— Не смешно, — прошептала я. — Пустите, или закричу и разбужу вашего брата!

— Будешь кричать, даже ничего не узнав о Мелюзине?

— Вы обнимаете меня для того, чтобы поговорить о ней?

— Считай, что просто захотел рассказать тебе сказку на ночь, — он вдруг легко коснулся кончиками пальцев моей щеки. — Зачем ты прячешься?

— Прячусь? — от его прикосновения я вздрогнула, будто меня ткнули иглой, и торопливо добавила: — Я вполне могу послушать вашу сказку на расстоянии, милорд… или в другой раз.

Он немного ослабил хватку:

— Хорошо, я тебя отпускаю, но только не убегай.

Не убегай… Как будто можно было сбежать из клетки.

Я села на край постели и поправила сбившийся головной платок. Как понимать эти прикосновения? Если бы он хотел меня, то уже взял бы раз десять. Нет, тут было что-то другое. Он играл, забавлялся. Намеки, полунамеки, взгляды, приказ читать вслух книгу с непристойностями — все это было игрой. Он знал, как это пугает и коробит меня, и старался еще больше. Каким удивленным был его взгляд, когда он вошел в спальню и увидел меня за столом. На что он рассчитывал? Что я встречу его обнаженная и на коленях? И с готовностью подчинюсь любому его желанию и желанию его брата?

— Так что с вашей прародительницей, милорд? — спросила я, пытаясь направить разговор в другое русло.

Но дракон не пожелал менять тему:

— Ты мне не ответила. Зачем прячешься? Зачем оделась, как монашка? Я ведь приказал.

Ну вот, так и знала, что он не станет раскрывать тайны своего рода, и что история о замке Гранд-Мелюз была лишь предлогом, чтобы помучить меня еще сколько-то. Я тяжело вздохнула и сложила руки на коленях:

— Милорд не запрещал этого. Вы не хотели видеть меня нищенкой, но теперь я не выгляжу, как нищенка. Я не нарушила вашего приказа.

Он хмыкнул, но новых попыток схватить меня не делал.

— Мне показалось, так я буду в безопасности, — добавила я.

— Разве тебе кто-то здесь угрожает?

— В этом замке слишком много мужчин, которые ни во что не ставят женщин, — пояснила я, стараясь говорить спокойно, хотя меня трясло мелкой дрожью — и от его близости, и от низкого голоса с опасными подрыкивающими нотками, и от прикосновения к щеке, которое я до сих пор ощущала, будто оно все еще продолжалось. — Надеюсь, что не все они утратили совесть и не станут нападать на монахиню.

— Но ты не монахиня.

Я заставила себя посмотреть ему в лицо:

— Хотите рассказать об этом всем?

Он прислонился затылком к прикроватному столбику и закрыл глаза. Сразу же стало легко, словно лопнули железные веревки, связывающие меня. Но чувство свободы длилось недолго — когда дракон снова взглянул, я ощутила тяжесть во всем теле и в душе тоже.

— Почему… — начала я, но сразу замолчала.

— Почему — что? — спросил он. — Говори, раз заикнулась.

Набравшись смелости, я спросила, осторожно подбирая слова, чтобы не обидеть ненароком:

— Почему вы так действуете на людей, милорд? Ваш взгляд, ваш голос — все повергает в панический ужас…

— Ты чувствуешь драконью кровь, человек, — сказал он почти равнодушно. — То же самое ты чувствовала бы, оказавшись рядом с медведем или львом.

— Но… — я кивнула в сторону спящего Дилана, — но почему мы не испытываем то же самое в присутствии вашего брата? Я боюсь его, но не так, как вас… Я боюсь его, как опасного и вспыльчивого человека, а не как дикого… — тут я прикусила язык, чтобы не сболтнуть лишнего.

— …а не как дикого зверя? — закончил фразу милорд Гидеон. — Наверное, потому что Дилан — не зверь. Хоть отец наш и был драконом, Дилан не унаследовал драконьей крови. В нем кровь нашей матери.

— Она была человеком? — осмелилась спросить я.

— К чему такое любопытство? — Гидеон склонил голову к плечу. — Зачем ты все это выспрашиваешь?

— О, простите, — пробормотала я, уставившись на свои руки.

— Виенн? — позвал он лениво. — Так что означает твой интерес?

— Простое любопытство, милорд, — заверила я его, — ничего больше.

— Ты от меня ничего не скрываешь?

Вроде бы небрежный вопрос ударил меня в самое сердце. Я замотала головой и шепотом воскликнула:

— Нет! Нет, милорд! Что бы мне скрывать от вас?!

— Не знаю, — сказал он медленно. — Но хочу верить, что тебе и в самом деле нечего скрывать, и что ты говоришь правду о простом любопытстве. Я ненавижу, когда мне лгут. Поэтому меня взбесило, когда ты начала врать там, в зале. О том, чего нет в Писании.

— Это не было враньем, — быстро сказала я. — Это всего лишь мое умозаключение.

— А еще я ненавижу тайны, — продолжал он, не слушая меня. — Если есть тайны — есть тайные умыслы, а они никогда не бывают добрыми. Я ненавижу трусов, которые готовы пресмыкаться, лишь бы сохранить жизнь. Я ненавижу подхалимов, которые продадутся за кусок хлеба и пару золотых, позабыв о гордости.

Он замолчал, и я некоторое время ждала — не скажет ли что-нибудь еще, а потом произнесла:

— Сколько ненависти в вашей душе, милорд. Как же вам тяжело живется на свете, с такой ненавистью. Мне искренне вас жаль.

— Ты меня жалеешь? — спросил он скептически. — Ты — нищая девчонка из монастыря?

— Я не всегда была такой, милорд, и мне есть, с чем сравнивать. Можете поверить — нищета в сердце всегда страшнее, чем нищета в деньгах. Ведь как говорится в Писании: «блаженные нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное». [Еванг. от Матф., 5:3] Но про нищих сердцем не сказано ничего.

— Значит, твое богатство — в сердце? — усмехнулся он. — Сколько там золота? Драгоценных камней? А может, ты прячешь там породистых скакунов или клинки из фарандской стали? [Имеется в виду булат]

— Не мне судить о богатстве моего сердца. Это определят небеса.

Мой ответ его позабавил, я видела, как растянулись в улыбке его губы, обнажив белые, хищные зубы:

— Говоришь, как каноник на проповеди. Даже я проникся. Мать-настоятельница продешевила, продав тебя за пятьсот золотых. Я бы просил тысячу.

— А вы говорите жестокие и страшные вещи. Решили меня перепродать? — сердце мое сжалось от страха, но я постаралась его прогнать. Если на тебя объявили охоту — страх погубит. А то, что на меня начали охоту — теперь не было сомнений.

— Перепродать? — он смерил меня долгим взглядом, от которого у меня перехватило дыхание, а потом его белые зубы снова блеснули в полумраке. — Ну нет. Такое сокровище должно принадлежать только мне. Ты же будешь моей, Виенн?

Глава 12. Крик в темноте

В этот момент я начала понимать, чем могла заинтересовать дракона. Его окружали страх, покорность и подобострастие. Даже родной брат не осмеливался спорить с ним, не говоря о конкубинах. Я не была дурочкой и прекрасно поняла, зачем Ингунда пришла в спальню. Нет, вино совсем ни при чем. Она явилась разузнать, что происходит. Оценить — опасна ли я как соперница. Она была тиха и покорна, но смотрела цепким взглядом, словно примеряясь — надо ли впиться в меня зубами и когтями, или я окажусь развлечением на пару ночей и не стою внимания. Я уже наблюдала такие взгляды — после смерти моей матери отец тоже заводил конкубин. Иногда — двух одновременно. И мой брат не отказывал себе в удовольствии. Я не знала, что именно старшая конкубина испытывала к дракону, но сильно сомневалась, что это можно было любовью. Когда любят — не смотрят так злобно. Ревность от любви — не то что ревность от чувства собственности. И если я догадывалась об этом, то, возможно, и для дракона это не было тайной.

Мужчины глупы во всем, что касается женских чувств, но дракон не показался мне глупым. И его слова о ненависти к трусости и подобострастию лишь подтвердили мою догадку.

В монастыре, я позволила себе дерзость. Хотя — какую дерзость? Всего-то прошептала что-то из-за спины матери-настоятельницы. Но для него и это оказалось вызовом, началом новой охоты. Ведь охота горячит ему кровь, он сам так говорил. И еще он сказал, что я развлекла его. И пока буду развлекать — останусь жива.

Сейчас я уже не верила, что он убьет меня. Скорее всего, там, в лесу — это была странная шутка, одна из многих его странных шуток.

Но в каждой шутке — только доля шутки. Пока я развлекаю его, мне едва ли что-то угрожает.

Только охотник теряет интерес к дичи, когда дичь поймана. И я не сомневалась, что так произойдет и со мной — так же, как произошло с остальными. Когда меня поймают, я перестану развлекать. И как тогда сложится моя судьба — не известно. Съедят? Выбросят, как ненужную вещь? Отправят в кухню мыть сковородки или поселят в Южной башне и заставят сидеть на пирах рядом с Ингундой и остальными конкубинами?

— Как странно вы говорите, милорд, — сказала я. — Вы ясно дали понять мне и своим людям, что я принадлежу вам. Вы купили меня, посчитав вещью, а теперь решили спросить у вещи — нравится ли ей хозяин?

— Змеиный язычок, — пробормотал он, но не казался недовольным.

— Вы уже второй раз говорите об этом, — теперь я знала, что на верном пути и немного приободрилась. — И уже второй раз повторяю вам: я всего лишь человек. Обыкновенная, слабая женщина. Не змея, но не вещь. Вы можете силой забрать меня из монастыря, силой привезти к себе домой, даже убить, если это покажется вам забавным. Только моего отношения к вам это не изменит.