Нет, они не станут выяснять отношения прилюдно, не сделают ничего такого, что может бросить тень на мое имя. Разговор произойдет с глазу на глаз: «Добро пожаловать в замок Лесконфлеров, сударь. Мы рады видеть вас на свадьбе сестры. Как мы понимаем, вы уже имели счастье с ней видеться. Как, вы так не считаете? Припомните, сударь. Припомните то, что случилось шесть недель назад…»
И вот тогда они, укрывшись от любопытных глаз, обсудят все условия дуэли. Филипп, прекрасный фехтовальщик, маэстро шпаги, предложит оружие. Оноре будет секундантом. Филипп Лесконфлер и Арманд Валадон со шпагами в руках встанут друг перед другом. Я уже почти слышала веселый звон скрестившихся клинков, тяжелое дыхание мужчин, видела ловкие выпады. Филипп немного учил меня фехтованию, и мне нетрудно было представить каждый жест дуэлянтов.
«Убей его за меня, Филипп, — повторяла я про себя. — Проткни его насквозь и принеси мне его сердце на кончике шпаги!»
Дверь открылась. На пороге стоял маркиз Пеллиссьер, а сзади, вплотную, — Филипп и Оноре. На губах маркиза играла циничная усмешка, та самая, что преследовала меня во сне и наяву вот уже шесть недель. Он переступил через порог. Оноре и Филипп вошли следом и закрыли дверь.
— Прошу вас, господа, не так напористо, — сказал маркиз. — Мне чертовски жаль испортить бархат.
— Напрасные опасения, милорд, — ласково ответил Филипп. — В гробу прореха на спине будет незаметна. Напротив, все будут восхищаться тем, как хорошо вы смотритесь в состоянии вечного покоя.
Нож Оноре упирался в спину маркиза.
— Это наша сестра, милорд, — представил меня Оноре, — но, боюсь, представления излишни. Вы уже знакомы.
— Разве? Я не припомню, когда имел счастье.
Я вышла из тени на середину комнаты, где было светлее. Лицо маркиза расплылось в насмешливой улыбке.
— Ну конечно, теперь вспомнил. Тогда, мадемуазель, вы были одеты по-другому. Если бы не ваш наряд тогда…
Оноре ткнул его под ребра.
— Похоже, вы забыли приличия в том же лесу, в котором моя сестра оставила честь, — резко сказал Оноре. — Но быть может, вы оба восстановите утраченное, если месье поведет себя как джентльмен. Вы не припомните, о чем мы с вами толковали несколько минут назад?
— Разумеется, помню. Острие вашего ножа хорошо освежает память, мой друг, — ответил маркиз. — Но, уверяю, у вас нет необходимости в таких грубых приемах. Мы ведь не в Сицилии.
— Мы — корсиканцы, сударь, — мрачно поправил гостя Оноре. — В наших жилах течет горячая корсиканская кровь, такая же, что и у императора. И, как и он, мы не прощаем оскорблений, но, как и он, мы умеем быть благоразумными.
— Предмет переговоров — ваша жизнь, — заговорил Филипп.
— Какие переговоры? — возмутилась я. — Что еще за переговоры? Почему он еще жив?
— Минутку, Элиза, — перебил меня Оноре. — Ну так как, милорд, вы приняли решение?
— Слово «решение» подразумевает выбор, — холодно заметил маркиз. — А у меня, насколько я понимаю, выбора нет.
Арманд Валадон шагнул ко мне, и я не отстранилась, не отступила. Я встретила его взгляд спокойно и холодно, хотя сердце мое разрывала ненависть. В этом человеке было нечто грозное и неотвратимое, словно он был вестником грозного рока или самой смерти. Маркиз склонил голову.
— Мадемуазель Лесконфлер, не окажете ли вы мне честь, приняв мою руку и сердце?
— Что?!
Возмущенная, я обернулась к братьям.
— Так вот, значит, как в вашем представлении выглядит защита чести сестры? Трусы! Да я лучше умру, чем выйду за злодея! Дай мне свой нож, Оноре, — потребовала я, протянув руку, — я убью его своими руками, как и обещала. Вот так братья! Лучше бы я попросила помощи у малолетних детей!
— Элиза, — вспыхнул Оноре, — успокойся. Это была идея Филиппа. Я всегда был за то…
— Брак — наилучшее решение, — с холодной улыбкой объявил Филипп, — для всех присутствующих.
— Вы испугались! Вы струсили перед императором! Стыдитесь! Франции не нужны трусы! Выйти за него замуж? Одна мысль об этом для меня оскорбительна!
— Я с вами совершенно согласен, мадемуазель, — заявил с улыбкой маркиз. — Может быть, мы сможем достичь понимания, и тогда…
— Мне не нужно никакого понимания, — отрезала я, — мне нужна твоя кровь!
Маркиз зевнул и опустился в кресло.
— Разберитесь пока между собой, господа, а я подремлю. Дадите мне знать, когда придете к общему мнению.
— Ты выйдешь за него замуж, — твердо заявил Филипп. — Элиза, побудь с господином маркизом, пока мы с Оноре займемся приготовлениями. У вас есть час на то, чтобы поближе познакомиться, прежде чем вас объявят мужем и женой.
— Познакомиться?! Обвенчаться?! — кричала я. — Вы, должно быть, шутите!
— Поверь мне, Элиза, — устало объяснил Филипп, — это единственный выход, наилучший. — Он повернулся к моему новоявленному жениху: — Не пытайтесь улизнуть, милорд. У окон и дверей я выставил вооруженную охрану. Им приказано убить вас, если вы появитесь без сопровождения одного из нас.
Маркиз кивнул и, зевнув, закрыл глаза. Оноре и Филипп вышли, оставив нас наедине.
Я нервно мерила шагами комнату. В те минуты я ненавидела братьев сильнее, чем своего обидчика. Они меня предали. Мне не у кого искать помощи. Я остановилась и украдкой взглянула на дремлющего маркиза. Сложив на груди руки, он тихонько посапывал.
Я топнула ногой.
— Как вы смеете спать? Немедленно проснитесь и убирайтесь отсюда!
Он приоткрыл один глаз.
— Простите меня, мадемуазель, но у меня сегодня был трудный день, а вечер, кажется, предстоит еще более утомительный.
— Убирайтесь! — Я указала ему на дверь. — Вы меня слышите? Убирайтесь немедленно! Сейчас же!
Маркиз поднял брови.
— Чтобы угодить в объятия стражников? Вам ведь этого хочется, не так ли? Нет уж, спасибо, мадемуазель, я лучше останусь здесь.
— Вы… Вы — ничтожество! — сказала я — Вы самый ничтожный червь, вы — хам, меня от вас тошнит!
— Прошу прощения, мадемуазель, за то, что мой вид вызывает в вас такие неприятные чувства. Большинство женщин реагируют на меня по-другому.
— Большинство женщин, — фыркнула я, — безмозглые создания. Я знаю, что вы из себя представляете. Жестокий, самодовольный, бесчувственный хам. Скот. Животное. В вас нет ни на грош порядочности!
— Порядочность, воспитание, хорошие манеры… До сих пор меня никто не обвинял в отсутствии оных. Другое дело, что я веду себя в соответствии с обстоятельствами, а в вашем конкретном случае обстоятельства меня подвели. Как мне, по-вашему, следует обращаться с дамой, знакомство с которой было достаточно кратким и которая, кажется, очень скоро станет моей женой? Наша первая встреча состоялась при весьма пикантных обстоятельствах, и я смело могу сказать то же, что и вы: я видел вас, мадемуазель, такой, какова вы есть на самом деле — блудливой, капризной и бешеной, — закончил свою сентенцию маркиз и со вздохом заключил: — Да, моя маленькая леди, вы — дикарка, и перспектива заполучить вас в жены меня пугает.
— Как вы смеете так со мной разговаривать? — Я сжала кулаки. — Вы… Вы подло на меня напали. Вы — самодовольная свинья! Ублюдок! Скотина!
— У вас весьма обширный лексикон, — заметил Валадон. — Должно быть, вы владеете полным набором площадной брани.
— Вы — отвратительный, ужасный человек!
Валадон надо мной смеялся.
— С трудом верится, что в наш просвещенный век супружество должно быть неизбежным следствием краткого альянса. Провинция… Отсталые нравы…. И я, похоже, попался в лапы грубых, дурно воспитанных людей…
Я пошла на него с кулаками.
— Если уж кого называть грубияном, так это вас!
— … пытающихся взвалить вину за незначительное происшествие…
— Ничего себе незначительное!
— … на плечи жертвы.
Я онемела от такой наглости. Он встал с кресла и прошелся по комнате.
— Очень мило, — заметил маркиз, взглянув на мой портрет работы Давида, где я была изображена в образе Дианы-охотницы. Портрет был написан по заказу Наполеона к моему шестнадцатилетию. — Но не вполне точно. Чтобы передать эти искры в глазах, этот румянец и эту поразительную особенность — набухание груди, когда вы сердитесь, нужна кисть посильнее. Эта картинка слишком слащава, слишком невинна. А вы не невинны, Элиза, вы никогда не были невинной овечкой.
Я схватила со стола дяди Тео тяжелую серебряную чернильницу и швырнула ему в голову. Однако маркиз увернулся, и чернильница врезалась в одну из любимых статуэток дяди Тео, приказав фигурке долго жить. В мгновение ока этот несносный человек оказался рядом и схватил меня за руки. Я попыталась его лягнуть, но на мне были парчовые бальные туфельки, и как оружие они не годились.
— Вы — испорченный, невоспитанный ребенок, мадемуазель, — заключил Валадон. — Клянусь, если бы вы были моей, я бы бил вас до бесчувствия. Мне не слишком нравятся избалованные дети…
— Кроме тех случаев, когда вам хочется их насиловать!
Маркиз широко улыбнулся, и пальцы его больно впились в мою руку.
— Вы знаете, что потеряли невинность только потому, что чуть не выцарапали мне глаза. Вас следовало проучить, и я преподал урок, всего один.
— Лжец! — выплюнула я ему в лицо. — Вы бы все равно это сделали!
— Разве? Может, вы и правы, только правды нам никогда не узнать. Вы были так соблазнительны — как спелое яблочко, которое только и ждет, что его сорвут. Редкие девушки купаются нагими в глуши, а потом, даже не удосужившись одеться, лежат на травке и мечтают о любви. В конце концов меня можно простить: ведь я всего лишь мужчина, а не святой. — И он отпустил меня.
Дрожа от гнева, не в силах от ярости вымолвить ни слова, я растирала запястье, сердито глядя на покрасневшие места. Валадон между тем снова уселся в кресло, закинув ногу на ногу.
— Мы должны отнестись к тому, что произошло, как цивилизованные люди, а не как варвары. Наш брак будет роковой ошибкой, ведь между нами ничего не было, кроме мимолетного желания, подогретого жарким и душным полуднем.
— Но…
— Вы ведь выходите за барона фон Мейера, как я слышал? — невозмутимо продолжал маркиз. — Вот и прекрасно! Нарожайте ему с десяток чудных сыновей, и давайте забудем эти глупости. Уговорите братьев довольствоваться иной формой компенсации.
— Если я и стану их о чем-нибудь просить, — процедила я сквозь зубы, — так только о том, чтобы они проткнули вас насквозь. Вы думаете, я хочу стать вашей женой? Лучше умереть!
Дверь распахнулась, и в комнату вошли Оноре и Филипп в сопровождении престарелого прелата, с трудом передвигавшего ноги.
— Нам повезло, Элиза, — возбужденно воскликнул Оноре. — Среди гостей оказался кардинал Франческо Паоло де Куера. Мы все объяснили кардиналу, и он любезно согласился пойти нам навстречу.
— Нет! — отрезала я. — Нет, нет и еще раз нет.
Братья замерли.
— Вы что, не понимаете? Я не хочу выходить замуж за это чудовище! Никогда! Я лучше пойду за самого дьявола, чем…
— Ради Бога, Элиза, — нетерпеливо перебил Филипп. — То ты рыдаешь дни напролет, потому что приходится выходить за барона, а теперь, когда сам маркиз Пеллиссьер просит твоей руки, упираешься как ослица.
— А кто оплатит долги Оноре?
— Не думай об этом, Элиза. Мы сами найдем выход.
Ничего себе! Сначала любимые родственники собирались разбить мою жизнь, только чтобы не допустить скандала, который мог разразиться по вине Оноре, а теперь они заявляют, что его долги — пустяк, с которым можно легко управиться! Я сжала ладонями пылающие щеки.
— Ужас! Безумие!
— Не могу с вами не согласиться, мадемуазель, — нарушил тишину голос маркиза.
Престарелый кардинал нетвердым голосом осведомился:
— Мы можем начинать? Благословляю вас, дети мои.
— Да, святой отец, да, — сказал Оноре, подводя кардинала к нам с маркизом.
— Какое чудное утро, — проворковал старичок. — Да?
— Святой отец в маразме, — заявил маркиз. — Он невменяем!
Нас обвенчал в библиотеке замка безумный итальянский прелат при двух свидетелях: Оноре и Филиппа, как того и требует закон. В конце церемонии прелат извлек откуда-то из глубин своего облачения соответствующий документ.
— Да благословит Господь барона и баронессу, — сказал священник, протягивая для поцелуя руку.
Глядя на нас слезящимися глазами, он предложил нам поцеловаться в знак скрепления союза. Арманд Валадон громко захохотал:
— Он думает, что я — барон. Наш брак недействителен!
— Обряд имеет законную силу, — холодно возразил Филипп. — Можете быть уверены.
И в этот момент в комнату ворвались дядя Тео и настоящий барон.
— Элиза, где ты была? — набросился на меня дядя. — Все спрашивают…
Тео посмотрел на кардинала, потом на маркиза, потом взгляд его упал на документ на столе. Дядя все понял.
— Милосердный Боже, — выдохнул он и тяжело опустился на стул. Барон начал что-то щебетать по-немецки.
— Маркиз де Пеллиссьер — тот самый человек, которого мы искали, — заявил Оноре. — Он предпочел женитьбу на Элизе неминуемой смерти. Церемония состоялась несколько минут назад.
— Вы с ума сошли? — спросил дядя Тео, сжимая побелевшими пальцами подлокотник кресла. — Вы понимаете, что вы сделали?
— Не беспокойся, дядя, барону все будет возмещено, обещаю.
— О браке не может быть и речи, слышите вы? Я добьюсь аннулирования документа! Я запрещаю!
— Свадьба? Похороны? Церемония? — вмешался барон. — Я ничего не понимаю. Что сделала моя золотая девочка?
И тут началось. Дядя сыпал словами, пытаясь что-то внушить барону, барон безутешно рыдал, Филипп и Оноре отстаивали законность обряда, а кардинал кротко улыбался всем присутствующим. Арманд Валадон стоял у открытого окна, не принимая участия в общем сумасшествии, и безмятежно любовался фонтанами огней. В полночь планировался грандиозный фейерверк, долженствующий ознаменовать счастливое событие — объединение домов фон Мейеров и Лесконфлеров. Фейерверк пустили точно в назначенный час, но никто из присутствующих в комнате, за исключением маркиза, так и не насладился зрелищем.
Дядя Тео наконец заметил моего новоявленного супруга и потребовал от него немедленно увезти меня из замка. Филиппу пришлось с полчаса уговаривать дядю смилостивиться и разрешить мне остаться до утра, чтобы Оноре смог сопровождать нас с маркизом до его поместья под Парижем.
Я подошла к дяде и хотела обнять его, но он отстранился.
— Не надо, Элиза, мне и так хорошо. Я должен был предвидеть, что ты в конце концов поступишь по-своему. Дурак я был, ожидая от тебя и братьев послушания. Все вы, корсиканцы, дикари, и ваш Бонапарт не исключение!
Если уж дядя решился помянуть Наполеона, то, видно, он и вправду был здорово расстроен. Даже Филиппу не удалось примирить его с происшедшим. В конце концов нас с маркизом выпроводили из библиотеки.
— Я покажу вам спальню, — обратился Филипп к Валадону.
Сердце мое упало. «Боже, только не это», — подумала я.
— И вы собираетесь проследить за тем, чтобы я исполнил супружеский долг? — холодно поинтересовался маркиз.
Филипп напрягся.
— Милорд, у нас у всех выдался нелегкий вечер, так давайте вести себя как джентльмены…
— Но я могу надеяться, что меня по крайней мере не проткнут шпагой, сделав мою жену вдовой еще до того, как она вкусит семейных радостей? — Маркиз обернулся ко мне: — Пойдем, дорогая, к гостям, ведь этот бал устроен в честь твоей свадьбы, не так ли? — Он взял меня под руку и твердой рукой повел в залу, полную гостей, не имеющих ни малейшего представления о драматических событиях, разыгравшихся в библиотеке. — По всем правилам мы должны явиться на бал вместе.
— Нет!
Я попыталась вырваться, но у Валадона была железная хватка. Я умоляюще посмотрела на братьев, но они отвели глаза: я стала женой маркиза, его собственностью, и он был волен поступать со мной по своему усмотрению.
— Я умоляю вас, — обратилась я к мужу, — избавьте меня от необходимости выходить к гостям вместе с вами.
Маркиз окинул меня равнодушным взглядом.
— Теперь мы муж и жена, и нам часто придется бывать в обществе вместе. Вам стыдно, — спросил он, неприятно нажимая на последнее слово, — быть моей женой? Может быть, вас смущает внезапность всего происшедшего? Я не могу вас за это винить. Я и сам несколько растерян. До сих пор у меня был один безотказный способ бороться со смущением: не замечать его, поскольку это чувство всегда связано с мыслью, что о вас могут подумать окружающие. Но ведь нам на это наплевать, не так ли? Иначе, Элиза, вы не вели бы себя так бесстыдно в лесу. Или вы все еще смущены воспоминанием? По моим личным наблюдениям, у вас вообще нет никакого стыда. — И он потащил меня по длинному коридору в зал.
Я была готова умереть от стыда, чувствовала себя униженной, раздавленной, выставленной на посмешище и тем не менее шла, не опуская головы, шла рядом с ним так, будто ничего естественнее этой ситуации и вообразить было нельзя.
Наконец мы были у дверей бальной залы. Я инстинктивно подалась назад.
— Нет, не могу, — прошептала я, — я отказываюсь туда идти.
— Мадам, — голос его перекрыл гул толпы и гром оркестра, — прошу не забывать, что теперь вы — моя жена! За время нашего недолгого знакомства я успел понять, что вы капризны, эгоистичны и упрямы. Вы любите, чтобы все было по-вашему. Или вы мне подчинитесь, или я заставлю вас пожалеть о своем упрямстве.
Маркиз обвел взглядом зал. Как только он заговорил, все разговоры разом стихли, даже музыканты прекратили играть, наступила полная тишина.
— Простите нас, дамы и господа, — обратился маркиз к гостям, — вы прибыли сюда, чтобы отпраздновать свадьбу, так веселитесь! Музыканты, прошу вас, вальс.
Толпа подалась назад, освобождая нам место. Мой муж развернул меня к себе лицом, и я уже было занесла руку, чтобы залепить ему пощечину, но он перехватил ее в воздухе и поднес мои пальцы к губам. Затем, не смущаясь отсутствием музыки и ропотом возбужденной скандалом толпы, закружил меня в танце. Наконец оправившиеся от потрясения музыканты заиграли вальс.
— Я никогда вас не прощу, — шипела я.
— Никогда — слишком долгий срок, мадам. О, да вы прекрасно танцуете! Раз-два — три, раз — два-три… Весьма недурно.
— Я ненавижу вас! — цедила я сквозь стиснутые зубы. — Лучше бы я вышла за обезьяну!
— Лучше бы я женился на кобре. — Кажется, он разозлился. — Но это так, между прочим. Кстати, почему бы вам не улыбнуться гостям. Невесть что о нас могут подумать.
— Мне наплевать, о чем они думают!
Маркиз укоризненно покачал головой:
— Мне следует заняться вашей речью, мадам. Ваш лексикон пугающе груб. — И он вдруг притянул меня к себе так, что наши тела оказались тесно прижатыми друг к другу.
Толпа дружно ахнула. Он кружил меня все быстрее и быстрее, я перестала различать лица окружавших меня людей, куда-то ушли смущение и злость. Я видела лишь его одного, чувствовала только упрямую силу его тела, теплое дыхание, волнующее прикосновение руки. Я закрыла глаза, голова моя откинулась назад, и я почувствовала его губы на шее…
Музыка внезапно прекратилась. Мы остановились. Голова моя кружилась, и я бы упала, если бы не его сильные руки.
— Господа, — произнес маркиз, обращаясь к залу, — мы с женой благодарим вас за теплые поздравления, но сейчас уже поздно, и мы устали.
Затем, к моему ужасу, он подхватил меня на руки и понес вверх по лестнице. Наверху он остановился и возмущенно спросил:
— Кто-нибудь покажет нам, где спальня, или я должен исполнить свой супружеский долг прямо в зале?
Слуга с квадратными от удивления глазами бросился к нам:
— Сюда, пожалуйста, мой господин.
Наконец мы оказались одни в роскошно убранной спальне, залитой золотистым сиянием сотни свечей.
— Неплохо, — заключил он, окинув взглядом помещение. — На мой взгляд, немного вычурно, во вкусе барона. А, я вижу, какой-то заботливый человек приготовил для нас шампанское! Должно быть, тот из ваших братьев, у которого лучше развито чувство юмора, Филипп, если я не ошибаюсь. Жаль, что мы не сможем стать друзьями. Выпьете?