Дом Назели стоял на отшибе, вышел за забор — и оказался на кромке широкого поля, обрамленного с противоположного края почти облетевшим лесом. Тишина по осени стояла такая, что можно было услышать биение своего сердца. Если не оборачиваться, казалось, что никого в этом мире нет. Но даже обернись, ровным счетом ничего бы не изменилось — Назели была абсолютно, бесповоротно и оглушительно одинока.


Единственным магазинчиком Салори заправляла мать Агарона — дородная, рано поседевшая и оттого выглядевшая намного старше своего возраста голубоглазая женщина. Она обернулась на стук двери, разглядела, кто вошел, выпрямилась и сложила на груди рыхлые руки. Назели кивнула ей, не дожидаясь ответного кивка, нырнула за стеллаж, набрала нужное, выложила на прилавок.

— Мне бы еще хозяйственного мыла. Старого, кондового. Если есть, — она говорила, нарочито долго роясь в сумке в поисках кошелька, хотя Сильва отлично его видела — он торчал из бокового кармашка так явственно, что не заметить его Назели не могла.

Сильва прошла в подсобку, принесла завернутое в газетный обрывок мыло. Сложила покупки в пакет, попутно высчитывая сумму на калькуляторе. Назели ждала с распахнутым кошельком, чтобы отдать деньги.

— Больше ничего не надо? — спросила Сильва, подняв на нее водянистые глаза.

Назели была уверена, что заговаривать с ней Сильва не станет, если только сумму на калькуляторе молча продемонстрирует, потому машинально переспросила — сколько?

— Три тысячи пятьсот двадцать драмов.

— Нет, спасибо, ничего больше не надо.

Сильва отсчитала сдачу, протянула ей.

— Говорят, ты насовсем вернулась.

— Да.

— Сколько лет тебя не было? Десять?

— Двенадцать.

— Мужики все уехали. Не к кому тебя ревновать.

И, моментально пожалев о сказанном, Сильва растерянно развела руками и виновато улыбнулась. Назели, ничего не говоря, направилась к выходу.

— Пакет забери! — крикнула ей вдогонку Сильва.

Но она вышла не оборачиваясь.

Вечером Сильва занесла покупки. Навес было не узнать — задняя стена была обложена изнутри блоками утеплителя, остальные отделаны кирпичом, пол покрыт решеткой из деревянных брусьев, на земле лежал стройматериал — цемент, шифер, доски. Назели как раз выносила мусор из-под навеса.

— Ну что ты как дурочка! Пошутить, что ли, нельзя? — крикнула от калитки Сильва. Подходить почему-то заробела.

Назели прошла мимо, опрокинула на мусорную кучу полный совок всего, что вымела из-под балок. Вернулась дометать.

Сильва повесила пакет на забор.

— Вот твои покупки. Мне чужого не надо.

Назели хмыкнула, но смолчала. Сильва словно этого хмыка и ждала — ткнула руки в боки и пошла к ней, приговаривая: «Ей-богу, как дурочка!»

— Это я дурочка? — Назели сердито выпрямилась. — А вы, значит, от большого ума запретили детям под этим навесом собираться, да? На тесной веранде, конечно же, им лучше!

Сильва промолчала, но шаг свой не сбавила. Подошла вплотную к груде стройматериалов, поддела носком туфли рулон утеплителя.

— Ну и что ты возмущаешься, раз тут стройку затеяла?

— Ходили бы дети — не затеяла бы, — снова взялась за метлу Назели и принялась, неловко налегая плечом на черенок, выметать из-под брусьев древесную стружку.

Сильва невольно залюбовалась ею. Даже в бесформенной куртке и небрежно повязанной косынке она умудрялась выглядеть удивительно красивой и грациозной. Ни за что не поверишь, что в деревне родилась. Всю жизнь как белая ворона — не так одевается, не так ходит. Баб это бесило, а мужики аж шеи вслед сворачивали. Акунанц Григор так вообще рехнулся — на цыпочках перед ней ходил, надышаться не мог. Она ему ни да ни нет, глазки строит, но дистанцию держит, даже за руку взять себя не позволяла. Зато подарки принимала, в Ванаван на вечерний сеанс в кинотеатр с ним ездила, домой провожать разрешала, правда, дальше калитки пройти не давала. Бедный Григор аж извелся от любви, кольцо купил и свататься собрался, а она вдруг махнула хвостом и за Автандила замуж пошла. В день свадьбы Григор напился до чертиков, угнал мотоцикл соседа, разогнался и со всей дури впечатался в железные ворота школы. Мотоцикл вдрызг, а Григору хоть бы хны. Не зря говорят, что пьяных Бог бережет. Люди потом много раз ходили поглазеть на вмятину в воротах, все никак не могли взять в толк, как после такого удара можно не просто выжить, а отделаться всего лишь несколькими царапинами. Григор отсидел пятнадцать суток за хулиганство, возместил соседу стоимость мотоцикла, поставил школе новые ворота и женился со злости на Еноканц Вале. Но на этом не успокоился — то цветов для Назели в поле нарвет, то уедет в командировку, какую-нибудь милую безделушку в подарок привезет. Она от подарков отказывалась, а завидев его на улице — переходила на другую сторону, чтобы не давать ему повода заговорить с ней. Валя ревновала и плакала, Автандил скандалил, мужики качали головой, но шеи за Назели исправно сворачивали. Бабы терпеть ее не могли, да и как можно такую терпеть — красивая, своевольная, гордая. Носит всякое непристойное — то брюки облегающие, то пуговицы на кофте расстегнет так, что ложбинка между грудями видна, то юбку короткую наденет, ходит, коленками сверкает. Ну и досверкалась однажды до беды — не выдержал Григор, рухнул посреди улицы перед ней на колени, обнял за ноги — не могу, говорит, без тебя жить. Еле оттащили. Валя на сносях была, потому ее поберегли, ничего рассказывать не стали, а вот Автандилу кто-то проговорился. Тот, вконец обозлившись, вызвал Григора на разговор, сначала совестил, потом стал распаляться, слово за слово, случилась ссора, вылившаяся в драку. Автандил был крупнее и сильнее Григора, ну и поколотил его изрядно: ключицу сломал, руку вывихнул, передние зубы выбил. У Вали от переживаний отошли воды, роды получились стремительными, ребенка еле спасли. Григор заявление в милицию писать отказался, но явился, перебинтованный, к Автандилу, потребовал извинений. Автандил вытолкал его взашей со двора и пригрозил в следующий раз убить. «Сяду, но к моему дому ты больше не подойдешь!» — кричал он ему вслед.

Симпатии деревенских были на стороне Вали и Григора, оно и понятно, кого жальче, того и привечаешь. Ну и поползли нехорошие разговоры, мол, дыма без огня не бывает, значит, Назели чего-то там крутила с Григором или вообще приворожила — виданное ли это дело, чтобы женатый мужик так безрассудно себя вел! Несколько недель спустя эти слухи дошли до Автандила, тот сначала дернулся разбираться, но Назели его удержала, а через какое-то время убедила переехать — все равно никого из родных в Салори не осталось, кто был — помер, а другие давно переселились. Отбыли они молча, ни с кем не попрощавшись, оставив мужиков маяться легким чувством вины — ведь, положа руку на сердце, каждый из них, оказавшись на месте Автандила, повел бы себя ровно так же. А вот бабы вздохнули с облегчением — некому теперь перед их мужьями полуголой мельтешить. Григор первое время ходил мрачнее тучи, потом успокоился и затих, зато Валиному счастью не было предела. Именно потому возвращение Назели обернулось для нее громом среди ясного неба — бедная аж с лица спала, когда ее увидела. Да и бабы напряглись — даром что почти у всех мужчины в отъезде, но мало ли как потом дело обернется! Они к январю вернутся, а тут эта — красивая и ухоженная, не то что они, расплывшиеся квашни!

Сильва всеобщего уныния не разделяла, но и особого желания дружить с Назели тоже не имела. Просто рассудительно решила, что пора образумиться — времени-то утекло немало, чай, не дети, чтобы по-глупому враждовать. Потому при первой же возможности заговорила с ней. Вышло, правда, коряво, вот и пришлось тащиться на край деревни, чтобы занести покупки. Можно было, конечно, с Агароном завтра передать, но лучше самой — раз уж взялся за дело, то доводи его до конца.

— Что ты тут затеяла? — спросила она примирительно, кивнув на строительные материалы.

— Там видно будет, — буркнула Назели.

— Не хочешь рассказывать — так и говори. Зачем тень на плетень наводить?

Назели провела по лбу тыльной стороной ладони, убирая выбившиеся из-под косынки пряди волос. Чуть поколебавшись, ответила:

— Салон хочу открыть.

— Что?!

— Салон красоты. Буду стричь, укладывать, красить. Могу подсказать, как правильно подобрать одежду.

Сильва растерянно моргнула. Никто из деревенских женщин косметикой не пользовался, если только кремом, и то не магазинным, а собственного приготовления — настоянным на ромашке и зверобое растительным маслом, которое подходило и для тела, и для лица. Стригли друг друга сами, укладок никаких не делали — расчесала волосы, затянула в узел, закрепила шпильками на затылке — вот и вся красота.

— Кому это надо? — справившись с замешательством, спросила она.

Назели пожала плечами.

— Мало ли, вдруг захотите что-то в себе изменить. Я сидеть без дела не могу, а ничего, кроме этого, не умею.

— Для чего меняться? Нам и так хорошо.

Назели скользнула взглядом по растрепанным волосам Сильвы, но говорить ничего не стала.

— Ты только снова не обижайся. Я-то ладно, но бабы, они же, сама понимаешь… — Сильва запнулась.