— Я тоже скажу тебе до свидания. Не могу утверждать, что получил удовольствие от общения с тобой, но это было занятно. — Он покопался в кармане и швырнул мне монету. — Прощай, цыганочка.

— Не называй меня так! — Я ловко поймала в воздухе монетку. — Я теперь горгио, как и ты.

Мы мерили друг друга враждебными взглядами. Он с демонстративным презрением разглядывал мои яркие юбки и шарфы, красные сапожки и шали. Затем откинул назад голову и весело расхохотался. Я сжала руки в кулаки.

— Ты, грязный пес. Как ты осмеливаешься смеяться надо мной? Ты думаешь, это так сложно — быть горгио?

— Кто угодно может быть горгио, — ответил он, посмеиваясь, — весь мир вокруг полон ими. Но стать культурным, образованным человеком — это совсем другое дело. А ты, мой маленький дружок, и за сто лет не станешь воспитанной женщиной. Ты так и останешься на всю жизнь маленькой грязной цыганкой, не важно, как ты будешь себя называть.

— Лжешь! — Я сощурила глаза. — Пусть тебя испепелит солнце!

Сет подхватил чемодан и пошел прочь, все еще посмеиваясь себе под нос. Я следовала за ним на некотором расстоянии. Он думает, так просто от меня отделаться? Дурак. Я передала ему слова Урсулы, а он не поверил. Но скоро, очень скоро он убедится, что старуха говорила правду.

Сет зашел в ресторан поесть, а я поджидала его снаружи. Выйдя на улицу, он сделал вид, что не замечает меня, и пошел дальше. Мои сапожки выбивали громкую дробь на вымощенной булыжником мостовой, пока я семенила рядом, стараясь не отстать.

— Какой самый культурный город в мире? — спросила я. — Париж, ведь так? Если я хочу стать настоящей горгио, стать воспитанной женщиной, я должна туда поехать.

— Нет.

— Если ты возьмешь меня с собой, то я в долгу не останусь: я отплачу тебе добром за добро. Я теперь одна в целом мире, и ты не можешь бросить меня в этом дьявольском месте! Я умру еще до захода солнца.

— Хорошо. — Он, слегка прихрамывая, шел вниз по узкой улочке. Жаль, что я отдала ему мазь: этот мужчина явно не умеет быть благодарным.

— Мне обязательно надо попасть в Париж, мсье Сет, — причитала я. — Я думаю, ты должен взять меня с собой.

Он зашел в низкое здание рядом с пристанью. Я спросила прохожего, что там находится, и мне ответили, что здесь продают билеты. Я быстро проскочила внутрь.

— …отправляемся сегодня с отливом, — говорил мужчина за конторкой. — Должны прибыть в Марсель через два месяца, если повезет с погодой.

Сет повернулся, чуть не сбив меня с ног.

— Ты купил мне билет? — с надеждой спросила я. — Ты заслужил мою благодарность до скончания веков! — Я попыталась поцеловать ему руки, но он резко оттолкнул меня и вышел. Я поспешила за ним. — Не оставляйте меня здесь, мсье Сет! — громко кричала я. Мне удалось снова уцепиться за его рукав. Вокруг нас уже собралась небольшая толпа. — Вы не можете так поступить со мной! Ой-ой-ой, — я взглянула на окружающих, которые с интересом пялились на нас, — этот человек — мой муж, и он сказал, что бросит меня! Мне всего лишь четырнадцать, и я беременна! Он не оставил мне ничего, ни копейки денег, а сейчас подло бросает меня! Нельзя верить французам. Ой-ой-ой, есть ли еще такая несчастная девушка, как я?

Сету, однако, удалось ускользнуть, прежде чем люди в толпе вникли в смысл моих причитаний. На этот раз я не стала бежать за ним. Он скорее всего отправился на корабль, а я знала, что меня туда не пустят без билета. Что же делать? Неожиданно я больше всего на свете захотела оказаться именно на этом корабле. Но у меня не было денег. Я взглянула на монету, которую Сет швырнул мне — десять рублей, империал. Я поспешила назад в билетную кассу.

— Что тебе надо, цыганка? — грубо спросил человек в окошке. — Убирайся отсюда. Здесь не разрешается просить милостыню.

— Я хочу попасть на судно, которое сегодня вечером отплывает во Францию. Сколько это стоит?

— Самые дешевые места в каюте — тридцать рублей. В трюме — двадцать два.

— Мне не нужны постель или крыша над головой, — нетерпеливо сказала я. — Я посплю и на палубе. Сколько?

— Двадцать рублей, — холодно ответил он.

— Ты вор и бандит! Содрать с бедной сиротки двадцать рублей за кусок палубы! Ба! Я лучше пешком пойду в Париж. Как насчет десяти рублей?

— Пятнадцать, — сказал мужчина, — и ни рублем меньше.

— Десять, — упрямо повторила я. — Мне еще надо купить еды. А я бы отдала тебе десять рублей прямо сейчас.

Мы долго торговались и сошлись на тринадцати рублях. Это означало, что мне надо где-то раздобыть три рубля и еще деньги на еду. Я сказала, что вернусь через час с тринадцатью рублями, и, если он продаст мое место кому-то еще, я вырежу у него сердце ножом, который все время ношу под юбками. Он струхнул, действительно поверив, что я не расстаюсь с оружием.

Я пошла к пристани посмотреть на корабль. Мой корабль. Я увидела Сета, стоящего у поручней, и весело помахала ему. Он кое-как улыбнулся в ответ. Этот дурак думает, что мы навсегда расстанемся, как только начнется прилив. Ничего, скоро он убедится в обратном!

Я выбрала место так, чтобы меня было слышно на корабле. Хорошее местечко, закрытое от пронизывающего ветра, и вместе с тем очень оживленное. Люди так и сновали здесь взад-вперед. Я села около стены и приготовилась: вывернула ногу, сделав вид, что я хромая, провела руками по земле, а потом по лицу. Готово! Но нет, красные сапожки слишком чистые, слишком богато выглядят. Я сняла их и спрятала в узел. Подобрав валявшуюся на земле грязную тряпку, я быстро намотала ее на «хромую» ногу.

— Пожалуйста, подайте, кто сколько может. Сударыня, подайте мне, я не ела неделю. Помогите, чем можете.

Подавали мне хорошо, но все же недостаточно: за десять минут я собрала пятнадцать копеек, однако до столь необходимых мне трех рублей было еще далеко.

Опытной рукой я придала узлу вид запеленатого ребенка. Живой младенец, конечно, был бы лучше, но, если «этот» будет молчать, как мертвый, тоже ничего. Я снова запричитала и тут же почувствовала разницу: хромая девочка — очень жалкое зрелище, но хромая девочка с младенцем, который настолько голоден, что не может кричать, — это по-настоящему берет за душу. Я прятала деньги, как только они падали на землю, — глупо показывать, что у тебя их и так уже немало. Провожая взглядом каждую монетку, я считала в уме: шестьдесят, восемьдесят, сто! Осталось еще два рубля. О, как замечательно, мне попался мужчина с нечистой совестью — остался один рубль!

Неожиданно сверху на меня упала чья-то тень. Я подняла голову и встретила взгляд холодных голубых глаз Сета. Никаких смешинок, в них только негодование.

— Пожалуйста, господин, — я протянула к нему свою грязную трясущуюся руку, — всего несколько копеек, чтобы помочь бедному инвалиду. Я так давно не ела. Пожалуйста, помогите мне.

Как раз в этот момент проходивший мимо матрос швырнул мне монетку. Я на лету поймала ее, спрятала в потайной карман и опять затянула свое.

— Прибыльное дело, а, цыганка? — сухо спросил Сет. — Ты, кажется, не отказалась от мысли попасть на корабль?

— Убирайся, — прошипела я зло.

— Я же знаю, что ты не хромая, — громко сказал Сет. — Я также знаю, что ты сегодня утром умяла весьма приличный завтрак.

— Убирайся! Убирайся!

— На самом деле, — продолжал он на варварской смеси русского и французского, который собравшиеся вокруг люди едва понимали, — ты воровка и мошенница! Воровка! Воровка! — закричал он, показывая на меня пальцем. — Эта цыганка украла мой кошелек! Воровка! Полиция!

Я мгновенно вскочила на ноги.

— Ты что, сошел с ума? Хочешь, чтобы меня арестовали? Прекрати сейчас же!

Из толпы раздавались угрожающие крики. Я поспешно подхватила свой узел и побежала, чуть не упав из-за тряпки, которой завязала ногу. Я слышала сзади громкий хохот Сета и пожелала, чтобы у него лопнул живот.

Я не могла больше терять времени. Мне не хватало еще целого рубля, а времени до отхода корабля оставалось совсем мало. Я устроилась было на новом месте, но, собрав всего тридцать копеек, услышала гудок парохода. Я кинулась в билетную кассу.

— Двенадцать рублей тридцать копеек. Или бери, или останешься ни с чем. А если не возьмешь, то я прокляну тебя так, что ты никогда не будешь иметь сыновей, одних дочерей.

Кассир поспешно взял мои деньги и выдал билет. Я не могла прочитать, что там написано, но попросила человека рядом проверить, действительно ли это билет на нужный мне корабль. Затем я со всех ног помчалась на пароход, боясь, что он отчалит без меня. Я кричала и размахивала своим билетом перед каждым, кто попадался на пути, чтобы меня не выгнали. На борту меня тут же отправили вниз, в трюм. Спускаясь, я на секунду подняла глаза и увидела, что с верхней палубы за мной следит Сет.

— Эй, горгио! — весело крикнула я. — До встречи в Париже!

…Когда через два месяца мы прибыли в Марсель, я страшно ослабла и страдала от лихорадки. Раньше я никогда не плавала на корабле и даже не догадывалась, что такое морская болезнь. Я промучилась все путешествие. Я почти не видела неба за это время и ела самую малость — только то, что перепадало от других пассажиров.

Мы, трюмные обитатели, быстро спустились на берег. Я немедленно села на землю. Мне хотелось просто поднять лицо к теплому солнышку и удостовериться, что все закончилось и что я на твердой земле. Мимо прошел Сет Гаррет, выглядевший весьма сытым и довольным.

— Я думал, ты собиралась в Париж, — игриво заметил он.

— Как я могу туда попасть, — пожала я плечами, — когда умираю от голода? Прощай. Ты-то добрался, куда хотел. Бог в помощь!

— Ну-ну, неужели все так плохо?

К нам подошел полицейский и грубо толкнул меня в бок сапогом.

— Здесь не разрешается просить милостыню. Убирайся, цыганка. Она мешает вам, мсье? — обратился он к Сету. — Я сам займусь ею. Убирайся, мошенница, пока я тебя не арестовал.

— Чтоб ты утонул, — слабо пробормотала я.

— Ты, маленькая…

— Все в порядке, — вмешался Сет. — Она со мной. Пошли, цыганочка.

Я почувствовала, что краснею.

— Ты берешь меня с собой? В Париж?

— Да, и я даже придумал, где ты там сможешь остановиться.

Пока мы ехали на поезде — а для меня это было в новинку, — я безуспешно пыталась вытянуть у Сета хоть слово о моем будущем. Где мы будем жить? Я остановлюсь у его матери? Может быть, тети? У него есть семья? Почему он мне ничего не говорит?

— Не важно, — это было все, что я услышала в ответ. На вокзале Сет нанял экипаж. Пока мы усаживались, мимо промчался еще один, в котором сидела богато и красиво одетая женщина. Она слегка наклонилась вперед и улыбнулась Сету. Он, также улыбнувшись, кивнул в ответ, и приподнял шляпу. Мы отъехали.

— Ты знаешь эту женщину? — спросила я.

— Нет.

— Тогда почему ты поздоровался с ней как со старой знакомой?

— Потому что я не прочь познакомиться с ней поближе. Я задумалась.

— Очень странно. А если она не захочет? Она же не знает ни тебя, ни твоей семьи. Вдруг ты плохой человек? Неужели, так принято вести себя в цивилизованном мире?

— Да.

— О! А я стану цивилизованной, мсье Сет? Ты научишь меня?

— Я-то нет, но этим займется другой человек. Помолчи, мы уже почти приехали.

Наконец наш экипаж остановился перед высоким белым домом на рю де Вожирар, неподалеку от Люксембургского сада. Сет нацарапал что-то на листке бумаги и сунул его мне в руку.

— Отдашь лично хозяйке дома, мадам Морней. Теперь можешь идти, цыганочка. Прощай!

Экипаж тронулся с места, и я услышала веселый смех Сета Гаррета.

Глава 4

Я СТАНОВЛЮСЬ ОБРАЗОВАННОЙ

— Ах, вот она какая, маленькая цыганка Сета. — В гостиной мадам Одетты Морней раздался серебристый женский смех. — Подойди поближе, девочка, я хочу на тебя посмотреть.

Я медлила.

— Иди сюда, Рони, — сказала мадам Одетта, махнув рукой, — делай, как тебя просит Симона.

Я подошла к софе.

Симона Галлиер была олицетворением парижской красотки сороковых годов: маленькая, худенькая и холодная, как фарфоровая куколка. Ее светло-каштановые волосы были гладко зачесаны на затылке, а над ушами спадали каскадами причудливых завитков. Прическа казалась простой на вид, но парикмахеру наверняка потребовалось не меньше трех часов, чтобы добиться такой очаровательной небрежности. У Симоны были зеленые глаза, бледная кожа и капризный ротик, который, когда она дулась (что случалось весьма часто), был похож на спелую ягоду. Ее персикового цвета утреннее платье с длинными рукавами было настоящим шедевром портновского искусства. Белоснежные кружева пенились на груди и на манжетах, а маленькие черные бархатные банты, приколотые на талии и на плечах, подчеркивали все линии ее стройной, затянутой в корсет прелестной фигурки.

Я с болью осознавала, как жалко, должно быть, выгляжу рядом с этим совершенным созданием. За те четыре месяца, что я провела в Париже, я выросла на два дюйма, но совсем не поправилась и выглядела долговязой и неуклюжей. Простое черное платье было мне мало, и мои щиколотки и запястья некрасиво выглядывали наружу. Две тяжелые косы свисали до талии. Белый передник и манжеты уже помялись и испачкались, хотя они были чистыми и выглаженными еще час назад.

Я застенчиво остановилась перед изысканной, надушенной куколкой на софе, ненавидя ее за то, что она разглядывает меня, будто лошадь на ярмарке. И все же я не в силах была отвести глаз от Симоны. Я хотела знать как можно больше о женщине, которая с такой фамильярностью говорила о Сете Гаррете.

— Моя дорогая Одетта! — воскликнула в конце концов Симона, поднося свою изящную ручку к щеке и изображая ужас. — Она такая огромная! Эти русские цыгане, должно быть, племя гигантов. К тому же она, наверное, ест, как лошадь.

— Она еще ребенок, — возразила мадам Одетта, — и хороший аппетит естественен в ее возрасте. Что касается внешности… ну, ты тоже не отличалась особой красотой, когда тебе было четырнадцать. — Мадам Одетта поправила свои ярко-рыжие волосы и бросила выразительный взгляд на молодую женщину. Я заметила, что мадам смотрит на талию Симоны, которая, даже немыслимо стянутая корсетом, все же была не такой тонкой, как ее собственная.

— Я всегда была красива! — капризно объявила Симона. — И мужчины всегда меня обожали, даже ребенком. Ты и представить себе не можешь, сколько я в этом году получила предложений руки и сердца. Это было так скучно.

— И от Сета Гаррета? — холодно поинтересовалась мадам Одетта.

Я навострила уши. Женщины не обращали на меня внимания, словно я была частью обстановки.

Симона порозовела.

— Конечно, — сказала она, слегка запинаясь, — особенно от Сета.

— Да, он такой настойчивый любовник, — согласилась мадам Одетта. — Такой настойчивый, что пробыл в Париже всего неделю в марте, прежде чем отправиться неизвестно куда. Наверное, он тогда же и сделал тебе предложение, да?

— Ты знаешь, каким он бывает занудой, — фыркнула Симона. — Таким упрямым. Правда, мы слегка поссорились, когда он вернулся из России.

— Я что-то слышала об этом. — Мадам Одетта обмахнулась веером. — Когда он вернулся и обнаружил, что ты живешь в его доме, то вышвырнул тебя за дверь вместе со всеми пожитками.

— Ложь! — горячо возразила Симона. — Представить себе не могу, кто распространяет такие гадкие слухи!

— Возможно, кто-то из толпы, которая собралась поглазеть на столь забавное зрелище, — предположила мадам Одетта.

— Ты же знаешь, сколько у меня врагов. — Симона со стуком захлопнула веер. — Естественно, все эти женщины ревнуют, они сами хотели бы заполучить его. Удивляюсь тебе, Одетта. С каких это пор ты прислушиваешься к глупым сплетням?

— Покинув сцену, я стала больше интересоваться человеческой природой, — промурлыкала мадам Одетта. — Ты должна простить маленькую слабость старой женщине, дорогуша. Вспомни, я в два раза старше тебя.

Я взглянула на Симону, которая стиснула зубы от злости. Едва ли это утверждение мадам было верным. Недавно я подслушала, как Мари-Клэр, горничная мадам Одетты, говорила кухарке, что «старой перечнице» по меньшей мере семьдесят пять.

— Ты сама поймешь, — продолжила мадам Одетта, — всего через несколько лет, как с возрастом меняются взгляды человека на жизнь. Рони, не стой столбом и принеси чаю.

Я подпрыгнула от неожиданности.

— Что? Чай? О да, чай!

— Да… что? — многозначительно переспросила мадам. Я немного подумала.

— Да… мадам. — Я склонилась в неуклюжем реверансе и неспешно, как меня учили, вышла из комнаты. При этом я споткнулась о низенький столик, оглянувшись на захихикавшую Симону. Я вспыхнула и с этой минуты еще больше возненавидела ее.

Закрыв за собой дверь, я прислушалась.

— Ну, Симона, — с глубоким вздохом произнесла мадам Одетта, — если бы ты знала, что мне пришлось пережить. Ты бы видела эту девчонку в первый день, когда Сет оставил ее у меня. Шокирующее, просто шокирующее зрелище. Грязная, худая, как палка, со впалыми щеками, огромными глазами и колтуном на голове. А как она вопила, когда кухарка швырнула ее обноски в огонь. Словно ее убивали! Она не дает обрезать ей волосы, отказывается спать на простынях, не хочет есть молоко и яйца. Ужасные привычки. Я уже не говорю о том, что она не умеет прилично изъясняться по-французски. Впрочем, она старается. Когда эта глупая корова Полетт забеременела и вынуждена была вернуться домой в деревню, я начала готовить из Рони горничную.

— Ты уверена, что Сет одобрит подобную затею? — поинтересовалась Симона. — Возможно, он прислал этого ребенка, чтобы ты занялась ее образованием, Одетта. В конце концов, ты когда-то, хоть и недолго, владела частной школой.

Я уже знала об этой школе — результат моего беззастенчивого подслушивания разговоров между кухаркой и Мари-Клэр. Уйдя со сцены, мадам Одетта открыла «семинарию для молодых девушек». Все шло великолепно до тех пор, пока матери ее подопечных не узнали о недавнем прошлом мадам Одетты: она была не только знаменитой актрисой, но и известной куртизанкой! Я не знала как следует, что такое «куртизанка», но, судя по интонации Мари-Клэр, это было что-то отвратительное. По словам горничной, скандал потряс лучшие семьи Парижа (в которых старшее поколение мужчин было весьма близко знакомо с мадам Одеттой), и школу закрыли. Это было ужасное время в жизни мадам, и она не любила вспоминать о нем.

Я не сомневалась, что Сет знал о школе и именно поэтому послал меня к мадам Одетте. Я была последним человеком в Париже, который мог бы претендовать на учебу в подобном заведении. К тому же не стоило забывать об откровенной неприязни мадам к грязной оборванке, которая даже не говорит как следует по-французски. Сет просто решил сыграть маленькую шутку над нами обеими.

Это был ужасный день. В гневе мадам Одетта кричала о смертельном оскорблении и о возмещении ущерба. Она совсем было собралась снова выкинуть меня на улицу, когда вошла Мари-Клэр и объявила, что посудомойка только что сбежала с учеником мясника. В итоге меня послали на кухню.

— Уверена, что Сет и не думал давать девочке образование, — сурово проговорила мадам Одетта: замечание Симоны задело ее за живое. — В конце концов, он же не мог сам приглядывать за ней и знал, что я буду добра к несчастной бездомной цыганке.

— Да, ты просто образец великодушия, дорогая Одетта, — заметила Симона. — Ох уж этот Сет! Совершенно непредсказуем! Удивительно, что он не привел сюда обезьяну!

— Моя дорогая, эта девчонка была не лучше, — вздохнула мадам.