тень и прохладу сердцам и душам.

Прошло совсем немного времени, и все увидели четверых нубийцев, шедших со стороны берега. Они прокладывали дорогу через волнующуюся толпу. За ними вплотную следовали еще четверо нубийцев, неся на плечах роскошный паланкин [Паланкин — на Востоке: средство передвижения в виде укрепленного на длинных шестах кресла или ложа, переносимого носильщиками.], какими обладают лишь принцы и титулованные особы. В нем на подушках полулежала молодая женщина восхитительной красоты. Одна ее нежная рука покоилась на маленькой подушечке, расшитой золотом, в другой она держала веер из страусовых перьев, в ее глазах, гордо смотревших на далекий горизонт, засверкали мечтательные огоньки, готовые пронзить любое существо до глубины души.

Эта маленькая процессия неторопливо двигалась вперед, все неотступно следили за ней, пока паланкин наконец не достиг переднего ряда зрителей. Тут женщина чуть вытянула стройную, как у газели, шею, и с ее уст слетели слова, какие желанны лишь душе. Рабы остановились и застыли, словно бронзовые статуи. Женщина заняла прежнее положение и снова погрузилась в мечтательность, ожидая процессии фараона. Не оставалось сомнений: женщина прибыла сюда, чтобы посмотреть на нее.

Перед глазами зрителей открылась лишь верхняя половина ее тела. Те, кому повезло оказаться рядом с ней, мельком увидели черные как смоль волосы, украшенные нитями из блестящего шелка. Эти роскошные волосы обрамляли ее лучезарный лик и волнами ниспадали на плечи и казались ореолом, подобием божественной короны. Ее щеки напоминали свежие розы, а изящный рот слегка раскрылся и обнажил зубы, похожие в лучах солнца на лепестки жасмина в драгоценной оправе. Черные бездонные глаза, прикрытые густыми ресницами, отличались особым блеском, говорившим о том, что любовь ей знакома точно так же, как творцу его творение. Раньше подобная красота еще ни разу не изволила так долго задержаться на чьем-либо лице.

Она взволновала всех и тронула равнодушные сердца пожилых мужчин. На красавицу со всех сторон устремились огненные взоры, пылавшие таким жаром, что могли бы расплавить каменную плиту, если бы та попалась на их пути. Из глаз женщин сыпались искры презрения, а все, кто стоял рядом, шепотом обсуждали ее:

— Какая очаровательная и обольстительная женщина.

— Это Радопис. Ее величают повелительницей острова.

— Ее красота неотразима. Еще ни одно сердце не устояло перед ней.

— Она принесет лишь горе тому, кто увидит ее.

— Ты прав. Едва успел я взглянуть на нее, как в моем сердце зашевелилось неукротимое волнение. Меня жестоко придавило бремя безудержных желаний, и, почувствовав адскую непокорность, мое сердце взбунтовалось и начало сторониться того, что встречалось предо мной. Меня одолели разочарование и чувство бесконечного стыда.

— Это достойно сожаления. Ибо Радопис мне видится образцом наслаждения, достойным искреннего поклонения.

— Она являет собой зло, несущее гибель.

— Мы слишком слабы, чтобы разобраться в столь неземной красоте.

— Да сжалится бог над ее любовниками!

— Разве тебе неизвестно, что ее любовники — самые выдающиеся мужчины царства?

— Правда?

— В обязанности знатных людей из высших сословий входит любить ее, словно это патриотический долг.