Натали Смит
Блог Бабы Яги. Темная сторона
Пролог
В моей квартире больше нет занавесок.
Я перестала наслаждаться темнотой, зашторивать так плотно, чтобы ни единого луча света не пробивалось в комнату. Темнота теперь мой постоянный спутник, заклятая подруга — и хочешь избавиться, и не можешь. Я смотрю на небо, на светящиеся окна соседнего дома, на тонкий серп молодого месяца. В углу, где раньше стояли старая ступа и метла, висит гирлянда, разноцветными огоньками создавая уют.
Я смотрю на свет, пытаясь впитать в себя побольше. Знаю, что это не то, и все же.
Коты спят. Изумруд — тихо под диваном, а Бальтазар… Бальтазар снова говорит во сне. Я прислушиваюсь, пытаюсь понять. Кажется, что ответ на поверхности, но ускользает. Глаза кота полуприкрыты, видно сизую пленку третьего века, уши дергаются, лапы и хвост тоже. Подтягиваю его из изножья к себе под бок, тихонько глажу блестящую короткую шерсть, мимолетно вспоминаю, как смешно она выглядела в завитушках. Он замирает, дыхание выравнивается.
Как долго это будет длиться? Мы оба словно застряли в кошмаре. Иногда и он будит меня — в моменты, когда в глубинах сна вновь налетает вихрь, и я окружена магическим светом, и выворачивает кости от силы, что проникает в меня сквозь каждую пору.
Супчик охотится, я слышу хлопанье его крыльев через открытую дверь в Убежище. Одиночество давит. Хочется поговорить, обсудить, поплакать. Заполнить пробелы в памяти. Слишком много провалов: я помню отрывки боя, фрагменты своей трансформации, но не все. Как будто сигнал бедствия прерывается — разрывы между словами, суть не ясна.
«Это Янина Воронцова с корабля „Лукоморье“, я терплю бедствие, помогите! Эт… Янина… Лукоморье… бедствие». Кто во вселенной поймает мой сигнал, кто его расшифрует? Казимир ушел, Ядвиги нет, с Тохой говорить не хочется.
Слишком остро.
Он не откажет в разговоре, но я вижу, что ему тоже надо поговорить не с участником событий. Шальная мысль в третьем часу ночи слегка оживляет общее уныние. Я крадусь к входной двери и тихонько отворяю.
— Летописец, ты здесь? — шепчу в пространство.
Ответа нет. В тусклом свете только велосипеды соседей в общем коридоре.
— Покажись, поговорить надо.
Молчит. Жаль. Наверное, ушел, не все же время караулит. Дверь почти закрылась, и вдруг:
— Здесь.
Он проявился. Смотрит настороженно, переминается.
— Заходи, чаю попьем. Ты пьешь чай?
— Пью. — Недоумение не скрыть, все на пятачке написано. Ах да, ведь пили у Казимира в гостях, забыла.
Осторожно пробирается мимо меня в приоткрытую дверь. Молча ставлю чайник, наливаю большие кружки, достаю морковный торт из любимой пекарни. Замечали, насколько вкуснее все становится ночью?
Коты не проснулись, только ушами дернули.
— Что хочешь обсудить, Яга?
— Битву. Ты ведь все записал?
— Все! — гордо улыбается мелкий свин.
— Я многое не помню. Помоги закрыть пробелы, если это не против правил.
— Данного пункта в своде правил нет, — пожимает плечами летописец. — Думаю, можно. Разговор будет долгий, а у тебя завтра экзамен.
— Ерунда, я готова, — отмахиваюсь и ставлю перед ним блюдце с куском торта. — Все равно не спится.
— Тогда можешь спрашивать.
И мы говорили. Так странно: летописец, этот противный канцелярист-соглядатай, изменился, и я изменилась. Почему бы нам не начать сначала, учитывая общую память на двоих?
— Яна, как дела? — спрашивает староста. — Ты стала пропускать занятия. Все хорошо?
Слава — нормальный парень, немного заучка, но это неплохо, я сама люблю учиться.
— Прекрасно!
Утром я замазала круги под глазами и из панды превратилась в подобие человека. Только увлеклась немного и теперь не рискую улыбаться: вдруг штукатурка на лице потрескается?
— Работы было много, — добавляю я. — Ну, знаешь, детские утренники, Баба Яга. Контракт же.
— Ага. Тебе ведь все завидуют. Даже я! — он поправляет очки, я поправляю свои — с обычными стеклами. Зрение благодаря моим силам теперь идеальное, но есть привычка: в очках мне комфортнее. Знаю я о зависти, она ощущается как кубик льда между лопаток.
— Не стоит, работа бывает тяжелая.
Слава скептически выгибает бровь и ухмыляется: мол, не заливай.
— Настолько тяжелая, что даже машина появилась.
— Кредит, как у всех.
Разговор начинает утомлять, я отворачиваюсь, староста уходит на свое место. Аудитория ждет. Билет за билетом вытянули, готовимся.
Вопрос несложный для меня, отложила, жду своей очереди. Надеюсь не нести тарабарщину на латыни, как в прошлый раз. Получилось иначе, но тоже плохо — я забыла почти все со второго предложения. В голове — крики армий, о которых некому рассказать, голоса в магическом солнце, рык Горыныча. Едва выжала из себя ответ на тройку, попросилась на пересдачу.
Автомат с кофе и шоколадками оказался очень кстати: я закусываю неудачу, пинками прогоняю неприятные воспоминания. Кофе горчит, почти как эхо событий, хотя у меня ощущение второсортного кино с обилием крови в каждом эпизоде. Посмотрела на ночь, теперь отделаться не могу. Вроде бы со мной было, а кажется, что приснилось. Одногруппники веселой гурьбой проходят мимо: парами, тройками и компаниями побольше, — бросают на меня косые взгляды. Пропасть между нами — пропасть между мной и обычным миром. Они пойдут в кафе, отмечать успешную сдачу, кого-то из них устроит и тройка, но не меня. Злость накрывает неожиданно, до сжатых кулаков. Взрывается лампочка, одногруппники с опаской смотрят вверх и торопятся уйти с этажа.
Правильно. Оставьте меня.
Ловлю себя на темной стороне, закрываю глаза, выдыхаю. Нужно заземлиться, научиться жить в этом мире, с этими ничего не подозревающими людьми. С родственниками. «Держи баланс, рыжуля!» — звучит в голове рокочущий голос Казимира.
Я ухожу вслед за всеми, но меня догоняет задержавшийся староста.
— Да, Яна… Ты же отличница, совсем некогда стало готовиться? — Слава навязчиво идет следом по лестнице. Захотелось поставить ему подножку. Очень вовремя зазвонил телефон, чем спас его от неминуемо свернутой шеи:
— Извини, мне кот звонит.
Слава вытаращил глаза, но мне некогда любоваться. Дома снова хаос. И надо держать баланс.
Изумруд сидит под диваном и шипит, чтобы дали ему умереть, изверги. Мы в тысячный раз уверяем, что не будет ему такой блажи. Это совсем не веселая сказка о травмах, потерях и стадиях горя. Изя агрессивный и унылый, но против Бальтазара больше не идет: несколько раз за это время получил по морде.
Перед ним миска с мясом, миска с рыбой, вода. Не ест. Худой, как скелет, кости торчат. Баст приходила на прошлой неделе, достучалась до него, немного поел. Сегодня тоже зову. Либо он себя покалечит, либо мы не выдержим. Я не знаю, что с ним делать. Тяжело. Странно смотреть на белую шерсть, некогда бывшую черной. Приласкать не могу — не дается, называет вражиной, говорит, что я во всем виновата. В клинику не отведешь — заберут на опыты: где это видано — поседевший целиком кот! Нет объяснения для людей.
Вечером приехал Тоха, привез кошку и какие-то успокоительные таблетки. Я не могу сварить зелье: Изя заподозрит неладное, забьется в угол и зашьет себе рот. Бастет хороша в психологии, просто профессор. Я слушаю их разговоры и прячу раскрошенную таблетку в ароматный корм.
Не отказалась бы сама с ней поговорить.
— Ну че, как экзамен? — спрашивает Тоха, аккуратно лузгая семечки над тарелкой.
— Бывало лучше.
— Облажалась?
— Угу, пересдам. Только надо подстраховаться.
— Воспоминания мешают?
Я киваю и вижу, что ему тоже мешают, но Баст как-то по возвращении сказала, что Антон — парень крепкий, видавший виды, так что ему проще. Он переживет в себе и дальше пойдет. Потому его жизнь и не сломала еще: пофигизм вкупе с крепкой психикой.
Изумруд молча слушает Бастет, отвернулся. Сбежал бы, да все заперто. Мне не слышно, о чем речь, только вижу, как он уши повесил. Но она упорная: он снова ест. Нехотя слизал половину, с лекарством. Лишь бы помогло.
— Дай ему валерьянки, как отпустит, есть захочет, — недовольным тоном посоветовал Бальтазар. — И мне тоже дай, что-то аппетита нет.
Номер не прошел, Бальтазар остался с носом, пьяница.
Давно не говорила с родителями, отделывалась сообщениями и фото, ничего не значащими эпизодами с учебы и выдуманными историями о работе. Пришло время позвонить, а то, не ровен час, приедут. Я очень хочу их увидеть, но не могу. Не знаю, выдержу ли пытливый взгляд отца. Он мало говорит, но многое видит, от него не скрыться.
— Как в походе было?
В трубке раздаются звуки чаепития: папа привычно звякает ложкой по краям кружки, размешивая сахар, мама хрустит крекером. Слова почти срываются с языка, колют иглами до онемения. Столько всего рассказать…
— Хорошо, мам, много нового узнала о себе.