На выходе из ванной меня уже ждала тетя Муся во всеоружии. Она долго обрабатывала рану на ноге, вот именно, там была уже не мозоль, а открытая рана, потом даже сделала мне укол антибиотика, потому что нога распухла.

Тетя Нюся в это время сервировала завтрак, и когда я съела омлет с ветчиной, домашний творог и ужасное количество пирожков и пирожных с кофе, который заварила тетя Муся, потому что сестре она такую важную вещь не доверяет, пришлось начинать рассказ.

Пауль погрузил конец стеклодувной трубки в расплавленное стекло, осторожно вытащил трубку из печи. Сверкающая капля переливалась всеми цветами радуги. Пауль начал выдувать ее, пока стекло не остыло и было мягким.

Стеклянная капля надувалась, как бычий пузырь, увеличивалась в размерах, на глазах меняла цвет и форму. Вот она уже превратилась в кувшин…

Удерживая заготовку на весу, Пауль подцепил из печи еще одну каплю, маленькую, почти невесомую, легким движением шпателя превратил ее в ручку и прилепил к кувшину.

Стекло на глазах застывало, приобретая окончательную, завершенную форму.

Пауль много лет, всю свою жизнь работал со стеклом, но до сих пор не мог привыкнуть к тому, как бесформенный сгусток расплавленного стекла на глазах преображается, превращаясь в кувшин, или бокал, или удивительную рыбу.

Он повертел остывающий кувшин, убедился, что в нем нет дефектов, подождал еще немного и отрезал кувшин от трубки, поставил его на полку рядом с другими изделиями.

Кувшин остывал и постепенно приобретал законченность.

Теперь в нем проступал его настоящий цвет — изумрудно-зеленый, с нежными голубыми прожилками.

— Браво! — раздался позади хрипловатый надтреснутый голос. — Великолепно!

Пауль обернулся.

Возле входа в мастерскую стоял незнакомец — мужчина средних лет в черном бархатном камзоле с меховой опушкой. В узком лице незнакомца, в его зеленоватых глазах было что-то волчье.

— Вы меня напугали, сударь! — проговорил Пауль. — Вы вошли так неслышно…

— Прошу прощения, но я не хотел потревожить вас во время работы. К тому же мне было интересно за вами наблюдать. Люблю смотреть на то, как работает настоящий мастер.

— Благодарю вас, сударь, за лестные слова! — Пауль слегка поклонился, скромно потупился. Он обладал не самым мягким характером, да и жизнь сейчас обернулась к нему не лучшей стороной, но этот господин выглядел небедным и вполне мог оказаться заказчиком, так что стоило держаться с ним приветливо и предупредительно. Ему сейчас до зарезу нужен был заказчик или покупатель, чтобы оплатить счета. — Благодарю вас, любезный господин, но хотел бы спросить, что вам угодно? Может быть, вы желаете купить что-то из моего товара?

Он обвел рукой полки, занимавшие две стены мастерской.

На них рядами стояли бокалы и кружки, кувшины и бутылки, блюда и чаши. Розовые и золотистые, голубые и кроваво-красные, молочно-белые и дымчатые. Но больше всего было изделий его любимого изумрудно-зеленого цвета. Он давно научился получать стекло этого оттенка и тщательно оберегал его секрет.

На полках было много прекрасных изделий — слишком много, потому что у Пауля давно никто ничего не покупал.

Он не стал бы делать новые вещи, пока не продал хоть что-то, — но просто уходил в мастерскую, чтобы отвлечься работой от тяжелых мыслей.

— Мне очень нравятся ваши работы, — проговорил незнакомец, — но, честно говоря, мне нужно нечто совсем другое.

— Что же именно?

— Бутылка.

— Ну, бутылок у меня сколько угодно, сударь, на любой вкус и на любой размер. Есть полуштофы и штофы, есть большие бутыли на целую кварту…

— Нет, это не то, чего я хочу. Вот, посмотрите, я нарисовал, какая бутылка мне нужна.

Посетитель достал из складок своего камзола свернутый в трубку лист, развернул его и показал стеклодуву.

Мастер разглядел рисунок и удивленно поднял брови:

— Признаться, сударь, мне никогда не приходилось видеть ничего подобного!

— Неудивительно. Насколько я знаю, таких бутылей прежде никто и не делал. Но ответьте мне сразу — сможете ли вы сделать вещь в точности по этому чертежу? Если вам это не под силу, я поищу другого мастера.

— Нет, сударь, вам не нужно никого искать. Я сделаю все, как вы пожелаете.

— Как я пожелаю? Тогда у меня будет еще одна просьба. Непременная просьба.

Заказчик говорил «просьба», но голос его был повелительным, не терпящим возражений, и волчье лицо заострилось.

— Я слушаю вас.

— Когда вы будете смешивать стеклянную массу для моей бутылки, добавьте в нее вот этот порошок.

С этими словами заказчик протянул Паулю маленький пакетик из плотного пергамента.

Пауль заколебался.

Он не любил менять состав стеклянной массы. Точнее, он менял его по своему собственному разумению, чтобы получить новый цвет или новую фактуру стекла, но вот так, добавлять в массу неизвестно что… впрочем, слово заказчика — закон!

— Я сделаю все, как вы пожелаете.

— Прекрасно. Когда эта бутыль будет готова?

— Приходите завтра поутру. Я бы сделал и быстрее, но печь уже остывает, и мне надо заново ее топить.

— Хорошо, я приду завтра утром.

— И вот еще… не могли бы вы оставить небольшой аванс?

— Нет проблем.

Заказчик достал из кожаного кошеля золотую монету, положил ее на стол.

— О! Это слишком щедро… хватило бы и полуталера…

— Не беспокойтесь. Достойная работа заслуживает достойной оплаты.

Заказчик ушел — так же бесшумно и незаметно, как появился.

Стеклодув закрыл за ним дверь мастерской и поспешил в жилые покои.

Там он торопливо, стараясь не шуметь, прошел в спальню.

Жена сидела, склонившись над кроваткой маленького Гейнца.

— Как он? — спросил Пауль взволнованным шепотом.

— Тс-с! — Мицци прижала палец к губам. — Кажется, немного лучше… он заснул, а доктор сказал, что сон — лучшее лекарство от его болезни. Кстати, доктор напоминал, что мы должные ему за три посещения и за ту микстуру…

— Хорошо, вот у меня как раз есть талер. — Пауль протянул жене монету.

Он подошел к кроватке, взглянул на сына.

Гейнц лежал, разметавшись, на бледном личике ребенка блестели капли пота. Частое и неровное дыхание едва заметно поднимало впалую грудь.

Пауль и Мицци жили вместе уже седьмой год, но Бог благословил их только одним ребенком. Гейнц родился четыре года назад, на Святки, и оказался болезненным и слабым мальчиком, а больше ни одного ребенка Мицци не смогла выносить.

И вот теперь в их городок пришла болезнь, которая унесла уже много детских жизней в Нюрнберге и в окрестных селах.

И маленький Гейнц теперь тоже оказался между жизнью и смертью…

— Посмотри на него, — едва слышно проговорила Мицци, бережно поправляя одеяльце. — Мне кажется, у него появился румянец. Он выздоровеет, я чувствую, что он выздоровеет!

— Будем молиться, что еще нам остается!

— Будем молиться!

— Эй, братан, ты живой?

Андрей мучительно застонал.

Все тело болело, в голове бухали кузнечные молоты. В поясницу впивалось что-то острое.

— А ну, просыпайся!

Кто-то похлопал его по щеке, тряхнул за воротник.

Андрей с трудом разлепил веки.

Над ним нависал мужик лет сорока с квадратной челюстью, взгляд его был озабочен.

— Живой вроде! — проговорил незнакомец с заметным облегчением. — Только мне трупешника не хватало! Встать-то можешь?

— Встать? — Андрей задумался. — А ты вообще кто?

— Вот интересно! — Мужик фыркнул. — Тебе что — паспорт предъявить? Я тебе помочь хочу, а ты моими личными данными интересуешься! Если не хочешь вставать — черт с тобой, валяйся тут хоть до вечера!

— А где это — тут? Вообще, где я?

— Вот на этот вопрос я тебе легко отвечу. Ты на пятьдесят четвертом километре Карельского шоссе. Прямо возле километрового столба. Как раз на него ты спиной опираешься.

Ага, вот что, оказывается, давит на поясницу…

— А как я здесь оказался?

— Ну, вот уж этого я тебе сказать не могу. Это ты сам думай.

Андрей задумался. Он попытался вспомнить, что было накануне.

— Так можешь сам встать? — повторил незнакомец.

— Не знаю… попробую…

Андрей собрал в кулак волю и с трудом поднялся.

Его покачивало, в ушах шумело, перед глазами плыли цветные пятна, но сквозь их мельтешение он смог разглядеть окружающую действительность.

Он действительно стоял на обочине шоссе, возле столба, на котором красовалась табличка: «Петербург — 54 км».

И тут к нему понемногу начала возвращаться память.

Он вспомнил, как накануне ехал по этому самому шоссе с Лидой… и Лидка, как всегда, его пилила…

Ну, надо признать, что причина для этого у нее была.

Он не побеспокоился заранее, не забронировал места на той базе отдыха, и их развернули. Но кто мог думать, что в такой глуши будет аншлаг? Он лично не сомневался, что места для них найдутся. Ну, имеет же человек право забыть о такой мелочи?

А Лидка, в конце концов, могла бы и сама озаботиться! Почему все всегда должен делать он? Она говорит — потому что он мужчина, но это еще не повод, чтобы сваливать на него все заботы! В конце концов, в наше время мужчины и женщины имеют равные права, а значит, и равные обязанности! Вот так вот!