Пока исповедовалась тётя, Элайдж стоял рядом со мной, чуть позади меня, так что я ощущала его дыхание на своей шее. На нас никто не обращал внимания, и вдруг я ощутила прикосновение губ — пониже затылка. Всё произошло так быстро, что в следующую секунду я уже сомневалась — а был ли этот мимолетный поцелуй? Не почудилось ли мне?

Я оглянулась на молодого человека, и тут же почувствовала, как моя прическа рассыпалась.

— Я украл вашу ленту, — шепнул Сморрет, пока я пыталась подобрать локоны под шляпку. — Украл — и не отдам её вам. Теперь эта лента — моя святыня, — он прижал к губам полоску голубого шелка и спрятал ее за пазуху.

— Не говорите святотатства перед алтарём, — пробормотала я, краснея до корней волос. — Вы ведете себя…

— Как влюбленный, — признался он. — Виоль, ведь для вас не секрет, что я полюбил вас с первого взгляда. Полюбил сразу и навсегда…

Наверное, каждая девушка мечтает услышать подобное, и я была не исключением. Пылкие слова красивого юноши… Похищение ленты… Всё так романтично, как в модных романах, которые мы с подругами читали тайком от взрослых…

— Виоль, а вы можете ответить… — начал Элайдж, но в это время тётя вышла из исповедальни.

— Тише, — взмолилась я. — Не сейчас, очень вас прошу.

— Хорошо, я умолкаю, — шепнул он, — до следующего воскресенья, Виоль.

Тётя сразу заметила отсутствие ленты, но на обратном пути болтала с таким невозмутимым видом, будто я каждый день теряла по три ленты из прически. Зато дома она устроила мне настоящий допрос, только что пытки не применяла, и тормошила меня до тех пор, пока я не призналась, что произошло.

— Какая ты быстрая! — изумилась она, услышав все подробности разговора в церкви. — Тебя даже и в свет не успели вывести, а ты уже поймала золотую камбалу на крючок! Лилиане понадобилось полгода, прежде чем фьер Капрет пригласил её на танец.

— Наверное, у Лил было много других поклонников, а фьер Капрет просто долго думал! — отшутилась я. — Тётя Аликс, ты не будешь меня ругать? Это же так неприлично…

— О чём ты говоришь, моя девочка? — возмутилась тётя. — Я буду ругать этого нахального молодого человека, который посмел совершить кражу! И пожалуюсь его родителям. Да-да, так и сделаю.

— Тётя! — завопила я, перепугавшись до смерти.

— Ну что ты такая легковерная, — тётушка рассмеялась. — Я ничего не знаю, и ни во что не вмешиваюсь. Но помяни моё слово, скоро он сделает тебе предложение. Уверена, он не станет дожидаться даже начала бального сезона. Побоится, что какой-нибудь франт вскружит тебе голову.

Новый город, новые знакомства, весёлое времяпровождение — всё это притушило мои переживания по Сартенскому палачу. Я не встречала его, потому что в городе не проводились казни. Мне надо было радоваться, что никого не лишают жизни за преступления, но я со стыдом ловила себя на мысли, что почти жду объявления об очередном наказании, чтобы у мастера Рейнара был повод приехать. Пару раз, когда мы выезжали за город, чтобы устроить пикник, я видела черные крыши дома палача в волнах алой рябины, но самого мастера мне увидеть не удалось.

Иногда я расспрашивала тётю о нём, но она отвечала рассеянно и… ужасно мало. А мне хотелось знать больше, гораздо больше. Я и сама не могла объяснить, откуда в моей душе появился такой интерес к этому человеку. Было ли дело в его таинственности, или в двойственности его натуры — убийца и лекарь?.. Я не знала, совсем не знала. И от этого становилось страшно и… восхитительно.

В следующее воскресенье после похищения ленты я, тётя и Лилиана, в сопровождении фьера Сморрета-младшего, отправились к утренней службе. Лилиана пошла с нами, жалуясь, что ей снова отчаянно скучно — муж уехал по делам, и она не хочет сидеть дома одной.

— Даже на церковь согласна, чтобы развеяться, — призналась она, капризно надувая губы.

— А заодно и платье обновить, — подсказала тётя, незаметно состроив мне гримаску.

— Всего лишь совместила полезное с приятным, — отозвалась сестра. — А вы, тётушка, и ты, Виоль, всегда рады надо мной пошутить.

Но платье сидело на ней бесподобно — жёлтое, подчеркивающее яркую красоту Лилианы. В нём она была похожа не на лилию, а на жёлтую магнолию, и привлекала всеобщее внимание точно так же, как привлек бы этот экзотический цветок, распустись он в Сартене.

— А тебе, Виоль, уже пора бы снять траур, — сказала сестра, поигрывая ручкой зонтика. — Месяца через два начнутся званые приемы и балы, надо позаботиться о гардеробе.

— Все уже заказано, — заметила тётушка сдержанно. — Но мы идем в церковь, Лил. Лучше бы подумать о небесном, а не о земном.

— Самое главное сейчас — выдать замуж Виоль, — назидательно сказала Лилиана. — Ей скоро двадцать лет, медлить не следует. И небесам, между прочим, это прекрасно известно.

— Тётя и так очень помогает нам, — одёрнула я сестру, потому что мне стало неловко, что она вот так напомнила, что пора бы и раскошелиться на платья для меня. — И если она пожелает, чтобы я жила рядом с ней и дядей, не выходя замуж, я с радостью подчинюсь. И не надо никаких нарядов.

— Ну, что за ужасы я слышу, — тётя погрозила мне пальцем. — Мы найдём для тебя самого лучшего мужа, Виоль, и не надо никаких жертв. Не волнуйся и не переживай — так и должно быть. Небеса не дали нам с Клодом своих детей, значит, мы должны позаботиться о других. И ты, и Лилиана, и Микел — вы для нас, как родные.

— И мы все очень вам благодарны, — сказала я, прижимаясь щекой к ее плечу.

Мы уже подходили к собору, я на мгновение прикрыла глаза, а когда открыла — увидела сартенского палача.

Мастер Рейнар стоял возле церкви, в стороне от входа, держа в руке шапку. Он стоял, чуть отвернувшись — наверное, чтобы не видеть, как косились на него прихожане, которые проходили в церковь. Он не заметил нас, но я сразу отпрянула от тёти — мне стало стыдно и неловко за такое откровенное проявление чувств. Глупости, конечно, но в тот момент я испытала самый настоящий стыд за яркое платье Лилианы и за то, что у меня была любящая богатая и уважаемая семья.

Тётя и Лилиана, насколько я заметила, тоже испытали некоторую неловкость. Мы торопливо и молча вошли в церковь, и только тогда я почувствовала себя свободнее, хотя ни в чем не была виновата.

Фьер Сморрет-младший встал сразу за нами, и я ещё больше занервничала, вспомнив, что он обещал продолжить разговор о любви. Почему-то сейчас это не казалось мне ни романтичным, ни привлекательным. Неужели это встреча с палачом так изменила меня? Разом заставила стыдиться всего, чему я только что радовалась?..

Пожалуй, впервые я была так рассеянна во время службы. И если раньше я посмеивалась над Элайджем, что он не может прочитать общую молитву, то теперь не в силах была сделать это сама.

И чаще, чем на статуи святых, я посматривала на дверь, всякий раз, когда она хлопала — не вошел ли мастер Райнер?

Но он не показывался, зато Элайдж всякий раз, когда я оглядывалась, ласково мне кивал. Надо было готовиться к исповеди, а я открыла молитвослов, но не видела ни единого слова.

«Какая ты грешница, Виоль, — поругала я себя мысленно. Тебе надо думать о вечном, а ты думаешь о мужчинах! Вспомни, как страшно кончают жизнь те, кто думает о мужчинах, а не о спасении души».

Дверь хлопнула в очередной раз, и я не утерпела — снова посмотрела в сторону входа, хотя только что читала себе самой проповеди о благочестии.

Но вошел не палач, а мужчина, одетый в куртку с нашитым на груди вензелем, мешковатые штаны и грубые сапоги — по виду, слуга из богатого дома.

Он остановился, оглядывая прихожан, заметил фьера Сморрета и подошел к нему, сняв шапку и что-то прошептав ему на ухо.

— Прошу простить, — сказал нам Элайдж, и лицо его выразило неприкрытую досаду, — я должен вас покинуть, фьера Монжеро, фьера Капрет, форката Монжеро, — каждой из нас он поклонился очень учтиво, но на мне задержал взгляд и посмотрел особо. — Папашечка решил срочно обсудить какие-то важные дела. А с ним, как вы знаете, лучше не спорить, — он смягчил слова улыбкой.

— Конечно, конечно, — тётя Аликс ответила за всех. — Передавайте привет вашей матушке. Скажите, рецепт вишневого пирога, что она мне прислала, бесподобен!

— Непременно, — фьер Сморрет ещё раз раскланялся и покинул церковь, даже не приложившись к кресту.

— До сих пор бегает у своих папеньки и маменьки на посылках, как дрессированный пёсик, — сказала Лилиана насмешливо и тихо — так, что услышали только мы с тётей. — Будет бегать до седых волос, поверьте мне.

— Просто он — почтительный сын, — назидательно сказала тётя. — Не вижу ничего плохого в почтительности.

Лилиана фыркнула, но в это время вышел священник, и служба началась.

Я исповедалась, рассказав священнику, скрывавшемуся по ту сторону резной решетки, обо всех гадких поступках, что я совершила за неделю — слишком много думала о предстоящих зимних балах, радовалась взглядам мужчин, примерила розовую шляпку, хотя еще носила траур, ела конфеты с молочной начинкой в пятницу — не смогла отказаться, когда угостили, и осуждала сестру за то, что она стала слишком важной, чтобы поговорить со мной, как в детстве и юности.