Он опять надолго замолчал, потом прибавил чуть слышно:

— Я еще три года прождал — вдруг проснется? А она умерла. Тут как раз Достопочтенный Аладорэ, повелитель Ки-Алиры, набирал добровольцев для войны на юге, так я записался… с тех пор в Эйламе не бывал. Вот и вся история.

— Печально… — сказала Дженна, украдкой вытирая слезу.

— Дело давнее, — пробормотал Гром, и отчего-то в его лице появилось смущение. — Я о ней не вспоминал много лет, а сегодня что-то расчувствовался.

— Вы и в эту историю не верите, многоуважаемый Симон? — поинтересовался Арно, и все взгляды обратились к лекарю. Тот сразу же принял важный вид, будто находился не среди случайных попутчиков, а на собрании ученых мужей, где можно скрыть скудость ума или недостаток усердия под пестрым покрывалом умных слов.

— Я бы сказал, что здесь есть некоторая доля правды, — сказал он. — Подобные расстройства встречаются редко, но все-таки я точно знаю о двух случаях так называемого долгого сна, когда пациенты с каждым днем проводили в царстве грез все больше времени и в конце концов отказывались возвращаться к реальности… В этих грезах они попадали в миры, лишь отдаленно похожие на наш с вами, встречались с умершими родственниками и существами, для которых в нашем языке нет названия. Они также говорили, что…

— Про долгий сон знают все, — непочтительно перебил Марк. — Тут другое странно: как два человека могли встретиться во сне? Кто-то может мне объяснить? — и он взглянул на мэтра Арно, а потом на Теймара Парцелла.

Симон, к чьим познаниям юноша отнесся столь пренебрежительно, возмущенно фыркнул, а печатник сокрушенно вздохнул и развел руками:

— Чрезвычайно любопытная история, очень убедительно рассказанная, хотя и совершенно неправдоподобная. Я даже и не знаю, верить в нее или не верить. Никогда о таком не слышал, честно говоря! Боюсь, Гром, наше правило о правдивости…

— Постойте! — воскликнул Парцелл. — Что же вы, мэтр, не хотите услышать мое мнение? Я верю Грому, и мало того — рискну подвести под его рассказ некое обоснование, пусть оно и покажется вам невероятным. Мы знаем о Спящем Медведе, так? Он был весьма заметной вехой в карьере Марвина, и документы того времени свидетельствуют, что «беседа» с Медведем едва не стала последним подвигом великого мага… Но знаете ли вы, мэтр, как Марвин на самом деле остановил продвижение горы на юг?

Старый печатник нахмурился; его добродушное лицо вдруг изменилось, стало жестким и даже неприятным. Воцарившееся в комнате молчание сделалось почти невыносимым, когда он наконец произнес очень неохотно:

— Призвал на помощь водных фаэ. Они изменили русло подземной реки в том месте, где должен был пройти Медведь, и тем самым получилось нечто вроде печати… она-то и остановила гору. — Оглядев изумленные лица своих попутчиков, он сердито прибавил: — Да, это тайна… была. Давным-давно на совете Гильдии решили, что лучше людям не знать подробностей о произошедшем, иначе Эйлам вполне мог опустеть. Но как ты об этом узнал?

— У меня свои источники, — ответил Теймар с легкой улыбкой, будто не заметив непочтительного обращения. — Продолжаю. Медведь, как мы все знаем, спит. Представьте себе, что его сны — это ручьи, которые стекают с вершины горы к ее подножию, причем лишь немногие проделывают этот путь по поверхности. Они опускаются все ниже и ниже, пока не смешиваются с водами подземной реки, что протекает не только под горой, но и под городом… я прав, Гром?

— Верно, все так, — растерянно проговорил Верзила. — И что же? А наши сны, они тоже… утекают куда-то?

— Я именно это и хотел сказать, — согласился грешник. — С нашими снами происходит то же самое, и чем крепче засыпает человек, тем глубже опускается его сон в толщу земли. А ведь самый крепкий сон — вечный…

— То есть они оба были в снах Медведя? — спросила Дженна. — Но отчего тогда эта женщина превратилась в ребенка? Почему не осталась в своем истинном облике?

— В мире снов иные законы, — ответил Парцелл. — Я могу лишь догадываться, что творится там со временем. Да и как знать, что представляет собой истинный облик человека или фаэ? Так или иначе, я верю, что эта история правдива.

— Я тоже, — сказал Марк.

Карел кивнул, не промолвив ни слова.

Арно и Симон переглянулись: по всему выходило, что они впервые придерживались одного и того же мнения, но при этом оставались в меньшинстве. Печатник, усмехнувшись, махнул рукой — и Дженна в третий раз бросила игральную кость. Та со стуком упала на стол, и в тот же миг входная дверь отворилась, издав жалобный скрип.

С ног до головы покрытый снегом человек, в котором почти невозможно было узнать торговца по прозвищу Рыжий, прошептал чуть слышно: «Помогите…» — и рухнул на пол. Дженна ринулась к нему, Парцелл, Гром и Карел тоже не усидели на месте, да и остальным было уже не до игры. Через некоторое время, когда возле камина не осталось ни одной живой души, Ивер выбралась из своего убежища, откуда она беспрепятственно слушала истории, оставаясь при этом незамеченной, и подошла к столу — ей было интересно, какая цифра выпала на этот раз.

— Единица, — пробормотала она. — Интересно, о чем собирался рассказать этот долговязый зануда? Ладно, скоро узнаем…

3. Ледяная тюрьма

— Если бы я не видел, что они с напарником покинули нас всего-то три часа назад, — сказал Симон, — то мог бы с уверенностью утверждать, что этот человек провел на сильном морозе не меньше суток.

Рыжего уложили на кровать в той же комнате, которую они с Томасом снимали. Лекарь, ощутив себя самой важной персоной во всей гостинице, сразу же развел кипучую деятельность, заставив помогать себе даже мэтра Арно, но пока что его лечение не могло облегчить страдания торговца, который метался в бреду и стонал.

Гром, Карел и Парцелл засобирались было на поиски второго торговца, но едва они открыли дверь, как сразу сделалось ясно: стоит хоть кому-то отойти на пять шагов от «Горицвета», как его постигнет незавидная участь. Буря не просто лютовала с прежней силой, она разъярилась по-настоящему: вся улица поросла ледяными деревьями с прозрачными стволами и голубой кровью, а в мельтешении снежных хлопьев теперь без труда можно было заметить не только плясунов, но и других фаэ, куда более опасных. Одно из этих созданий, похожее на большого белого волка, с рычанием направилось к Грому, застывшему у открытой двери, и Парцелл еле успел ее захлопнуть перед носом у чудища. «Снежный волк, — проговорил он совершенно спокойно, будто не замечая виноватого лица Верзилы. — Видел я, что они оставляют от тех, кого угораздило зимой в лесу заблудиться…»

Дженна, оставив лекаря наедине с пациентом, вышла в коридор и, устало вздохнув, прислонилась к стене. Ивер подошла, потянула сестру за рукав, но тут как раз появился Гром и сказал, улыбаясь:

— Хозяюшка, а как у нас с обедом?

Девушка вяло улыбнулась в ответ и побрела на кухню.

В ожидании обеда у камина постепенно опять собралась компания; пустовали места Симона и Беллы — молчаливая красавица поднялась в комнату и обратно не вернулась. Никто, однако, не торопился возобновить игру — все сидели молча и думали об одном и том же.

— Мы здесь пленники, похоже, — проговорил Карел. Арно, погруженный в облако табачного дыма, кивнул, а Гром пробормотал что-то утвердительное. — Я всякое видал, но такая метель… хм… она и для Дальних пределов слишком сильна. Даже не берусь предполагать, сколько еще продлится непогода — дня три, четыре… не знаю, не знаю…

— Дров достаточно, еды тоже! — крикнула Дженна из кухни. — Не переживайте!

— Постойте-ка! — встрепенулся Марк. — Четыре дня? Мы не можем ждать так долго!

— Так вперед, мой друг! — с усмешкой ответил старый маг. — Если вас ничему не научил пример Рыжего и покойного, по всем признакам, Томаса…

— С чего вы взяли, будто он покойник? — неприязненно спросил Марк.

Вместо печатника ответил Теймар Парцелл:

— К сожалению, в этом нет никаких сомнений. За стенами «Горицвета» — целая орда снежных фаэ, голодных и злых. Ума не приложу, отчего они так разъярились, но ничто живое в этой милой компании не протянет и пяти минут. Чудо, что хоть один из торговцев сумел вернуться.

— Я не могу сидеть здесь и ждать, пока буря закончится или фаэ успокоятся! — запротестовал Марк, теряя последние крохи спокойствия и уверенности в себе. — Это вопрос жизни и смерти!

— Вопрос жизни и смерти сейчас решается там, — Парцелл взмахнул рукой, указывая наверх. — И никто не знает, как он решится.

Юноша вскочил.

— Хватит издеваться! Это не шутки!!

— А разве я шучу? — ровным голосом поинтересовался грешник. — Сядь на место, мальчишка, и не надо устраивать истерику. Никто из нас не может остановить бурю, поэтому будем ждать… сейчас, по крайней мере, нет другого выбора.

Обескураженный Марк повиновался, а печатник взглянул на Парцелла с любопытством, но ничего не сказал. Тут из кухни вышла Дженна с подносом, уставленным тарелками, и почти сразу же со второго этажа спустился лекарь, усталый и расстроенный.

— Плохи дела у моего пациента, — заявил он с тяжелым вздохом.

— Не оттого ли, что он не заплатил за лечение авансом? — чуть слышно пробормотал Карел, но Симон его услышал и тотчас же оскорбился:

— Что вы себе позволяете?! Мой кодекс требует…

— Знаю я, что требует кодекс, — перебил Карел. — Но слишком уж много среди нас тех, кто вспоминает об этом лишь под звон монет. Здесь же случай и впрямь не из легких… — Он осекся. — Ох! Будь проклят мой длинный язык…

— Коллега? — Симон, мгновенно оставив все обиды, вопросительно поднял бровь. — Из какой школы?

Постояльцы навострили уши, но Карел все медлил с ответом; его странное лицо, почти лишенное мимики, казалось деревянной маской. Наконец он произнес дрогнувшим голосом:

— Все это уже не имеет значения…

История Карела, или Великая книга

…Библиотечная пыль, шорох страниц. Разноцветные отблески ложатся на рисунок, и плоский цветок дурмана, разъятый на части для удобства запоминания нужного и ненужного, вдруг делается целым и оживает. В воздухе чувствуется его аромат…

Говорят, я был одним из лучших учеников Миранды Лаорэ… да, той самой. Она возвращала больных с того света так легко и просто, что несведущим людям казалось, будто для этого ей достаточно было только прикоснуться к пациенту. Что за глупости! Нет в мире ничего стоящего, что давалось бы без труда, а легкость обманчива… Я вижу госпожу Лаорэ в лекционном зале — она никогда не повышала голос, но каждое ее слово было слышно даже в дальних углах — такая тишина стояла кругом! — а вот себя на этих лекциях вспомнить уже не могу, как будто меня там и не было.

Что ж… Лучше будет, если я расскажу эту историю так, будто прочитал ее в книге.

Жил-был один студент-медик. Поначалу он почти не отличался от других студентов и внимание преподавателей заслужил лишь на второй год обучения, когда обнаружил вдруг странный, довольно редкий талант — умение безошибочно определять с первого взгляда любой недуг, даже самый редкий. Да, Симон, не удивляйтесь! Тело человека есть единое целое, и если одна часть этого целого страдает, другие не могут оставаться неизменными… Как я это делал? Не помню. Слушайте и не перебивайте.

Миранда Лаорэ заметила студента и стала давать ему особые задания, с которыми он всегда справлялся играючи. Чутье ни разу его не обмануло, и постепенно в университете заговорили о счастливце, который видит людей насквозь, будто они стеклянные. Ему завидовали…

Худощавая женщина в черном смотрит поверх очков — взгляд усталый, под глазами круги. Она опять работала всю ночь и едва ли успела перед рассветом прилечь хотя бы на полчаса. «Важность правильного диагноза неоспорима. Но что ты будешь делать дальше? Как исцелишь больного?»

…хотя на самом деле завидовать было нечему.

Он был талантлив от природы, с этим не поспоришь, но есть одна черта характера, которой зачастую таким счастливчикам не хватает: терпение. Госпожа Лаорэ учила этого студента всему, что знала сама, однако он уже успел привыкнуть к легкости и предпочитал делать лишь то, для чего не требовалось больших усилий. Да, он видел пациентов насквозь, но понятия не имел, как их лечить… а зачем? Он всерьез верил, что это всегда можно будет поручить кому-нибудь еще. Даже после того, как он получил диплом, ничего не изменилось.

Вы ждете, наверное, рассказа о том, как этот медикус не сумел исцелить близкого человека и одумался, но все случилось по-другому…

Рассказывают, Миранда Лаорэ однажды вызвала своего ученика и о чем-то с ним говорила — долго, очень долго. Один раз она даже вышла из себя и начала кричать… быть может, именно это и подействовало на незадачливого лекаря: он, побоявшись окончательно разочаровать великую госпожу Лаорэ, решил взяться за ум и наверстать упущенное.

Как-то раз он в университетской библиотеке искал некий том и не мог найти. Я уже сказал, терпение не значилось в числе добродетелей этого юноши, да вдобавок на людей, не привыкших тратить на поиск сведений много времени, изобилие книг всегда действует удручающе… но тот, о ком я рассказываю, вдруг подумал о весьма странной вещи: книг слишком много, показалось ему, а вот если бы существовала всего лишь одна Книга, в которой содержался бы ответ на все вопросы?..

Сказано — сделано. Он изобрел для себя цель, которая могла бы произвести впечатление на госпожу Лаорэ: объединить все тома, хранившиеся в университетской библиотеке, в один-единственный — пусть и огромный, но всеобъемлющий. Это было нелегкое дело, но он, как истинный одержимый, ничего не боялся и потому трудился денно и нощно, не жалея сил, в течение долгих восьми лет. Великая Книга о медицине росла в глубокой тайне, потому что ее автор боялся, что кто-то присвоит себе его детище. Ах, если бы госпожа Лаорэ хоть раз поинтересовалась, чем так занят ее бывший ученик…

…Шуршат страницы. Цветок дурмана падает на стол и тотчас же превращается в горстку трухи. Чернила на желтой бумаге из черных делаются темно-красными, а потом изящная вязь строк распускается буква за буквой, и нити складываются в новый, кровавый узор, чьи символы напоминают знаки некоего загадочного алфавита. Знаки эти рассаживаются по странице стайкой паучков, растопыривших лапы, и чей-то голос начинает их читать…

Говорят, когда один из смотрителей спохватился, Книга уже очень разрослась и с нею справиться было невозможно. Людям оставалось лишь покинуть хранилище и позволить Книге пожирать том за томом, делаясь все сложнее и сильнее. Маги, едва им сообщили о случившемся, лишь руками развели: вызванный мною дьюс — итог бессонных ночей, упорного труда и безграничного честолюбия — оказался таким мощным, что удержать его не сумела бы ни одна печать. Поэтому Книгу сожгли, не дожидаясь, пока она выберется наружу и отправится на поиски новых знаний… и вместе с ней сгорела вся библиотека до последней странички.

Вот это я хорошо помню: зарево в полнеба, разлетающиеся во все стороны хлопья сажи. Знания, собранные за пять веков, таяли вместе с дымом пожара, а я стоял в толпе зевак и не понимал, каким образом оказался снаружи. Потом меня увели в тюрьму и после суда, который состоялся дня через три, отправили на Дальние рубежи — в рудники, где добывают кристаллы-ловушки для фаэ. Там я провел восемь лет, но…

— Это уже неинтересно, — сказал Карел и застыл, словно изваяние.

Первым заговорил Симон, странным образом утративший спесь и высокомерие. Его голос звучал очень спокойно, как будто лекаря вовсе не впечатлила история об уничтожении огромного собрания медицинских книг.

— Все это ложь, Карел… или как там тебя звать. Миранда Лаорэ не читает и никогда не читала лекций, она обходит студентов десятой дорогой, потому что те только лебезят перед нею, тщетно пытаясь выведать хоть какой-то секрет. Я это точно знаю!

Карел вздрогнул и отвел взгляд, но ничего не сказал.

— Кто ты такой? — требовательно спросил лекарь. — Зачем попытался нас обмануть?

— Постойте, Симон! — вмешался мэтр Арно. — Давайте не будем делать поспешных выводов. Я уже выслушал сегодня две невероятные истории, эта будет третьей. Дьюс размером с целую библиотеку? Впечатляет, нечего сказать.

— Но это возможно, — заметил Теймар Парцелл. — Книга, написанная столь одаренным студентом, да к тому же одержимым желанием доказать своему учителю, что…

— Вы что, не слышали меня? — Симон резко встал из-за стола. — Лаорэ. Никогда. Не преподавала. В университетах. Все, господа, меня ждет пациент, так что прошу прощения!

Теперь он говорил с прежней язвительностью и каждым словом, каждым жестом выражал безграничное презрение к собравшимся, поэтому, когда лекарь скрылся из вида, все они вздохнули свободно. Карел по-прежнему сидел неподвижно, как будто погрузился в мир собственных воспоминаний, пусть и лживых.

— Но как же так? — спросила Дженна. — Неужели вы перестали лечить людей?

— Он все забыл, — ответил грешник вместо Карела. — Это из-за кристаллов-ловушек: человеческая душа во многом подобна фаэ, для которых эти кристаллы и предназначены. Те, кого отправляют в рудники, рано или поздно забывают свое прошлое, а вместе с воспоминаниями теряют и самих себя.

— Возможно ли, что некто выдумал для себя воспоминания, которых лишился столь трагическим образом? — задумчиво проговорил Арно. — Я полагаю, что вполне. Это все объясняет, не так ли?

— Не люблю простых объяснений, — сказал Парцелл. — Но пока что вынужден согласиться. Временно, мэтр, только временно.

— Превосходно! — заулыбался печатник. — Дженна, милочка, бросайте кость!

Девушка повиновалась, и выпала единица, которую выбрал для себя лекарь. Но он ушел надолго, и никому не хотелось идти следом, поэтому Дженна, с молчаливого согласия остальных, бросила еще и еще раз — с тем же результатом.

— Судьба? — хмыкнул Арно. — Но наш достопочтенный лекарь ясно дал понять, что не желает продолжения беседы. Как мы поступим? — и он оглядел своих «товарищей по ненастью», ожидая ответа.

Никто из них, однако, не успел и слова промолвить, потому что в тот же миг откуда-то сверху…