— Я верю, что ты искренен в своих речах, благородный Юлий Квинт, но…

— У тебя все же есть сомнения, благородный Септимус Секст? — Квинт сделал акцент на слове «благородный», и приподнял бровь, по лицу его, казалось, пробежала тень неудовольствия, граничащего с презрением.

— Честно говоря, я готов отказаться от земельного участка в южных провинциях, если ты, Юлий Квинт, согласишься составить приданое своей дочери только из тех сокровищ, что прибудут к тебе из Карфагена, — решительно заявил Септимус Секст.

— Ты предусмотрителен.

Не будучи в силах скрывать свое презрение дальше, Юлий Квинт поднялся со своего места, и сделал несколько шагов в сторону террасы. Конечно, Септимус Секст предпочитает карфагенское золото землям в провинции, потому что золото можно скорее обратить в дорогие колесницы и шелковые восточные ткани, на золото можно купить должность претора, золотом можно оплатить услуги изысканных греческих гетер. А что земля? Ее нужно обрабатывать, для нее нужно выделять рабов, нужно искать честного управляющего.

— Хорошо, ты получишь приданое Юлии карфагенскими сокровищами, — громко и твердо произнес Квинт, подняв вверх свою правую ладонь, — Клянусь Юпитером, а теперь оставь меня. Через час мне нужно быть в Сенате.

— Благодарю тебя, благородный Юлий Квинт, — Септимус Секст положил руку на грудь и почтительно склонился, но на губах его играла нехорошая усмешка. — Позволь предложить тебе мои носилки. Они широки и удобны, шелковый полог защитит тебя от палящего солнца, а мои рабы — самые быстроногие в Риме, они понесут тебя как северный ветер, восемь чернокожих и сильных бегунов, не останавливаясь ни на секунду, и без малейшей тряски доставят тебя к ступеням Сената.

В сладком и услужливом голосе Секста Квинту почудилась насмешка. Септимус знает, что сенатору больно слышать речи, из которых понятно, что Секст не любит его дочь так сильно, как хотелось бы Квинту.

— Прими ответную благодарность за предложение, но я не могу допустить, чтобы такой гость возвращался из моего дома пешком. Я отказываюсь.

— Что ж, другого ответа я и не ожидал.

Септимус церемонно попрощался с сенатором, и направился к выходу.

— Сенат… — пробормотал он себе под нос, спускаясь по широким ступеням к тому месту, где ждали его носилки. Секст подумал, что Квинт ведет себя очень странно. — Я бы дал тысячу сестерциев, чтобы узнать, почему он так торопится выдать дочь замуж, даже за того, кто ему неприятен.

— Знатная и очень злая женщина в пурпурных одеждах оставила для вас, хозяин, письмо, — старший раб, черный как ночь над Нилом, с поклоном протянул Сексту небольшой свиток. Септимус приложил его к носу. Сандал…

— Ну что ж, посмотрим, что ты пишешь мне, Клодия, — насмешливо сказал Секст, устраиваясь поудобнее на носилках. — Домой! — крикнул он рабам. Носилки мгновенно поднялись вверх. Черные носильщики двигались синхронно, и обладали огромной силой и выносливостью, благодаря чему их хозяин не ощущал ни малейшего неудобства.

В письме было следующее.

«Клянусь, что убью тебя! Я не побоялась воткнуть кинжал в грудь этой любопытной рабыни, не побоюсь умертвить и тебя! Знай, что отныне ты всегда в опасности. Может быть, я подошлю к тебе убийц, может быть, отравителей — каждый миг моя ненависть может поразить тебя! Но у тебя есть последний шанс. Сегодня, когда солнце скроется, я приду к тебе».

— Куасиба! — Секст обратился к старшему рабу. — Я передумал! Я решил посетить термы. Потом мы отправимся в гости к тому, кто меня пригласит, и останемся в доме этого человека на ночь. Вот тебе сестерций, чтобы вы могли купить себе воды и пищи.

— Так вы не намерены возвращаться сегодня домой, хозяин? — уточнил раб.

— Нет, Куасиба. Пока я буду в термах, пусть кто-нибудь из вас сбегает к моему отцу и сообщит, чтобы сегодня ночью в моих покоях выставили усиленную охрану. Женщину, которая придет ко мне, нужно будет выбросить вон. Я напишу записку для семьи.

— Слушаюсь, хозяин.

Куасиба — бывший гладиатор. Септимус выкупил его раненым и лечил, теперь же постоянно держал при себе. Раб выполнял обязанность секретаря, носильщика, охранника, и был даже привязан к своему хозяину. Жизнь в Риме, где были водопровод и канализация, много пищи и доступных женщин, нравилась Куасибе, поэтому отсутствие свободы его не тяготило. Жизнь гладиатора была опасна, но ведь и у себя на родине постоянно приходилось воевать. Когда же Секст выкупил раба, Куасиба решил, что даже если ему когда-нибудь вернут свободу — он останется с хозяином. Что делать с этой свободой? Быть крестьянином сингалезец не хотел, торговать не умел, наниматься в легионеры казалось опасным. Куасиба решил так — ему очень повезло, что он стал рабом Секста.

Юлия переступила порог храма Гестии, и почувствовала могильный холод. Храм богини домашнего очага был одним из самых старых в Риме. Огромные каменные столбы поддерживали своды, терявшиеся в темноте. Запах благовоний, что курились перед огромным изваянием Гестии, дурманил. Сюда приходят молодые девушки, чтобы спросить о судьбе своего брака, сюда приходят замужние матроны, чтобы узнать о причинах постигших их несчастий. Все они возжигают специальные свечи, и засыпают в храме, в надежде получить во сне откровение. Свечи, что делают жрецы храма, особые. Такая свеча стоит триста сестерциев. Если вдыхать ее аромат-то мир вокруг преображается, вспоминая чьи-то лица, невольно открываешь их сходство с каким-либо животным, или какая-то черта характера становится явной, вспоминается интонация разговоров, отчего смысл их становится совсем другим, физически ощущается, как поток времени движется сквозь собственное тело. Это новое, неожиданное, странное осознание мира приводит к тому, что женщины неожиданно понимают или вспоминают нечто такое, что способно указать правильное решение, подсказать выход из ситуации, понять, что же именно стало причиной неудач. Незаметно бодрствование сменяется сном. Сны в храме Гестии бывают странными. Иногда невозможно понять, о чем они, потому что женщина может увидеть свое далекое будущее. Однако жрецы храма всегда сумеют растолковать то, что увидела просящая милости Гестии. За отдельную плату, конечно.

Юлия прошла внутрь храма. В самой его глубине, сбоку, располагался небольшой зал, где можно было приобрести все необходимое для моления. Небольшой коврик из белой шерсти, свеча, благовония, которыми следовало умастить руки, лицо, шею и грудь, тонкий свиток с текстом молитвы Гестии, и описанием действий, которые надлежало совершить. Все это стоило около полутора тысяч сестерциев. Храм Гестии был одним из самых богатых в Риме. Жрецы сохраняли его в первозданном виде, не приобретая дорогих украшений — мрачные каменные своды, почерневшие от дыма, что веками поднимался вверх от ритуальных костров и курений, холод, темнота, странная акустика помещения, не создававшая никакого эха; даже если в храме было много женщин, все равно казалось, что вокруг — гробовая тишина. Огромное изваяние Гестии, сидящей в кресле, расположенное в центре зала, а вокруг простые каменные плиты, отполированные до блеска тысячами женских тел, что простирали руки к богине домашнего очага, моля об ответе, о правдивом предсказании, и зачастую — о помощи.

В темноте были видны огоньки — может быть семь или восемь. Юлия отошла в самый темный угол, так, чтобы Гестия была перед ней, и расстелив свой коврик, села на колени. Обряд требовал, чтобы лицо, шея, ладони и грудь были натерты специальным маслом, состав которого жрецы держали в строжайшем секрете. Запах был очень странным, слишком пряным, аромат не похож ни на один из тех, что знала Юлия. От этого масла по коже разливалось тепло, которое проникало все глубже и глубже.

Юлия зажгла свечу и вдохнула ее аромат. Тусклое пламя и большое количество дыма было результатом подмешивания какой-то растительной губчатой массы, внутрь. Девушка опустилась на коврик, чувствуя странную, даже в какой-то мере неприятную, истому. Она словно балансировала на границе между сном и явью. Перед глазами возник Септимус Секст, и Юлия, не в силах сдерживать себя, сильно сжала ладонью свою грудь. Словно Тантал, стоящий посреди ручья в прекрасном саду, приговоренный мучиться голодом и жаждой, который не может дотянуться до веток, что гнутся от сочных плодов, не может зачерпнуть прохладной, освежающей воды, — Юлия хотела отдаться Септимусу. Она лежала на спине, порывисто дыша и сгорая от страсти. Постепенно Юлия погрузилась в странную дрему. Тело ее было совершенно неподвижно, но душа, словно отделившись от своей земной оболочки, бодрствовала. Юлия отчетливо понимала, что она в храме, и ждет предсказания. Она как будто встала и увидела свое собственное тело, распростертое на полу. Юлия огляделась вокруг и удивилась тому, что находится в храме совершенно одна. Вокруг не было ни единого огонька. Только статуя Гестии освещалась слабым, непонятно откуда струившимся лунным светом. Внезапно в самой глубине храма появилась какая-то светящаяся точка. Девушка смотрела на нее как зачарованная. Свет становился все ярче и ярче, словно приближаясь к Юлии; она отступила назад, закрывая глаза рукой, зажмурилась…

И открыв глаза, увидела, что сидит в каком-то очень странном помещении. Кругом было огромное количество непонятных вещей. Юлия поняла, что она сидит на неком треножнике, у которого почему-то имеется четыре ножки и спинка. Перед ней большой стол, покрытый вытертой скатертью из старой, затертой материи, которую девушка не смогла определить. Подняв глаза, Юлия невольно вскрикнула и отпрянула назад. Напротив сидела древняя старуха, державшая в руках колоду карт.

— Ну, здравствуй опять, — скрипучим голосом приветствовала ее ведьма. — Опять хочешь узнать будущее? — и старуха рассмеялась.

Юлия смотрела на нее широко раскрытыми глазами и ничего не могла понять. Ведьма была совершенно не похожа на царственную богиню домашнего очага Гестию.

— Ох, я и забыла, что ты ничего сейчас не вспомнишь! — ведьма махнула на Юлию рукой. — Ладно, так и быть. Разъясню.

Старуха сделала один жест рукой, и перед Юлией на столе оказалось три карты.

— Сейчас, — ведьма перевернула первую карту, — тройка мечей. Ты на распутье. Решается твоя будущая судьба. Причем не только на это существование, но и все последующие. Ошибешься — не видать счастья вовек. Ни в этой жизни, ни в других. Вторая карта. Ближайшее будущее, — ведьма перевернула вторую карту, — Паж Мечей. Очень похож на Короля Мечей, но это обман. Он не тот. Он не твой. Берегись его. И третья карта, — старуха перевернула третью карту. — Король Пентаклей! — в самом конце пути ты встретишь Его. Мужчину, назначенного тебе судьбой. Он обязательно появится, но нельзя ошибиться. Помни — нельзя ошибиться! Тяни карту. Одну. Посмотрим, поможет ли тебе судьба.

Юлия подчинилась. Она быстро вытянула из колоды одну карту и положила перед собой.

— Пусто! — черная как ночное небо над Нилом в сезон дождей карта лежала перед девушкой.

— Это значит, что судьба не будет помогать тебе. Все в твоих руках! Помни — нельзя ошибиться, нужно выбрать Того, кто предназначен тебе судьбой. Ради счастья в этой и будущей жизни! Помни!

Юлию словно поднял и закружил вихрь, голос ведьмы звучал все тише и дальше. Девушку словно мчал с огромной скоростью гигантский смерч. Вдруг до нее долетел громкий крик:

— Фессалия! Ты должна поехать в Фессалию! Вокруг все покрылось мраком, Юлии на секунду показалось, что сейчас она умрет…

Девушка открыла глаза и увидела, что свеча перед ней давным-давно погасла, а статую Гестии освещает уже дневной свет.

— О, боги! Неужели прошла ночь? — Юлия встала, чувствуя во всем теле чудовищную слабость. Она с трудом проделала путь в несколько десятков метров, чтобы попросить жреца растолковать ей увиденное.

Жрец оказался совершенно лысым, полным человеком, который беспрерывно шевелил губами, словно разговаривал с кем-то невидимым. Он внимательно выслушал Юлию, а затем изрек:

— Тебе надлежит немедленно отправиться в Фессалию. Сделать это нужно до того, как твой брак будет заключен. Там богиня откроет тебе тайну, что по-настоящему волнует твое сердце. В Фессалии находятся развалины древнейшего храма Гестии. Ты должна совершить к ним паломничество. В этом смысл.

— Но почему Гестия явилась мне в столь странном обличий? — Юлия была напугана и поражена произошедшим. Она видела богиню!

— Этого я не могу сказать. Гестия является кому-то в образе матери, кому-то неизвестным человеком, кому-то ребенком, кому-то даже в виде животного. В этом высший, божественный замысел, которого люди не могут постичь. Поезжай в Фессалию не мешкая, вот мой совет.

Юлии оставалось только согласно кивнуть. Взяв за свои услуги пятьсот сестерциев, жрец удалился.

— Что?! Отложить свадьбу?! — Квинт никак не ожидал услышать от дочери подобной просьбы.

— Но папа! Я получила пророчество…

— Думаешь, я не знаю цену этим пророчествам? Храм Гестии — просто кормушка для ловких мошенников, которые обманывают таких наивных девчонок как ты, да глупых женщин, которые за всю свою жизнь так и не научились отличать правду от лжи!

— Папа, в своей записке Лито также предостерегала меня против вступления в этот брак, — Юлия показала отцу обрывок предсмертного послания гречанки.

— Лито… Юлия, тебе не стоит принимать всерьез ее послание, — Квинт нахмурился. Некогда он взял с гречанки слово, что она никогда не позволит себе проявлений ее сапфической натуры. Гречанка, которая обучена музыке, поэзии, литературе, гимнастике и танцам, могла быть только из одной области Греции — острова Лесбос. Покупая Лито, Квинт сомневался, однако желание получить для дочери достойную воспитательницу, пересилило его страхи. Тем более, что он слышал, что жительницы знаменитого острова воспевают романтическую, или платоническую любовь. Союз духа, но не тел. Тем не менее, записка Лито расстроила Квинта. Значит, гречанка все же любила Юлию и не смогла до конца совладать со своей ревностью.

Но почему? Ты ведь всегда доверял Лито больше всех? Ты не имел ни малейшего повода, чтобы быть недовольным ею? — Юлия не знала, что ей думать. Отец в последнее время стал как будто совсем чужим. Он сторонится ее, он не хочет разговаривать, он перестал приходить к ней вечером, чтобы пожелать спокойного сна. Что с ним творится? Юлия была в отчаянии, самые близкие люди будто исчезали из ее жизни. Даже предстоящий брак с Септимусом Секстом уже не волновал ее так сильно как прежде.

— Юлия! Я не могу тебя понять-то ты утверждаешь, что любишь Секста и желаешь как можно скорее стать его женой, то ты просишь отложить свадьбу, только потому, что Лито написала тебе записку, а жрец из храма Гестии сказал поехать в Фессалию, чтобы узнать причины отсрочки поточнее! Это же абсурд!

— Отец, я умоляю тебя, — Юлия опустилась на колени и протянула к нему руки.

— О, боги! Прекрати, — сердце Квинта не могло этого вынести. Он сжал Юлию в объятиях, но в этот момент почувствовал, что еще чуть-чуть, и его охватит безумие. Вдохнув запах ее волос, тела, сенатор ощутил, как пол под его ногами качается. Он оттолкнул Юлию, прежде чем его губы успели запечатлеть страстный и совсем не отеческий поцелуй на ее шее. — Уезжай! Уезжай немедленно! — Квинт выбежал, именно выбежал из зала, не оборачиваясь, словно спасался от Медузы Горгоны, чей взгляд может обратить его в камень.

Юлия смотрела отцу вслед, и сама не понимая почему, внезапно залилась красной краской. Она никак не могла понять, отчего ей так стыдно и неловко, что хочется провалиться сквозь землю!

Всю ночь Юлия провела в тяжелых раздумьях. Быть может, лучше ничего не знать? Септимус Секст так красив…. Так желанен… Юлия не могла совладать с собой, желание охватило ее, словно лесной пожар сухую кипарисовую рощу. Она представила себе, как Секст обнажит ее тело, и проведет своими большими, немного грубоватыми ладонями от шеи Юлии, к ее груди, затем погладит ее по спине, крепко сжав ягодицы своей невесты. Затем одним сильным движением подхватит ее на руки и сольется с ней в страстном, глубоком и долгом поцелуе. Юлия сама не заметит, как окажется на постели. Септимус должен быть очень тяжелым, потому что он высок ростом и отличается мощным телосложением. Его широкие плечи и сильные руки окажутся сверху, над Юлией, и она будет гладить их, ласкать, приводя мужа в исступление. Его узкие бедра окажутся между ее ног…

Девушка застонала, погружаясь в пучину неизведанного, страшного и удивительно сладкого вожделения… Когда она очнулась от своего безумия, то увидела, что лежит голой, разметав все покрывала, и чувствует себя мокрой, словно после купания в термах. Приятное тепло и усталость разлились по ее телу. Юлия укрылась, и свернувшись в мягкий, уютный комочек, мгновенно уснула.

Сенатор снабдил свою дочь всем необходимым для путешествия. Ее сопровождал вооруженный отряд, несколько рабов, для того, чтобы прислуживать девушке в дороге; на расходы Квинт выдал Юлии солидную сумму. Ведь девушке предстояло преодолеть длинный путь до побережья, там нанять галеру, которая доставит ее в Грецию, в Фессалийскую долину. Сойдя на берег в Месалонгионе, Юлии предстоит еще три или четыре дня пути До древнего храма Гестии, для этого потребуются лошади, повозка, проводник. В общем Квинт дал дочери двадцать тысяч сестерциев, чтобы та могла ни в чем себе не отказывать. Может быть, ей попадутся прекрасные украшения или одежды и будет обидно, если у девушки не окажется денег. И тем не менее, сенатор отчетливо понимал всю опасность этого путешествия. Он успокаивал себя только тем, что дорога Юлии проходит по тем местам, где утверждено могущество Рима, дороги оживленные и охраняемые, по ним движутся длинные караваны купцов, а города славятся порядком на своих улицах.

Юлия, отправляясь в путь, была очень подавлена. Она не знала, правильно ли поступает. Отец простился с ней очень холодно, а мать вообще не выходила из своих покоев со вчерашнего дня. По дороге она хотела даже заглянуть в дом Секстов, но остановилась, потому что если бы она только хоть на минуту оказалась в объятиях Септимуса, то уже никуда не смогла бы поехать. Препятствия, возникающие на пути их союза, заставляли Юлию еще более страстно желать их соединения. И все же семена сомнения, посеянные в ее душе, дали свои всходы. Девушка не смогла бы спокойно жить, не узнав сути предостережения Гестии.

Улицы Рима были наводнены людьми. После победы над Карфагеном, огромное количество богатств, одежды, продовольствия и рабов, хлынули в вечный город. Носилки знатных римлян сверкали на солнце позолотой и драгоценными камнями. Повсюду можно было увидеть граждан, одетых в дорогие, яркоокрашенные материи, увенчанных венками из роз, золота, серебра. Нередко вслед за носилками какого-нибудь человека, следовал огромный мускулистый охранник, который нес в руках небольшой сундук для денег. Это означало, что римлянин направляется или в порт, покупать торговую галеру, или же на рынок рабов. Самыми дорогими были по-прежнему греческие рабы, знавшие грамоту и обучавшиеся в какой-нибудь академии, а также восточные женщины, чьи изнеженные тела были готовы одарить своих новых хозяев сказочной усладой. Иногда, самые богатые римские матроны, которые могли себе позволить такую роскошь, приобретали восточных красавиц, для того, чтобы те обучили их самым изысканным и сложным способам занятий любовью, возбуждения мужчин и удержания их страсти. Поговаривали, что мать Юлии — Клодия Прима, однажды купила для себя наложницу из далекой, жаркой страны. Кожа девушки была ослепительно белой, а глаза и волосы черными. Рабыня была невысока ростом и прекрасно сложена, кроме того, обладала удивительной гибкостью. Эта девушка знала тысячу способов «возлежания», как принято говорить на востоке, она умела готовить снадобья, разжигающие страсть, а также знала, как женщина может получить полное удовлетворение сама, не прикасаясь к мужчине. Рабыня была подлинным сокровищем, но никто никогда ее больше так и не увидел. Говорили, что, возможно, Клодия держит ее в одном из провинциальных имений, доставшихся ей в наследство от отца — Германика, куда уезжает обыкновенно несколько раз в год, чтобы предаться там ужасающему разврату. Но это были только слухи.