Нана Эквтимишвили
Грушевая поляна
Информация от издательства
მსხლების მინდორი
Издано с разрешения SUHRKAMP VERLAG AG
На русском языке публикуется впервые
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
Все персонажи, представленные в произведении, вымышлены.
Любое сходство с живыми или умершими людьми случайно.
Глава первая
На одной из окраин Тбилиси, среди кварталов безымянных улиц, есть улица с названием: это Керченская. Здесь вы не увидите достопримечательностей, исторических зданий, фонтанов, памятников выдающимся личностям. По обеим сторонам улицы тянутся советские жилые дома, в окружении елей высится промышленный комбинат с широкой просторной лестницей, за ним детский сад, общеобразовательная школа номер какая-то, бывшее здание АТС, домоуправление, продовольственный магазин, универмаг и, наконец, «школа для дебилов», как зовут ее местные жители; на самом же деле учреждение это называется вспомогательная школа-интернат для умственно отсталых детей.
Неизвестно, кто придумал тогда, в 1974 году, дать улице название в честь крымского города, того самого, где погожим октябрем 1942-го, когда ветер рябил прогретую солнцем за лето поверхность моря, нацистская армия уничтожила тысячи человек. Впрочем, на тбилисской улице нет ни кораблей, ни морского ветра. Поздняя весна, солнце печет вовсю, над городом стоит марево, на обочине изнывают от жары два хилых клена. Редко проедет машина, и если какая-нибудь из лежащих в пыли собак не поленится, то проводит ее с лаем до перекрестка к магазину, замрет, поглядит разочарованно вслед да и вернется к валяющимся у дороги собратьям.
В отличие от Керчи, у Керченской улицы нет героев. Тысячи горожан самоотверженно сражались против осадившей город армии нацистов, но потерпели поражение. Вероятно, поэтому сразу после окончания войны советское правительство не присвоило Керчи звание города-героя — а значит, она не получала помощи из казны и вынуждена была восстанавливаться собственными силами. Только тридцать один год спустя, в 1973-м, Керчь объявили городом-героем, а вскоре после этого и улице в Тбилиси дали название в честь героического города. Тианетское шоссе переименовали в улицу Керченскую, вероятно потому, что в ту пору Тианети никак не зарекомендовал себя в советских героических анналах. Те обитатели Керченской и окрестных улиц, кому довелось пережить войну, названную Отечественной, потихоньку умирали. Оставшиеся старики-ветераны в выходные дни любили прогуливаться по Керченской в пиджаках с погонами и медалями, подставляли солнцу сухую грудь, ступали по тротуару чинно и осторожно. У многих на стене в гостиной висел портрет Сталина, и они гордились победой. Впрочем, уйти с этого света им пришлось не без горечи. Растерзанную родину они оставили детям и внукам, которые по сей день живут на Керченской и соседних улицах, в многоэтажках, выстроенных по московским и чешским проектам, и в хрущевках с низкими потолками. Жители так и передвигаются между домом, детским садом, школой, работой и универмагом. После распада Советского Союза маршруты их поменялись: кто предпочитает оставаться дома, кто проводит дни и ночи на митингах и забастовках, кто снял со стены фото Сталина, а кто и скончался.
В солнечный день поздней весны на Керченской улице, в старой бане «школы для дебилов», под горячей струей воды, опустив голову и слегка ссутулясь, стоит Лела и думает: «Я должна убить Вано».
Она воспитанница этой школы. Месяц назад Леле исполнилось восемнадцать.
«Убью Вано! А потом пусть за мной приходят и арестовывают, если захотят!»
Баня заполнилась паром. Лела закручивает кран. От худого раскрасневшегося тела тоже поднимается пар. На тощей спине, ровно посередине, виден Лелин позвоночник, похожий на готовую изогнуться пружину, протянувшуюся от тонкой талии к широким плечам.
«Убью!» — думает Лела, надевает рубаху цвета хаки и застегивает пуговицы. Здесь же, на желтоватой школьной скамейке, которая от пребывания в бане прогнила и облупилась, лежат огрызок хозяйственного мыла и расческа с выпавшими зубьями. На спинке стула висят брюки. Лела просовывает ноги в штанины, заправляет рубашку и крепко затягивает ремень.
«Что я? Меня никто не поймает, скажут — психованная, дебилка. Самое большее — упекут в дурдом. Вот Гнацо, сын Тариэла, тоже сидел в дурдоме, и вышел, и расхаживает себе», — думает Лела, проводит пятерней по коротким влажным волосам и трясет головой, как мокрая собака. В этот момент двери бани с грохотом открываются. Лела различает сквозь пар тщедушную фигурку.
— Ты тут? — взывает к ней вцепившийся в дверную ручку Ираклий — невысокий, Леле до плеч. Она не отвечает, продолжает одеваться, с трудом натягивает носки на мокрые ступни. — Идем, тебя Дали давно зовет!
— Что ей надо? — Лела обувается и медленно шнурует кеды. Проникший снаружи воздух рассеивает пар, и теперь уже хорошо виден стоящий на пороге Ираклий с его острыми торчащими ушами и широко распахнутыми глазами. Ираклий отдувается.
— Пойдем, Дали тебя зовет. Дети на пятом прыгают по кроватям и отказываются слезать.
Лела с силой завязывает второй кед и быстрыми шагами следует за Ираклием.
Снаружи тепло, светит солнце. Никого нет. Они перебегают стадион, который находится между корпусом бани с прачечной и вытянутым в длину основным зданием.
Лела одевается по-мальчишески и на первый взгляд похожа на мальчика, особенно сейчас, когда спешит. Впрочем, тот, кто посмотрит на нее вблизи, заметит изящно очерченные светлые брови, черные глаза, нежную кожу лица и пунцовые потрескавшиеся губы, а проступающая под рубашкой округлая грудь окончательно рассеивает сомнения: перед нами девушка.
— Дали не смогла их прогнать. Прыгают на сетках, — пыхтит Ираклий.
Лела опережает Ираклия. Они приближаются к зданию. Взбегают по лестнице на крыльцо, перескакивая через широкие ступени, и оказываются в вестибюле.
В фойе, пол в котором выложен мозаичными бетонными плитами, как всегда, прохладно. На стене висит несколько стендов. На одном закреплен красный огнетушитель.
Лела мчится по лестнице, взлетает на пятый этаж и несется по длинному коридору. В дальнем конце слышен визгливый крик Дали. Лела вбегает в комнату. Там крутятся дети, некоторые из них скачут на сетках железных кроватей. Пружины скрипят. Среди детей мечется низкая полная женщина, будто играет в салки, на самом же деле она гоняется за детьми, хотя пока никого не сумела поймать. Это Дали, надзирательница и сегодняшняя дежурная. Сквозь редкие, выкрашенные в красный цвет волосы Дали просвечивает кожа. Волосы стоят над головой, точно нимб: ни дать ни взять школьная святая, тем более что в вечной беготне за воспитанниками она страдает, как настоящая мученица.
Несколько месяцев назад интернат получил гуманитарную помощь: ему подарили деревянные кровати. Старые, прослужившие много лет железные снесли на пятый этаж и составили в одну комнату. Однажды, когда здесь еще спали дети, случился потоп. Рабочие заделали потолок, но без толку. Потолок чинили и второй раз, и третий… Но всякий раз, как шел дождь, потолок протекал, и постепенно с этим смирились. Во время дождя дети поднимались сюда и наблюдали, как с потолка льется вода. В комнате до сих пор стоят ведра и тазы, чтобы собрать дождевую воду, а потом выплеснуть из окна или с балкона. После того как в опустевшую, загроможденную ведрами и тазами комнату перенесли железные кровати, ее прозвали «кроватной». Теперь уж стало воистину невозможным изгнать отсюда детишек: ничто не сравнится с удовольствием попрыгать на кроватях, особенно в дождливый день.
Притягательности «кроватной» добавляло и еще одно обстоятельство: единственный с этой стороны здания балкончик рухнул да так и остался лежать на земле грудой бетонных обломков. Отломился и металлический каркас с кусками шифера, так что из стены на месте балкона теперь торчали только швеллеры. Воспитанники интерната во время происшествия играли в футбол на стадионе неподалеку; никто не пострадал. Разумеется, директора и школьное начальство это заботило куда больше, чем рухнувший балкон. А через несколько дней унесли и балконную дверь, причем вместе с дверной коробкой. Не исключено, что ее украл кто-то из соседей — подумал, наверное: балкона уже нет, кому теперь нужна дверь? В общем, в стене «кроватной» отныне зияет пролом величиной с дверь, сквозь который, особенно в такую погоду, как сегодня, было видно лазурное безоблачное небо, а еще тополя и административный корпус напротив.
— Не ходи туда, а то побью! — верещит Дали. А дети смеются, гоняются друг за другом.
Дали говорит Леле:
— Вот видишь… Проволокой закрутила снаружи, они ее сняли и смотри до какого состояния меня довели!
Лела замечает стоящего в углу Васку. Васка — цыганенок лет пятнадцати, хотя выглядит гораздо младше. В интернате Васка давно. Лела помнит, как он здесь появился. Васке тогда было восемь, а Леле — одиннадцать. Васку сдал в интернат дядя, смуглый, зеленоглазый, с наколками на волосатых руках. Больше он в интернате не появлялся. Поначалу Васка привязался к Леле, как сейчас Ираклий; она покровительствовала парнишке и защищала его от местных обитателей, для которых новенькие в интернате всегда были лакомым куском. Потом неожиданно у них приключился секс. Произошло это возле бани, под грушевыми деревьями, на обочине сырой поляны. Лела помнит, что тем вечером со стадиона вдруг все исчезли. Дали тогда увлекалась каким-то латиноамериканским сериалом, где свекровь и невестка насмерть враждовали друг с другом, не пропускала ни единой серии и всех детей затащила на передовую той родственной баталии. Дети убежали смотреть телевизор, а Лела и Васка остались на стадионе одни. Лела уже почти забыла, как все случилось. Они с Ваской пошли к грушевым деревьям и разделись. Леле не было больно, как в другие разы, наоборот, она чувствовала нежность, осторожность и мягкость тела Васки. Одно ее раздражало: как в нее утыкались костлявые бедра Васки. Лела и Васка целовали друг друга в губы, Васка уже умел целоваться взасос. Друг другу они ничего не сказали. Ни в первый раз, ни в последующие, потому что встречи у груш продолжались. Лела не помнит в точности, когда все это изменилось, когда и отчего она отвергла Васку и почему обратила его в постоянный объект унижений. Васка никогда и ни в чем не возражал Леле, вот и сейчас воспринял ее приход совершенно спокойно. Даже улыбался. Лелу Васкина улыбка вывела из себя. Ей захотелось подскочить к нему и сбить кулаком ухмылочку с его красных губ. С самого начала, как Васка появился в интернате, и в последующие годы он никого не сторонился, не смотрел на других издалека и поговорить-то любил. Но раньше Васка так не улыбался, а потом вдруг эта улыбка прорезалась на его лице, немного насмешливая, странная… Не поймешь, улыбается он, смеется над тобой или ему вовсе не до смеха.
