Наконец я заснула, словно провалившись во мрак. А когда проснулась, то обнаружила, что мои самые худшие опасения подтвердились. Сет ушел. Его вещей не было. Я быстро оделась и поспешила в конюшню. Из трех принадлежавших нам лошадей осталась только Огненная. Сет уехал. Даже не написав на двери Guten Nacht.

Я бросилась назад в дом и поспешила в нашу комнату, располагавшуюся в конце коридора на втором этаже. Я кидала вещи в чемодан и тут заметила, что шерстяная сорочка, к которой я пришила остатки драгоценностей Людвига, исчезла. Я обыскала всю комнату. Этот ублюдок-горгио прихватил и мои драгоценности тоже! Ошеломленная, я сидела на полу. Бросил меня. Одну. Оставил без ничего. Ну нет. Он от меня не уйдет.

Я оделась в дорожное платье и захлопнула чемодан. Взяв его в руку, я распахнула дверь… В дверях стоял старейшина Пратт, загородив своим грузным телом выход.

— Доброе утро, миссис Мак-Клелланд, — сладко протянул он, состязаясь в галантности со своим предводителем. Было всего семь часов утра.

— Простите меня, — поспешно извинилась я. — Мне необходимо сейчас же уехать. Благодарю вас за гостеприимство… и за то, что позаботились о наших лошадях…

Я попыталась обойти его, но он не двигался с места. Это был плотный, тучный мужчина, скорее жирный, чем мускулистый. Он отъелся, обирая золотоискателей и в придачу, вероятно, подворовывая у товарищей по Святому братству. Достаточно было один раз взглянуть на него, чтобы понять: он обманщик. Маленькие глазки, всегда готовая улыбка, нежные руки.

— Сейчас, сейчас, не спешите так, баронесса, — сказал он голосом сладким, словно загустевший мед. — Что касается вашей лошади, то мне было очень приятно ухаживать за ней. Она послужит настоящим украшением моей конюшни.

— Что вы имеете в виду? — раздраженно спросила я. — Она моя.

— Нет, мэм, теперь моя, — убежденно поправил он меня. — Ваш муж продал ее мне. Вместе с седлом и сбруей. И пригоршней ярких, сверкающих камушков.

— Камушков! — вскричала я. — Они мои! И лошадь моя! И седло! Как он смел! Как вы посмели! Позвольте мне сейчас же пройти, или, клянусь, я завизжу на весь дом. Вы не имели права брать у него эти вещи. Я приказываю вам вернуть их мне сию же минуту. Вор! Мерзавец!

Я была настолько вне себя, что мне не приходило в голову, что этот толстый, заплывший жиром торговец мог лгать и что Сет ничего ему не продавал. Они оба были отъявленные мерзавцы. Но Сет уехал, и мне приходилось изливать всю ярость на ухмылявшегося старейшину. Я была на голову выше его, но он сильно превосходил меня в весе. Когда я не на шутку разбушевалась, он просто положил мне на плечо свою мясистую руку и толкнул. Я влетела в комнату и больно ударилась головой о шкаф. Пока я сидела на полу, пытаясь собраться с мыслями, Пратт вошел в комнату и сорвал с постели простыни и одеяло. Потом он вышел, закрыл за собой дверь, и я услышала, как в замке заскрежетал ключ. Я стала пленницей.

Я стучала в дверь, пока мои кулаки не покрылись синяками, я колотила в дверь ногами так, что трясся весь дом. Но никто не пришел, чтобы выпустить меня. Ни жены, ни дети. Я знала, что они слышат меня — меня, наверное, слышал и сам Сет Мак-Клелланд, где бы он сейчас ни находился, — но эти женщины были так запуганы своим мужем, так послушны ему, своему господину, что ни одна из них не осмелилась подойти к двери и хотя бы спросить, не нужно ли принести мне стакан воды.

Никакой возможности выбраться из этой проклятой комнаты не было. Это был старый кирпичный дом. Я выглянула наружу через единственное окно в комнате и, к своему ужасу, обнаружила, что, хотя комната располагалась на втором этаже, дом стоял на скалистом плато, и от окна до земли было добрых двадцать пять, а то и тридцать футов, и ни одного куста или клумбы, которая смягчила бы мое падение.

Я дала волю своим чувствам и визжала, как полоумная. Я кричала, топала ногами и рвала все, что попадалось под руку. Я терзала подушки, пока воздух не наполнился перьями. Я разбила зеркало. Разбила таз и кувшин. Разломала стул с изогнутыми ножками и била ими по умывальнику, пока не расколотила его на мелкие кусочки. Растратив все силы, я в изнеможении упала на остатки матраса и зарыдала.

День тянулся медленно. Вспышка бешенства прошла, и я с огорчением разглядывала комнату, всего за несколько минут превратившуюся в свалку мусора. Весь день я ничего не ела и не пила. Я забыла заглянуть под кровать, так что у меня остался хотя бы ночной горшок. Сил больше не оставалось, я могла только мысленно проклинать Сета на все лады за его предательство. Почему, почему я никак не усвою, что отдать свое сердце такому мужчине, как Сет, все равно что броситься в зыбучие пески? Он может только брать, брать, ничего не отдавая взамен. О, он может одаривать время от времени своим драгоценным телом и умениями, приобретенными в общении с тысячами женщин, но ничего, ничего от своей души.

Прошла ночь, но я так и не сомкнула глаз. Эти свиньи собирались, наверное, уморить меня голодом. Утром снова появился Зебулон Пратт. Я услышала, как в замке поворачивается ключ, но слишком ослабела, чтобы встать с матраса. Скрестив руки на груди, я сидела и молча смотрела ему в лицо.

Увидев, во что я превратила комнату, он неодобрительно поцокал языком и сказал:

— Вы должны научиться смирять свои чувства, если хотите стать хорошей Святой, мэм. Научиться принимать то, что посылает вам Господь. Не противьтесь его воле. В его божественной мудрости…

— Иди к дьяволу! — взвыла я. — Я хочу есть и пить. Принеси мне еды и побыстрее.

— В свое время, в свое время, — ласково сказал он. — Сначала позвольте мне сделать свое предложение. Если вы выйдете за меня замуж…

— Выйти за тебя замуж! — Я расхохоталась. — Ты осел! Убирайся из комнаты и оставь меня в покое!

Он негромко хихикнул. Мне хотелось залепить ему пощечину.

— Я надеюсь, вы скоро возьметесь за ум, мэм. Я поговорю с вами позже, когда вы… чуть сильней проголодаетесь.

Я схватила ножку стула и бросилась на него, но он увернулся и захлопнул дверь перед моим носом. Ключ повернулся. Я дергала за ручку двери, пока та не оторвалась.

У меня заурчало в животе: желудок настоятельно требовал пищи. Придется подумать. Если так пойдет и дальше, то без еды и воды он сломит меня в два счета. Не такой уж я была дурой, если только дело не касалось Сета. Я знала, что бывает с людьми, лишенными на несколько дней воды. Здесь, в такой жаре, я долго не протяну.

Шел второй день моего заточения. Я становилась все слабее и слабее. Днем я даже услышала свист в ушах. Я помотала головой, пытаясь от него избавиться, но ничего не получалось. Звук шел снаружи. Я высунулась из разбитого окна. Высокий, седой человек убирал граблями землю вокруг дома. Он не слишком старался, скорее просто постукивал по земле граблями и насвистывал.

— Ш-ш, эй, послушайте, — прошипела я. Он поднял глаза. — Если в вашем сердце есть хоть немного христианской любви, брат мой, я прошу вас: принесите мне веревку и помогите выбраться отсюда. Я думаю, брат Пратт ушел до вечера. Я здесь в плену…

Он испуганно оглянулся по сторонам и ответил хриплым шепотом:

— Вы не должны говорить об этом со мной. Я здесь тоже своего рода пленник. — У него, как у собаки, свисали щеки, образуя с обеих сторон лица два мешка, а карие глаза были большими, как у ребенка. Он снова огляделся и притворился, будто работает. — Если я помогу вам бежать, что вы будете делать потом? — спросил он, продолжая демонстративно возить граблями по земле.

— А вы как думаете? — фыркнула я. — Я выкраду мою лошадь и уеду из этого города.

Он поднял голову. Глаза его заблестели.

— Возьмите меня с собой, пожалуйста. Я… я не буду вам помогать, если вы меня не возьмете!

Я нахмурилась. Что это за мужчина? Если он тоже пленник, то почему он давно уже не сбежал? Он может свободно ходить вокруг дома. Почему он просит женщину, да еще запертую в комнате, помочь ему? Но я ничего не сказала. Я не хотела сейчас с ним ссориться. Может быть, потом я выскажу ему свое мнение, но не раньше, чем он поможет мне.

— Как вас зовут? — спросила я его. — Как вы здесь очутились?

Он снова испуганно огляделся и беспорядочно замахал граблями.

— Они называют меня Профессор, — не без гордости сказал он. — Когда-то я был знаменит.

Я благоговейно закивала. Наверное, он всем рассказывал об этом, чтобы сохранить остатки собственного достоинства.

— Соблазн золотых приисков оказался слишком силен, — вздохнул он. — Я все бросил и приехал сюда.

А приехав в Солт-Лейк-Сити, обнаружил, что мне нужны лошадь, еда, снаряжение. Я потратил все деньги на снаряжение, а на лошадь не хватило. Старейшина Пратт сказал, что, если я поработаю у него, он продаст мне лошадь. Но он платит мне всего доллар в день, а за лошадь просит больше двухсот. «Ну и дурак», — подумала я.

— Профессор! — донесся из дома пронзительный женский голос. — Ты уже закончил? Принеси мне воды!

— Почти, миссис Пратт! — отозвался он и замахал граблями с утроенной энергией. Через минуту он поднял голову и сказал: — Мне нужно идти. Мы поговорим позже.

— Подождите! — Я снова высунулась из окна. — Он не дает мне ни капли воды. Слушайте, я спущу веревку. Если вы привяжете кувшин…

Он заколебался, но в конце концов согласился, потому что нуждался во мне так же, как я в нем. Я моментально разорвала ночную сорочку и связала веревку. Через пятнадцать минут я уже тянула вверх глиняный кувшин. Я надеялась, что мне удастся не разбить его о стену дома, и молила Бога, чтобы моя веревка не порвалась. Потом я жадно пила и благословляла Профессора. Он был добрым, но бесхребетным человеком. В данном случае неплохо. Такими мужчинами легко управлять.

Мы выработали план. Точнее я. Когда стемнело, Профессор привязал к моей веревке конец прочного каната, и я втащила канат в комнату и спрятала. Я уже заканчивала прятать его под кроватью, когда услышала позвякивание ключей старейшины Пратта. Я огляделась. Кувшин! Я бросила его в чемодан и прикрыла юбками.

— Что ж, я вижу, вы все еще на ногах, — весело сказал старейшина Пратт.

— Бог дает мне силы вынести эту пытку, — холодно ответила я. — Я продержусь столько, сколько будет нужно.

— Это мы еще посмотрим. — Он захихикал и вышел. Ему и в голову не могло прийти, что у меня на воле есть сообщник. Он, наверное, вспоминал о Профессоре не иначе, как о бедолаге, которого так ловко надул. Наверняка Пратт считал, что у Профессора никогда не хватит смелости убежать. «Все к лучшему», — подумала я.

Святые отправлялись спать очень рано, чтобы пораньше встать и приняться за работу. В полночь я услышала сигнал Профессора:

— Песет!

Я бросилась к окну и сделала ему знак молчать. Сначала я привязала к канату мой чемодан, а канат — к ножке кровати. Потом спустилась сама. Я ползла по стене, бесшумно перебирая босыми ногами. Я решила не надевать ботинок, пока мы не окажемся в безопасности.

— Где ваше снаряжение? — спросила я Профессора, когда мы отошли в тень. — У вас были фляги, одеяла, еда?

Он кивнул.

— Все заперто в кладовке у старейшины Пратта. За кухней справа. Вы думаете… вы думаете, вещи удастся вернуть?

— Не беспокойтесь. — Я похлопала его по руке. — Я возьму все, что нужно. Послушайте, где он хранит деньги? У него есть какой-нибудь сундук или что-то в этом роде? Он забрал мои драгоценности.

Профессор нахмурился. Ему и в голову не пришло подумать о деньгах, когда речь шла о спасении жизни. Я терпеливо ждала. Наконец он медленно произнес:

— В кладовке есть ящик. Я не знаю, что там внутри. Пратт прячет его под полом, но я однажды видел сквозь щель в стене, как он поднимал доску и что-то клал туда.

— Чудесно! — воскликнула я. — Но сначала я займусь лошадьми.

Огненная стояла в конюшне с дюжиной других лошадей. Я не сомневалась, что, обнаружив наш побег, старейшина Пратт бросится в погоню. А с такой обузой, как Профессор, мне далеко не уйти. Я попросила Профессора принести соли и щедро подмешала ее в овес ничего не подозревающим лошадям. К утру они, мучимые жаждой, так напьются, что опухнут от воды и не проскачут и пяти миль. Я ненавидела себя за этот поступок и извинялась перед ни в чем не повинными животными — ведь у меня не было выбора. Лишь Огненная и еще пара жеребцов избежали этой участи. Этим трем лошадям я надела на глаза шоры и обвязала им тряпками копыта. Я велела Профессору отвести лошадей подальше от дома и привязать. С зашоренными глазами они не были так пугливы. Потом он должен был вернуться за седлами и одеялами, а я к тому времени собиралась управиться в кладовке.

С помощью шпильки, вытащенной из волос, я легко открыла замок на двери в кладовку. Внутри я зажгла свечу и прихватила все, что нам могло понадобиться: сушеного мяса, несколько охотничьих ножей, ружье, веревку, одеяла, спички. Не забыла про пару бутылок виски, одна из которых была наполовину пустая. Да, старейшина Зебулон явно не был образцовым мормоном.

Потом я ощупала руками доски пола и нашла ту, что лежала свободно. Это было несложно. Ящик, о котором говорил Профессор, оказался на месте. Он оказался большим, размером с детский гробик. Замок на нем был покрепче, чем на двери, но ненависть и ощущение опасности придали ловкости моим пальцам, и я вскоре открыла его. Мои маленькие камушки лежали сверху на двух мешках с золотом. Таких огромных мешков я еще не видела.

Я не колебалась ни секунды. Оценив каждую минуту своих страданий в душной, жаркой комнате в один золотой, я быстро подсчитала, сколько мне полагается, и, сунув оба мешка в одеяло, куда складывала все, что брала с собой, я опустила ящик в тайник и водворила доску на прежнее место. Перекинув свою ношу через плечо, я ушла. В Калифорнию. Мстить.

Глава 18

«ЗОЛОТАЯ ЦЫГАНКА»

Я спускалась по узкой, покрытой красным ковром лестнице. Двое китайцев, усердно драивших у входа рожки канделябров, повернули головы и пожелали мне доброго утра. Я ответила им тем же. Еще двое китайцев убирали большой игорный зал налево от входа. Дверь направо вела в маленький салон для игры в «фараона» и покер. В каждом зале был бар. Позади маленького салона находилась комната отдыха для привилегированных посетителей, застеленная красным ковром и богато обставленная мебелью: столы темного дерева и мягкие стулья располагали к долгому приятному времяпрепровождению за разговорами и к трате денег на дорогие напитки — такие же, только вдвое дешевле, подавались в барах остальных залов. Привилегии получал любой, кто мог заплатить взнос в тысячу долларов. В ноябре таких нашлось двадцать человек и еще пятнадцать ожидали своей очереди. В «Золотой цыганке» не было ресторана, он должен был обязательно появиться позже, но все же мы немного готовили. Члены моего клуба имели возможность заказать легкие закуски: деликатесы, вроде икры, раков, жареных устриц, русских «пирошков» и маленьких копченых сосисок, которые каждую неделю я получала от одного фермера, немца по происхождению, имевшего свое хозяйство ниже по реке.

Мы с Профессором жили в комнатах на втором этаже. Посетителям не разрешалось подниматься туда, если только их не звал управляющий. Сама я редко кого приглашала. У меня была красиво обставленная гостиная, примыкавшая к кабинету, который одновременно служил мне спальней, большой и удобной. Повар-китаец, готовивший для членов клуба hors d'oeuvres, [закуски (фр.).] также готовил и для меня.

— Ты оседлал мне лошадь, Вонг? — спросила я одного из китайцев. — Я завтракаю в городе.

Войдя в комнату отдыха, я заметила, что Профессор уже встал. Посмотрев на него внимательнее, я догадалась, что он и не ложился.

Я села рядом с ним и велела слуге принести нам кофе.

— Профессор, сегодня утром ты выглядишь довольно помятым, — с усмешкой заметила я. — Разве я не предупреждала тебя насчет водки? Это опасная штука.

Владельцы всех казино в городе были в бешенстве, потому что я закупила оптом всю партию водки на русском торговом корабле. А почему бы и нет? Я приехала туда первой. Подплыла на лодке и поздоровалась с капитаном по-русски. У меня с собой были деньги, и через полчаса мы ударили по рукам. Я пригласила капитана и его команду посетить «Золотую цыганку», и мы расстались друзьями навек. Водка была ужасно крепкой. Даже наполовину разбавленная водой, она была крепче любого напитка из тех, что подавали в эту осень на Вашингтон-стрит.

Профессор застонал и сжал ладонями виски.

— Голова раскалывается, — прохныкал он.

— Выпей кофе, — посоветовала я.

Ким, повар, принес поднос и поставил его на столик передо мной. Я взяла кофейник и налила Профессору полную чашку.

— Тебе, наверное, будет приятно узнать, что в этом месяце наши дела шли даже лучше, чем в прошлом, и я думаю, что декабрь окажется еще более прибыльным. Когда погода в этих горах станет сырой и холодной, старателям придется по душе теплое местечко, в котором будет много виски и развлечений. Видишь? Все твои сомнения насчет успеха нашего бизнеса оказались напрасными.

— Мне никогда не придется самому добывать золото, — уныло сказал он.

— О чем ты говоришь? — нетерпеливо прервала его я. — А то, чем мы занимаемся, это, по-твоему, не добыча золота? Ты и мечтать не смел, что у тебя когда-нибудь будет столько денег! А в будущем… — Я широко раскинула руки, чтобы показать, какое богатство ждет нас в будущем. — Когда мы откроем ресторан и расширим Большой салон… ах, это будет чудесно! А ты все еще хочешь идти ковыряться руками в земле, гнуть спину, постоянно ожидая, что тебя стукнут по голове или ограбят. Боже, какой ты ребенок! У тебя в мозгу не больше одной извилины.

— По крайней мере добыча золота — это честный труд, — буркнул он в чашку.

— Да? А ты полагаешь, что мы занимаемся нечестным трудом? Куда же пойдут эти работяги после трудового дня, если не сюда? Ответь мне. В другие игорные залы города, вот куда. У меня по крайней мере самая честная и открытая игра в Сан-Франциско. Честные крупье, честные игры, честные карты. Я даже тебе позволяю играть в «фараона», а честнее тебя никого в мире нет. Я думала, что после пяти месяцев в компании со мной, к тебе пристанут хоть некоторые из моих воровских замашек. Но нет. Ты все еще считаешь себя виноватым в том, что мы обокрали эту жирную свинью Пратта!

— Я ничего не крал. Это все ты!

— Ты самый большой идиот, какого я когда-либо видела. Я откусила кусок хлеба и принялась яростно жевать.

Профессор робел перед женщинами, боялся делать большие ставки в игре, пугался быстрых лошадей, постоянно опасался заболеть. Но любил выпить.

— В любом случае вор не ты, а я. Сиди и развлекайся. Разве это не лучше, чем учить тупых мальчишек языку, на котором никто не говорит?

Профессор признался мне однажды, что преподавал латынь в одном из лучших колледжей на востоке Штатов. Один раз он упомянул Гарвард, в другой раз — Принстон. Я, по правде сказать, сомневалась, что Профессор вообще когда-нибудь где-нибудь преподавал.

Бедняга. Через что пришлось ему пройти вместе со мной! Я тащила его через пустыни Юты и Невады, заставляла идти, когда он хныкал, жаловался и божился, что не пройдет больше и мили. Я льстила ему, обманывала его, обижала. Я вытащила его из лагеря золотоискателей в горах восточнее Сан-Франциско, заявив, что он дурак, если хочет ломать спину за два доллара в день, когда у нас в седельной сумке лежат десять тысяч золотом.