— Гм, впусти его, Анна.

Ральф Эдгар Флад, как я скоро поняла, считал себя режиссером. Правда, как выяснилось намного позже, он не обладал ни особенным умом, ни богатым воображением.

— Приветствую вас, баронесса! — выпалил он, входя в комнату с протянутыми ко мне руками. — Не скрою, что я безмерно счастлив видеть вас в нашей стране. Мы, простые американцы, с нетерпением ожидали возможности услышать ваш чарующий голос.

— Тогда почему бы вам не купить билеты на мой концерт, мистер Эсквайр? — спросила я, не обращая внимания на его протянутые ко мне руки. — Вы, несомненно, получите удовольствие.

— Ха-ха. Моя фамилия Флад, мэм. Эсквайр — это почетный титул, как и баронесса. — Он без приглашения плюхнулся на стул, хотя я оставалась стоять. — Я хотел поговорить с вами о концерте, баронесса. Было бы неправильно такой юной леди, как вы…

Я рассмеялась.

— Ну, ну, мистер Флад. Леди я еще могу стать, но юной уже никогда! Переходите к делу.

Он хотел организовать мое первое выступление в театре «Лицеум» — самом большом театре Нью-Йорка. Я жадно впитывала каждое его слово. Он обещал пятьдесят процентов от прибыли после покрытия всех расходов.

— А какие предстоят расходы? — спросила я. Он снисходительно усмехнулся.

— Расходов много: аренда зала — это примерно две тысячи долларов. Напечатать программки, заплатить пианисту, сшить костюмы. Здешняя публика любит красивые наряды.

— Правда? Я была на концерте великого Ференца Листа, и, насколько помню, он даже не менял костюма в середине выступления.

Флад рассмеялся. Он бы еще долго проговорил, но я решительно перебила его:

— Пожалуйста, расскажите мне поподробнее, мистер Флад, что вы можете для меня сделать. Например, где вы найдете мне пианиста?

— Я пойду прямиком в театральное агентство Тейлора, мэм, — сказал он. — Оно находится на 4-й улице. У них зарегистрированы все лучшие музыканты города и все лучшие актеры.

— Великолепно. Огромное спасибо, что пришли, мистер Флад. Я обдумаю ваше предложение и дам вам знать. До свидания.

Чувствуя себя немного обиженным и смущенным, мистер Флад позволил Анне проводить его до дверей.

— Завтра, после того, как я схожу в агентство Тейлора, — сказала я Анне, когда она вернулась, — я, пожалуй, отправлюсь в театр «Лицеум». Мне нравится эта страна, Анна. Говорят, что в Америке человек может начать с нуля и за одну ночь разбогатеть. А про меня не скажешь, что я начинаю с нуля: у меня все же есть нижняя юбка. Однако возможность разбогатеть дразнит меня. Боюсь, у меня появился вкус к деньгам, Анна. Было бы непростительно с моей стороны не попытаться удовлетворить его, правда?

Анна, усмехнувшись, кивнула. Я взяла дыхание и пропела колоратуру.

— Ах, голос ужасно трещит! Понадобится по меньшей мере месяц, чтобы привести его в форму. Сколько предстоит работы, Анна! Нажми вон ту кнопку и, когда придет посыльный, скажи ему, что я хочу шампанского. Нам есть что отметить!

Анна успешно объяснила посыльному, что он должен принести, и, когда заказанное шампанское появилось в номере, открыла его так, что пробка ударила в потолок, и ловко поймала пену краем бокала. Сморщив нос от дразнящего запаха, она отпустила посыльного, и вскоре мы обе уже потягивали игристое вино.

Я оглядела комнату, в которой мы находились.

— Кошмар. Слишком изысканно для цыганской певицы из России. Со временем я обзаведусь своим собственным домом и обставлю его, как цыганскую кибитку. Пестрые ткани, подушки и дымящийся самовар с горячим чаем. Собственно, самовар можно купить уже завтра — это будет моя первая покупка в новой жизни. Ты не рада, Анна? Ты скучаешь по Европе?

Анна пожала плечами.

— И я нет. Я совсем не скучаю. Начинается новая жизнь. Я свободна! Первый раз в жизни я не должна ни перед кем отвечать! Я свободна. Свободна! Свободнее, чем цыганка! Меня ждет блестящее будущее: головокружительная карьера в новой стране, которую мне предстоит завоевать. Так сказал Людвиг. Давай выпьем за Америку!

Из всех кандидатов в аккомпаниаторы, которых я просмотрела, только один обладал выдающимися способностями. Это был чахоточного вида молодой человек по имени Давид Тэтчер. Одежда висела мешком на его тощей фигуре, он был неразговорчив, с болезненным выражением лица, но играл на фортепиано как бог. Вскоре я обнаружила, что целью нашей встречи было не выяснить, хочу ли я, чтобы он мне аккомпанировал, а понять, хочет ли Давид аккомпанировать мне.

Я вручила ему ноты «Пяти цыганских песен».

— Посмотрите, вы это сможете сыграть? — сказала я. — Их написал для меня Ференц Лист.

Мое заявление не произвело на него никакого впечатления.

— Да, знаю, я учился с Листом в Берлине. — Он поставил ноты на фортепиано и изумительно сыграл прямо с листа. — Не шедевр, — заметил он, — но вполне пристойно.

— Что вы говорите? — холодно сказала я.

— А теперь, может быть, вы будете так добры и споете что-нибудь, баронесса? — попросил он. — Я хочу послушать, как вы звучите.

— Вы… хотите послушать, как я звучу! — воскликнула я. — Да вы просто наглец, молодой человек!

Он прищурился на меня сквозь толстые стекла очков.

— Разве я сказал что-то странное? Конечно, я не смогу вам аккомпанировать, если мне не понравится ваш голос. — Он быстро пролистал ноты и остановился на одной арии Моцарта. — Попробуйте вот это.

Я спела. Он играл великолепно, почти не глядя в ноты. Сказать по правде, он вообще закрыл глаза!

— Неплохо, — сказал он сухо. Неплохо?

— Верхушки немного визгливые. Визгливые?

— И вы слегка смазали колоратуру. Смазала?

— Вы не сказали мне, что вы не только аккомпаниатор, но и учитель пения, — заметила я ледяным тоном.

— Неужели? Я готовил Линд к выступлениям в Вене в 46-м и 47-м годах. Она стала петь гораздо лучше.

— Правда? — Я уже думала, что изумленное выражение никогда больше не сойдет с моего лица. — А что вы тогда делаете в Нью-Йорке, позвольте вас спросить? Ждете, пока в агентстве Тейлора вам подыщут работу?

— Я не сотрудничаю с агентством Тейлора. Я увидел в газете статью о вас и решил, что если вам действительно нужен стоящий аккомпаниатор, то вы выберете меня. Я уехал из Европы, потому что дирижировать оркестром для меня было слишком утомительно. Я не слишком физически сильный человек и не очень богатый. Я бы сказал, что мы нужны друг другу. Когда должен состояться концерт?

— Через пять недель, — еле слышно ответила я. — В середине сентября.

Он покачал головой.

— Сомневаюсь, что вы будете готовы к этому времени. К тому же в сентябре здесь еще слишком жарко. Настоящие ценители музыки еще не вернутся из-за границы. Нужно передвинуть концерт на начало октября. А теперь давайте не будем зря терять драгоценное время. Я стану приходить к вам пять раз в неделю, а за две недели до концерта мы сократим мои визиты до трех раз в неделю. Я не хочу, чтобы вы звучали устало.

— Устало! — фыркнула я. — Я не устану!

— Вы нет, а ваш голос — да. — Он увидел, что я наливаю себе шампанское, и нахмурился. — И больше ни капли вина, только после концерта. От вина напрягается гортань.

«Ни капли шампанского!» «Напрягается гортань!» Да он просто невыносим! Но что мне было делать? Я выбрала его.

И началась каждодневная утомительная работа. Я спала до десяти или одиннадцати утра, потом плотно завтракала. Давид приходил ровно в час, и мы занимались до трех, приводя в порядок мой голос и разучивая новые произведения. Затем я принимала посетителей, ходила по магазинам или изучала город. Я наняла легкий двухколесный экипаж, запряженный парой гнедых, и сама правила, разъезжая в нем по городу. Вокруг тут же собиралась толпа, все кричали, показывали на меня пальцами: материала для газет было больше чем достаточно.

«Баварская баронесса переплюнула Бестона» напечатали в одной из них за неделю до концерта. Альфред Бестон был внуком американской революции — занудный и состоятельный холостяк, без памяти любивший лошадей. Он ездил по городу в собственной упряжке, и однажды мы встретились и устроили импровизированную гонку. Я победила, и он пригласил меня отобедать с ним.

— Я не могу позволить себе расслабляться до тех пор, пока не состоится мой концерт, — ответила я. — Мой аккомпаниатор — настоящий тиран! Но после концерта я позволю себе любые развлечения. Вы наверняка купите много билетов!

Бестон действительно купил целый рулон и пообещал, что его друзья устроят мне бурную овацию.

— О, мне нет необходимости нанимать клаку! — засмеялась я. — Когда публика услышит, как я пою, она будет кричать от восторга.

С Давидом Тэтчером я ссорилась каждый день.

— Послушайте, — твердо заявила я однажды, примерно за неделю до концерта в «Лицеуме». — Я хочу, чтобы вы написали аккомпанемент еще для двух цыганских песен. Я их спою на бис после песен Листа. Одна медленная, печальная и трогательная, а вторая — веселая, прославляющая цыганскую жизнь.

Давид строго посмотрел на меня поверх очков.

— Я не буду писать аккомпанемент для подобной чепухи, — заявил он. — Для «бисов» я приготовил вам песни Брамса.

— Брамса! Вы приготовили! — вскричала я, ударив кулаком по крышке пианино. — Я певица, а не вы! Это мой концерт, мой! Я его готовлю и я решаю, что мне петь, а потом говорю вам, и вы мне аккомпанируете! К завтрашнему дню напишите ноты этих песен, или я найду себе другого аккомпаниатора, вы меня понимаете?

— Отлично. — Он встал и опустил крышку пианино.

— Вы уходите? — возмутилась я, когда он направился к двери. — Вы забыли, что у нас через неделю концерт?

— Я ничего не забыл, — спокойно ответил он. — Но я не привык изменять своим принципам.

— Принципам? Вы что, думаете, это торжественный концерт для королевского семейства? Люди платят деньги, чтобы увидеть представление! Они хотят услышать песни, которые им будут понятны, а не Брамса!

— Вы не правы, баронесса, — холодно возразил Давид. — Если вы хотите стать частью уличного балагана, тогда я предложу вам обратиться к мистеру Барнуму, специалисту в этом деле. Он хорошо изучил непритязательные вкусы американской публики. Если вы хотите выставить себя как дешевую певичку, если хотите опошлить свою дружбу с Ференцем Листом, синьором Локкателли или королем Людвигом, тогда продолжайте в том же духе. Правда, для этого вам придется нанять другого пианиста. А если вы хотите построить концерт со вкусом, если вы хотите представить красивую, целостную и изысканную музыкальную программу…

— Изысканность — это скучно! — вскричала я. — Целостность утомительна!

— Позвольте мне закончить, — прервал меня Давид. Я сделала над собой усилие и замолчала. — Если вы будете уважительно и бережно относиться к вашему искусству, вы привлечете гораздо больше слушателей и поклонников, чем если появитесь на сцене в расшитом бисером наряде и с перьями на голове.

— Хорошо! — Я устало опустилась на стул. Он собирался уходить. — Вернитесь, — позвала я. — У вас доброе сердце, Давид, хоть я и считаю вас чопорным и упрямым. Вы думаете, я люблю музыку меньше, чем вы? Она у меня в крови. Я цыганка, а для цыганки вся жизнь в песнях! Я могла бы петь целыми днями бесплатно, но мне приходится думать о деньгах. Я пою, потому что люблю петь, и почему бы мне не петь песни, которые доставляют мне радость? Вы находите это смешным и глупым?

— Нет. Но если вы хотите привлечь, на свой концерт знатную и богатую публику, вы должны предъявлять к себе более высокие требования. Поразить этих людей очень непросто. Их не проведешь ярким платьем и зажигательными цыганскими песнями.

— Ну хоть одну, — кротко попросила я. — Вторую я спою без аккомпанемента, так, как поют в таборе.

— Нет, — твердо ответил он.

— Пожалуйста! Она действительно очень красивая, Давид. Она понравилась самому Листу. Пожалуйста, позвольте мне спеть ее для вас.

Мы пришли к компромиссу. Давид составляет программу, а я выбираю номера для «бисов». Он написал аккомпанемент для двух моих цыганских песен, а я решила включить в программу несколько известных народных песен на английском, вроде «Барбара Аллен» и «Дом, любимый дом». Публике это должно было понравиться.

Приготовления к концерту шли полным ходом. Я велела дать в газеты рекламу: «Недавно приехавшая на континент баронесса Равенсфельд! Впервые на американской сцене! Приближенная короля Людвига Баварского!».

И вот настал день концерта. Зал театра «Лицеум» был переполнен. Толпы зрителей запрудили входы, и их пришлось разгонять конным полицейским. Нью-Йорк еще никогда не видел ничего подобного. Днем накануне концерта я проехала на белом жеребце по Бродвею вверх и вниз, помахивая прохожим рукой, словно на параде. Это сработало отлично. Все места в театре были проданы, а стоячие ложи были заполнены за час до поднятия занавеса.

Мое темно-синее бархатное платье было достаточно изысканно, чтобы снискать одобрение Давида Тэтчера, хотя он и опасался за его глубокий вырез.

— Но мне нужно дышать, Давид, — объяснила я и в доказательство глубоко вздохнула. Моя грудь поднялась, грозя вывалиться из декольте. Глаза Давида изумленно расширились, он покраснел как рак и вылетел из гримерной.

Когда я в сопровождении моего молодого, долговязого аккомпаниатора вышла на сцену, по залу прокатился вздох потрясения, и публика от одного моего вида устроила овацию! Что за страна!

Мое пение им тоже понравилось! На следующее утро даже самые суровые газетные критики признали, что у меня сильный и красивый голос, а представление было восхитительным. В заголовках на первых полосах газет журналисты наперебой восхваляли новую звезду: «Неотразимая Баронесса в двухчасовом концерте. «Лицеум» сотрясался аплодисментами!»

Когда на следующий день, как всегда ровно в час, появился Давид, он застал меня сидевшей в постели с картой Соединенных Штатов на коленях. Я пила первую из бесчисленных за день чашек чая.

— Привет, Давид! — радостно сказала я. — Куда мы отправимся теперь? В Филадельфию? В Бостон? Говорят, здесь скоро станет очень холодно. Поедем на юг! А потом на восток. А на север вернемся весной!

— Вчера вы пели великолепно, — сказал Давид, — лучше, чем я когда-либо слышал.

— А как ты думал? Я не растрачиваю себя на репетициях. Зачем петь для стен? Они не платят. Но ты! — Я выпрыгнула из кровати и обвила руками его шею. Он в ужасе уставился на меня. — Ты играл так чудесно, что я чуть не расплакалась! Я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь играл «Пять цыганских песен» лучше, чем ты. Даже сам Лист не сравнится с тобой!

— Странно, — заметил Давид, отнимая мои руки. — Он сам их написал.

— Ах, это еще не значит, что он знает, как их исполнять! Смотри, у меня для тебя кое-что есть. — И я вручила ему небольшую коробочку. Внутри на бархатной подушечке лежали золотые часы, украшенные бриллиантами. — Красиво? И очень изысканно.

— Да, очень красиво, — согласился Давид. — Спасибо, баронесса.

— Пустяки, — возразила я лукаво. — Мы, цыгане, щедрый народ. Загляни под подушку. Там немного денег. Возьми в подарок, сколько уместится в руках. Прошу тебя.

— Здесь несколько тысяч долларов! — ахнул Давид.

— Я не доверяю банкам, — сказала я. — Анна, принеси еще чашку! Наш Давид хочет чаю! — Анна находилась за три комнаты от нас, но я знала, что она без труда услышит меня. — А теперь к делу, Давид. Если хочешь остаться со мной — отлично. Я с удовольствием буду работать с тобой и дальше. Но если тебя беспокоят постоянные переезды и концерты в разных городах или если ты думаешь, что это плохо скажется на твоем здоровье, тогда оставайся в Нью-Йорке. Я пойму. Решай скорее, потому что мы отправляемся в Филадельфию через два дня.

— Я… это такое внезапное предложение, баронесса, — сказал Давид. Первый раз я увидела, как он по-настоящему разволновался. — Я думал, что вы останетесь здесь после того внимания, которое вам оказал мистер Бестон…

— Он маловат ростом и от него дурно пахнет, — сказала я, этими словами как бы окончательно ставя крест на миллионере. — Почему ты не хочешь ехать? У тебя здесь остается подружка? Но ты можешь взять ее с собой.

— Конечно, нет! — Давид был просто потрясен моими словами.

— А что плохого в том, чтобы иметь подружку? — не унималась я. — Нельзя сказать, что ты слишком юн, но ты не стар. Сколько тебе лет?

— Двадцать девять.

— Всего-то? Иногда ты ведешь себя так, что мне кажется, будто тебе восемьдесят девять. Итак, сначала Филадельфия. Потом мы отправимся в Балтимор, затем в Вашингтон — там я буду петь перед президентом. Неплохая идея?

— Великолепная, — промямлил Давид, скептически пожимая плечами. — Все-таки вы удивительная женщина, баронесса.

— Ничего удивительного. Я цыганка, и уже слишком надолго задержалась в этом городе. Меня тянет путешествовать. А почему бы и нет? Я молода, свободна и хочу развлекаться!

В начале зимы 1848 года на восточное побережье Соединенных Штатов обрушилась снежная буря, но она не шла ни в какое сравнение с той бурей восторга и обожания, которую вызвала я. Я путешествовала в огромной сделанной на заказ карете, которая была даже слишком огромной для тех, кто сопровождал меня. Со мной вместе ехали Анна, Давид, мулатка-кухарка по имени Дора, кучер и его брат, а также толстый белый щенок по кличке Калинка. Карету везла шестерка великолепных белых лошадей — подарок отвергнутого поклонника Альфреда Бестона. Вдобавок к карете было прикреплено почти полтонны багажа. Давид полушутя предложил мне нанять железнодорожный вагон, но, к сожалению, в стране еще не проложили рельсы туда, куда бы мне хотелось поехать.

Я зарабатывала концертами много денег, но все они куда-то исчезали почти сразу, как я их получала. Шесть лошадей, собака и шесть человек, сопровождавших меня, ели слишком много, к тому же я нуждалась в концертных платьях, повседневной одежде и всяких мелочах, которые была обязана иметь, будучи баронессой и все время появляясь на людях. Я полагала, что это называлось «держать марку». Я понимала, что не стоит так бездумно тратить деньги, и довольно много откладывала, но я никак не могла выдержать, если кто-нибудь рассказывал мне свою печальную историю, и сразу открывала кошелек. Половину концертов я пела бесплатно, собирая деньги для детей-калек, парализованных музыкантов, вдов или сирот.

Естественно, я ничего не получила, когда в январе 1849 года пела в Белом доме. Считалось, что я и так должна быть благодарна за то, что меня пригласили выступить. В тот вечер я надела зеленое бархатное платье с длинными рукавами и весьма скромным вырезом. Маленькие бриллианты сверкали у меня в ушах и на шее, восполняя простоту платья. Президент Полк и его жена миссис Полк, похоже, пришли в восторг от короткой программы, в которую я включила песни Бетховена, Шуберта и Листа, но больше всего публике понравились песни Стивена Фостера. [Американский композитор, живший в XIX веке и сочинявший музыку кантри. //  Трава обладает седативным действием, применяется при депрессии, бессонице; противопоказана при гипотонии и беременности ] Мне нравилось смотреть на Давида, когда он аккомпанировал мне: у него все время был такой вид, словно он ел мыло.

На приеме после концерта я танцевала с высоким, красивым джентльменом с белой гривой волос. Он представился как Гарт Мак-Клелланд, а позже я узнала, что он вице-президент.

— Мак-Клелланд? У вас есть сын по имени Стивен? Высокий и красивый, похожий на вас?

— У меня есть сын, и его действительно зовут Стивен, — согласился вице-президент. Его веселые, голубые глаза обезоруживающе улыбались. — Вы с ним встречались?

— О да! Он спас меня во время революции в Мюнхене. Дрался, как лев, был очень храбр. — Мой партнер недоверчиво посмотрел на меня. — Вы думаете, я вас дурачу? Поверьте, все было именно так. Стивен был секретным агентом короля Людвига.