Бабка с тревогой напоминала маме, что врач, приглашенный из города, рекомендовал «не оставлять ребенка одного». Детская психика в «пограничном состоянии» очень ранима.
«Я ранен? — дивился Максим их словам. — И теперь мама всегда со мной будет?» — такая болезнь вполне его устраивала.
Первое время у них получалось: бабка переносила лекции в консерватории, а мама перестала примерять красивые платья и по вечерам оставалась дома. Но постепенно все вернулось к привычному переругиванию: мать чаще задерживалась на работе, бабка злилась.
А потом появился Иван Семенович. Максим сразу понял, что с бабкой они давно знакомы. После ужина ушли в сад. Максим спустился на кухню, подкрался к раскрытому настежь окну. Осторожно отодвинул цветок в горшке и, выглянув на террасу, уловил обрывки разговора:
— Если бы тогда… — бабкин голос перешел на шепот.
— Не надо, ты же знаешь, как я отношусь к тебе.
Но что поразило Максима больше всего, так это то, что Иван Семенович встал, склонился над бабкой, сидевшей в плетеном кресле, взял ее руку и поцеловал.
Максим тут же представил Ивана Семеновича Робин Гудом, а бабку — его возлюбленной Мэриан.
«Вот бы узнать их тайну!»
С тех пор он всякий раз оказывался рядом, когда Иван Семенович общался с бабкой. Но на людях они обращались друг к другу только на «вы» и обсуждали исключительно домашние дела.
Постепенно Иван Семенович стал если не другом, то близким человеком, проводившим с Максимом больше всех времени. Ему и задал он однажды мучивший вопрос:
— Почему мама с бабушкой все время из-за меня ругаются?
На что Иван Семенович пространно заметил:
— Цветок, вырванный с корнем и вновь пересаженный в тот же самый горшок спустя время, приживается плохо.
Сейчас, сидя в опустевшей бабкиной комнате и глядя на мамину фотографию, Максим вспомнил эту фразу, и смысл ее наконец дошел до сознания:
«Время. Прошло время. Я вернулся, и начало болеть то, что когда-то считалось моими корнями», — двенадцать лет сжались в один день. День, когда казалось, кончилась жизнь, и все потеряло смысл.
Перед самым вылетом в Лондон он целый день не выходил из комнаты, игнорируя бабкины призывы. То к столу звала, то просила впустить поговорить. А он сидел на кровати, сложив ноги по-турецки, брал одну за другой школьные тетради, сваленные стопкой, рвал на мелкие кусочки и расшвыривал по полу.
«Пусть убирает, старая чистюля! — он тер покрасневшие глаза, пытаясь пересилить очередной поток слез. — Вот уеду и напрочь забуду вас всех! Маме не нужен был. Теперь и бабка от меня избавиться хочет».
Выхватил толстый блокнот с коричневой обложкой. Раскрыл на первой странице. Замельтешили схематично прорисованные человечки с раскинутыми в стороны руками, скрещенными ногами. В прыжке. В упоре лежа. Максим стиснул зубы. Не хватало духу порвать свои наброски, облегчавшие заучивание «степов» и «дропов».
В пятом классе, ожидая приезда Ивана Семеновича, всегда забиравшего его после хореографии, Максим заглянул в кабинет современного танца.
Ритмичная музыка ударила в уши. Казалось, пол вибрировал. Четверо ребят в черных костюмах кружили по залу. Раз — взмах. Два — прыжок. Поворот. Падение. Прокрутка.
Максима накрыло состояние парения. Он задышал прерывисто, задерживая вдох всякий раз, когда танцоры крутились то на спине, то на руках. С портфелем в руках пытался повторить с виду простые движения.
По дороге домой он умолял Ивана Семеновича не говорить бабке, что на хореографию больше не пойдет, а запишется на «этот, прыгающий танец». Иван Семенович остановил машину на светофоре, повернулся к Максиму и усмехнулся:
— Хочешь би-боем стать?
— Нет, я как они хочу!
Садовник не сказал ни «да», ни «нет», но с того дня делал вид, что не замечает, из какой аудитории выбегал Максим по понедельникам, средам и пятницам. А иногда и сам приходил посмотреть на баттлы в спортивном зале.
Дома Максим частенько стоял в холле и раскачивался из стороны в сторону, стараясь уловить тот самый «грув». Бабка, в очередной раз застав его за этим занятием, недоумевала:
— Максимушка, что ж ты дрыгаешься, как муха, попавшая в паутину?
К седьмому классу он стал лучшим би-боем в районе, а за неделю до отъезда в Лондон прошел кастинг на Фестиваль брейк-данса в Москве.
Максим тяжело вздохнул, заново проживая то время. Встал, еще раз окинул взглядом бабкину комнату и вернулся к себе. Расчехлил гитару и начал тихим перебором наигрывать пришедшую в голову мелодию.
Свою нынешнюю — акустическую — любовно называл «Arrow» [Аrrow — (англ.) — стрела]. Отец Эдварда Томса, сэр Роберт, подарил.
Эдвард учился на кафедре «Популярной музыки». Вместе жили в общежитии и посещали уроки исполнительского мастерства.
Отец Эдварда входил в совет директоров компании «Gibson» [Gibson — легендарный производитель гитар, входящий в число неоспоримых авторитетов мировой индустрии музыкальных инструментов] и носил титул баронета. Эдвард искренне радовался тому, что он младший сын своего отца, [Баронетство передается от отца к старшему сыну] поскольку его увлечение рок-музыкой вызывало у того явное недовольство. Но препятствовать пристрастиям сына он не собирался и оплачивал обучение в консерватории.
История произошла в начале августа прошлого года на Robin Hood Festival, [Robin Hood Festival — ежегодный фестиваль в Англии, посвященный Робин Гуду] Максим с Эдвардом махнули в Шервуд. В эти дни туда стекались многочисленные любители побороться на мечах, испытать удачу в схватке с лесными разбойниками, поглазеть на искусных жонглеров, поучаствовать в костюмированном представлении. Да и просто на дармовщинку угоститься жаренной на костре дичью и хмельным элем.
Пока Максим соревновался в меткости, стреляя из лука по прикрепленной к дереву мишени, Эдвард встретил знакомых по колледжу и приударил с ними по элю.
К тому моменту, когда Максим выиграл главный приз турнира стрелков — небольшой кубок с выгравированной надписью «The bravest and most accurate archer», [«The bravest and most accurate archer» — самому храбрый и меткому стрелку из лука] Эдвард не на шутку сцепился с одним из бывших однокашников. Образовалась куча-мала, и Эдвард пропорол бедро о торчащий сук.
Рана оказалась не настолько серьезной, чтобы ехать в больницу — первую помощь оказали на месте, но Максиму пришлось тащить друга на себе до автобусной остановки, а в Ноттингеме брать такси до квартиры, которую они снимали на лето.
Эдвард стонал и охал, как маленькая мисс. И еще неделю изводил капризами, делаясь беспомощным тот час, как Максим выражал намерение пойти прогуляться.
Отец Эдварда узнал о несчастном случае. Приехал и долго беседовал с сыном — о чем, Максим не слышал, так как предпочел деликатно выйти на балкон, — а на следующий день подарил Максиму гитару с дарственной надписью на грифе: «Thanks from Sir Robert Thomson». [«Thanks from Sir Robert Thomson» — (англ.) — «С благодарностью от сэра Роберта Томсона»]
— Ужинать! — громкий окрик Ивана Семеновича выловил Максима из прошлого.
Он убрал гитару в чехол, скинул верхнюю одежду, достал из рюкзака футболку и шорты свободного кроя, переоделся и пошел на кухню.
Запах жареной курицы со специями защекотал нос. Резко захотелось есть — последний раз перекусывал в самолете.
За столом садовник интересовался учебой, студенческой жизнью в городке. Максим отвечал односложно, а в голове неотвязно зудел вопрос: «От чего умерла бабушка?»
— Завтра в три к нотариусу, так что, выспишься, — садовник собрал грязные тарелки и положил в раковину.
Максим вскочил:
— Я сам могу помыть!
— Сиди. Успеешь еще, — покончив с посудой, Иван Семенович налил чай и придвинул к Максиму вазу с конфетами. — Алиса Витальевна твои любимые всегда держала.
Максим напрягся:
«Почему он о главном молчит?»
— Да, просила тебе передать кое-что, если с ней… — Иван Семенович запнулся на полуслове, странно посмотрев из-под густых нависших над глазами бровей. — Допивай, — он буквально выдавливал из себя каждое слово: — Я в библиотеке жду.
Вышел из-за стола, накрыл салфеткой вафельный торт и аккуратно расправил на ручке плиты кухонное полотенце. Максим вылил остатки чая, сполоснул чашку и пошел следом.
Библиотека примыкала к бабкиной спальне и соединялась с ней дверью, спрятанной в складках портьер.
А еще сюда можно было проникнуть, поднявшись по очень узкой и крутой потайной лестнице, которую Максим нашел совершенно случайно, исследуя подвал, куда Иван Семенович брал его на подмогу, когда возникала необходимость перенести картошку или банки с засолкой. Садовник выращивал огурцы и помидоры в теплицах, и собственноручно закатывал на зиму. Максим вдруг вспомнил эпизод из прошлого.
На кухне стоит укропный дух. Из большой кастрюли идет пар. Садовник, в длинном фартуке и пилотке из газеты, опускает щипцами металлические крышки в кипяток. Бабка сидит за столом, чистит чеснок и рассуждает:
— Жениться вам надо, Иван Семенович — хороший глава семейства из вас бы вышел.
Он кидает на нее настороженный взгляд. Мама раскачивается в кресле, перелистывает журнал с женщинами в красивых платьях и украшениях:
— Двадцать первый век на дворе, в магазинах всего полно, а вы по старинке квасите.
Иван Семенович миролюбиво отзывается:
— За этим рецептом вся улица к матери бегала.
Мама презрительно хмыкает, встает, кидает журнал на столик и уходит. Максим пропускает их перебранку мимо ушей. Ничто не может сегодня испортить ему настроение! Стараясь, чтоб его не заметили, он таскает из огромного таза с водой по одному огурчику с колючими пупырышками. Убегает за флигель и, закрыв глаза от удовольствия, громко хрустит, не боясь, что отсюда его услышат.