Вошел Таятхыт.
— Ну-ка, Мити, угости зятя головой тюленя-крылатки.
Поставила Мити голову в круглой миске.
— На, зять, ешь!
А тот узнал беззубую пасть старшего брата и сказал:
— Не хочу. Уберите. Я сам этаких зверей постоянно убиваю.
— Эй, Мити, другое угощение подай, лахтачью [Лахтак — ластоногое животное семейства тюленьих.] голову!
Мити подала голову в длинной миске.
— На, зять, ешь!
Видит Таятхыт — это опять голова старшего брата. Перешагнул он через миску и вышел с мыслью: «Пойду народ звать. Всех соберу!»
Отправился Таятхыт. Разных зверей созвал: медведей, диких оленей, горных баранов, лосей. И лис тоже тут.
— Ну же, пошли к Куйкынняку.
Пришли.
— Эй! Двоюродный брат, это мы пришли!
— Сейчас. Погодите! Вот приглашу, тогда входите. Ягодным запасом моим угощу.
Таятхыт спросил:
— Ну, медведь, как нам быть?
— Это по мне. Поедим ягод. Пошли!
Вошли звери. А Куйкынняку как раз успел рыбьи жабры и хвосты в золу очага закопать. Закопал и сказал:
— Вот как вас наружу потянут, начинайте дымить!
Потом домочадцам сказал:
— Ну-ка, несите угощение!
Все вышли. Один Куйкынняку в жилье остался, чтобы сторожить пришедший народ. А домочадцы уже начали летнюю дверь камнями заваливать, громко работали. Медведь и спросил:
— Что это стучит?
— Мешок с орехами.
— Орехов поедим!
Еще камень стукнул.
— А это что?
— Мешок с голубикой.
Медведь даже заплясал от радости.
— Эх, поедим ягод!
Потом снаружи кричат:
— Входное бревно от свайного балагана сломалось. И мешок с орехами порвался. Одеяло дай! И входное бревно принеси, возьми у входа в землянку.
Вышел Куйкынняку наружу. Сняли входное бревно, верхнюю входную дыру одеялом накрыли. Закричал Куйкынняку:
— Эй, рыбьи жабры, рыбьи хвосты, начинайте дымить!
Задымили. Все звери в землянке задохнулись, только двое едва выбрались — лис да Таятхыт. Лис тотчас в тундру убежал.
Опять пошел Таятхыт зверей звать. На этот раз к морю пошел. Созвал всех морских зверей: китов, моржей, нерп, лахтаков, рыб.
— Ну, идем к Куйкынняку!
А море от множества зверей как суша стало.
— Эй! Мы пришли!
Увидела их Мити, сказала:
— Худо, Куйкынняку! Море от суши не отличишь!
— Живо, Мити, краску из ольховой коры подай!
Дала ему. Вылил он в море краску из ольховой коры, и все морские звери погибли. Один Таятхыт остался.
Опять отправился Таятхыт зверей на помощь звать, пришел в тундру. Всех червей созвал, черных червяков, гусениц, личинок, дождевых червей. Поползли к Куйкынняку.
Проснулась утром семья Куйкынняку — вся земля червями покрыта.
— Живо, Мити, подай лыжи, подбитые оленьей шкурой!
Мити подала лыжи, Куйкынняку их надел. Прокатился несколько раз — всех червей подавил. Опять волк один остался. Крикнул ему Куйкынняку:
— Не смей таскаться ко мне! Убью и тебя!
Что ж, пошел волк домой. Волчью шкуру снаружи повесил. Всю зиму шкура висела. Потом снял ее, понес к Куйкынняку.
— Здравствуй, брат! Где мне волчью шкуру потрясти?
Всю ее снегом запорошило.
— Прямо над входной дырой и тряси.
Начал отрясать снег. «Ну, — подумал, — довольно. Наверное, всех засыпал». Заглянул внутрь, а там ничего, все живы. Только на полу горка снега лежит.
— Эх, неудача!
Пошел волк домой. А Куйкынняку свою воронью одежду вынес, снаружи повесил. Одну ночь она провисела, на другой день снял, в волчий поселок понес.
— Привет, брат! Где мне мою воронью кухлянку [Кухлянка — верхняя меховая одежда в виде рубахи мехом наружу. Распространена у северных народов.] отрясти?
— Да тут вот и отрясай над входной дырой.
Тряхнул один раз — вся землянка снегом наполнилась. Все волки и погибли. А Куйкынняку домой вернулся.
Пастух и медведь
Заблудился пастух в пургу и набрел на медвежью берлогу. Медведь сказал:
— Здравствуй, друг, куда идешь?
Тот пожаловался:
— Плохо мое дело, в пургу попал!
— А где твоя семья?
— Не знаю. Заблудился я.
— Ладно, иди ко мне в берлогу. Торбаза [Торбаза — мягкие сапоги из оленьих шкур, шитые шерстью наружу.], шапку сними! Спать будем!
Долго спал медведь, и человек с ним спал. Но вот оба проснулись. Спросил медведь:
— У тебя дома кто есть?
Пастух ответил:
— У меня дома жена и маленький сын. Еще отец-старик и мать-старуха. Плачут они, говорят: «Умер, наверное, наш сын».
Опять уснули.
Весной вышел медведь из берлоги. Тот человек, оказывается, всю зиму проспал. Медведь позвал:
— Эй, друг, проснись! Светло стало. Тепло становится.
А тот крикнул:
— Спать хочу!
Потом вышел, спросил:
— Дедушка, а где мои лыжи? Я их тут поставил.
А медведь объяснил:
— Их, друг, давным-давно лисы съели.
Человек спросил:
— Где же моя семья?
Медведь ответил:
— Они близко живут.
А человек пожаловался:
— Я есть хочу.
Медведь ему:
— Подожди-ка!
Пошел в берлогу, от своего медвежьего бедра кусок оторвал. Потом вышел.
— Эй, друг, вот тебе мясо! Совсем близко твоя семья живет.
Взял человек мясо, домой пришел, родителям рассказал, как он всю зиму с медведем проспал.
Ительмены
Как Синаневт сглазили
Жили-были Синаневт [Синаневт — дочь Куйкынняку, сестра Эмэмкута.]и Эмэмкут. Хорошо жили, все у них ладилось. Вдруг с Синаневт что-то случилось. Все ей стало немило, все о чем-то думает и думает. Брат ее расспрашивал, но она ничего не ответила:
— Что с тобой?
— Не спрашивай у меня ничего. Очень скучно мне жить.
Ушла Синаневт куда-то. Вдруг увидела горбуш в реке. Поймала она одну рыбку и сказала:
— Ты будешь мне мужем!
Горбуша затрепыхалась у нее в руках, Синаневт обрадовалась:
— О-о, муж очень игривый!
Пошла сразу домой, поднялась на чердак и там легла вместе с горбушей. Горбуша билась-билась, а ей смешно:
— Да будет тебе щекотаться!
Целую ночь Синаневт визжала и хихикала на чердаке, лежа с горбушей. Эмэмкуту всю ночь мешала спать. Утром Синаневт сказала:
— Ты теперь спи. Я укрою тебя, а сама по ягоды пойду.
Ушла Синаневт. Поднялся Эмэмкут на чердак, увидел горбушу на постели. Схватил он горбушу, отнес ее в реку. Синаневт увидела это и сразу запела:
— Моего-о муженька-а в речку бросили-и!
Очень жалела она мужа. Пришла домой, взяла себе в мужья деревянный крючок для жира. Легла она с ним, а крючок и прошипел ей:
— Ши шше шишу шишеши, ши шше шушый шишеши.
Синаневт не поняла:
— Ты чего? Может, мне поцеловать тебя?
А крючок снова:
— Ши шше шишу шишеши, ши шше шушый шишеши.
Синаневт снова спросила:
— Может, мне обнять тебя?
Крючок снова зашипел:
— Ши шше шишу шишеши, ши шше шушый шишеши.
Утром Синаневт сказала:
— Ты спи, я укрою тебя, а сама по ягоды пойду.
Как только Синаневт ушла, Эмэмкут сразу поднялся наверх: отчего это там Синаневт опять визжала? Увидел он крючок. Взял его, разжег во дворе огонь, да и бросил туда крючок. Вдруг Синаневт увидела, что дым поднялся, сразу запела:
— Мо-ой муженек в огне-е горит, жи-ирный дым поднима-ается! Эмэмкут его сжег.
Пошла домой Синаневт, вдруг собачонку облезлую увидела, поймала ее и сказала:
— Ты будь мне мужем.
Собака зарычала на нее. Синаневт спросила:
— Чего смеешься? Пойдем на чердак, спать ляжем.
Уложила она собачонку, а та все рычит. Синаневт засмеялась.
— А ты чего смеешься? — спросила она собачонку. — Что, красивая я? Уж, наверное, красивая.
Опять всю ночь Синаневт визжала и хихикала. Эмэмкут из-за нее всю ночь не спал. Утром Синаневт сказала:
— Ты теперь спи, а я по ягоды пойду.
Собралась Синаневт уходить, захотела поцеловать собаку. Собака укусила ее. Синаневт рассердилась:
— Да ладно, ладно, далеко ходить не буду. Ишь какой, даже кусаешься, когда целуешь!
Ушла Синаневт. Эмэмкут сразу поднялся на чердак, злой-презлой, одеяло стащил с постели, увидел там собачонку. Схватил он ее, за шею спустил с крыши, да и повесил. Увидела Синаневт — собачонка висит. Запела:
— Мо-ой муженек повешенный ви-исит, язычок вон как далеко высунул, такой смешливый муженек был! Ай-яй-яй, Эмэмкут!
Пошла домой Синаневт. Стала к дому подходить и тут человека мертвого нашла, нижнюю половину у него собаки отъели. Взяла она его и подняла на чердак, чтобы лечь с ним спать. Легли они, стали разговаривать. Мертвец и сказал ей:
— Синаневт!
— Чего?
— Ды бедя подиже пощупай.
— Что ты говоришь?
— Да ду же, ды бедя подиже пощупай.
А Эмэмкут увидел, как она мертвеца на чердак поднимала, и подумал про себя: «Очень плохая жизнь теперь началась». Утром Синаневт пошла по ягоды, укрыла мертвеца одеялом. Как только ушла — Эмэмкут сразу поднялся на чердак, увидел мертвеца, испугался, накрыл его и спустился вниз.
Пришла Синаневт, сразу легла к мертвецу. А тот и попытался предупредить ее:
— Бедя двои бдат дидел.
— Что, я чем-то выпачкалась? — не поняла его Синаневт.
— Бедя двои бдат дидел.
— Ты, наверное, говоришь мне, что я тебя брошу? Нет, я тебя не брошу, — успокоила его Синаневт.
— Бедя двои бдат дидел.
А Эмэмкут сказал себе: «Лучше мне этот дом сжечь, а самому уйти из этого места». Поджег он дом, а сам ушел. А Синаневт с мертвецом там и сгорели.