— Что смогла — уже сложила, — пояснила она. — Остальное ты уж сама.
— Здравствуйте, бабушка Эрна… — ошарашенно проговорила я заготовленное приветствие.
— И тебе здоровья, Эрика. Будем пить чай или ты хочешь приступить сразу?
— Я дома пила… — промямлила я. — Если можно, то попозже.
— Попозже так попозже.
Бабуля пошла в комнату, а я двинулась следом за ней, отметив, что она с четверга сильно сдала — плечи ссутулились, белые кудельки на голове обвисли, да и тапочками шаркает, как дряхлая старуха. Она никогда не позволяла себе такие вольности. Никогда! Даже когда стала болеть. Даже когда ослабли ноги. Да, теперь понятно, почему замаячил дом престарелых.
В комнате она накинула вязаную шаль, села на диван и устало повела рукой:
— Вот тебе фронт работ. Действуй.
Я огляделась. Да, бабушка хорошо потрудилась: исчезли пастушки и бронзовые колокольчики, засушенные цветы и старые чашки. Все, до чего она смогла дотянуться, перекочевало в коридор, в мешки.
— Зачем же вы сами? — пробормотала я. — Я бы все сделала.
— Я не такая уж развалина, чтобы не явиться на похороны, — ответила она.
Я обмерла: оп-па, похоже, у нее и крыша поехала! Какие похороны, если она из дома без сопровождения уже год как не выходит? А папа ее туда не возил, точно не возил, я бы знала!
— А кто умер? — осторожно спросила я.
— Друзья, — печально ответила бабушка. — Друзья, которые были частью моей жизни. Их больше не будет со мной. Это грустно.
— Примите наши соболезнования, — сочла нужным сказать я.
— Ай, брось. Вам до этого и дела нет, — махнула рукой она. — Никому нет. Вы их и не знали. Работай. Начни вон с комода.
— Хорошо, — кивнула я, застелила стол клеенкой и решительно опрокинула на него содержимое верхнего ящика.
Да, ожидаемо. По столу рассыпался ворох предметов разной степени изношенности. Наверное, некоторые из них были пригодны к использованию, но только вот кто бы стал их обследовать? Пока я размышляла, как следует поступить: свалить все оптом в мусорный мешок или все-таки рассортировать на нужные-ненужные, сзади послышался странный звук. Я обернулась — и обомлела: бабушка Эрна плакала. Бабушка! Плакала! Да я не то что не видела ее плачущей, я вообще думала, что она испытывает одну лишь эмоцию — вежливое внимание!
— Бабушка Эрна, что с вами? — кинулась к ней я. — Вам плохо? Воды? Лекарство подать? Скорую вызвать?
— Уймись! — приказала бабушка. — Ничего не надо. Погоди минутку, я справлюсь. Я со всем справлюсь. Мертвое — мертвым, живое — живым.
— Да что случилось? — еще больше запаниковала я.
— Подай мне салфетку.
Она утерла слезы, изящно высморкалась и в упор воззрилась на меня.
— Не паникуй. Делай свое дело. Я выдержу панихиду. По крайней мере, постараюсь.
— Нет, так дело не пойдет, — твердо заявила я. — Пожалуй, я зря отказалась от чая. Давайте выпьем чаю, успокоимся, и вы мне все расскажете?
— Изволь, — горестно всхлипнула она. — Только… Ты можешь накрыть на стол здесь?
— Конечно, только вещи уберу.
— Нет! Не надо убирать. Прямо рядом с ними. Или среди них.
— Как скажете, — не стала настаивать я. — Сейчас поставлю чайник. Вы будете со сливками или с лимоном?
Я говорила и говорила, не давая ей вставить слова, а сама лихорадочно соображала, что делать дальше: бабушка явно была не в адеквате. Эти странные похоронные разговоры, эти бурные рыдания — все это было так на нее не похоже, что я совершенно растерялась. Но, когда я принесла все к чаю, бабушка, казалось, уже совершенно взяла себя в руки.
— Садись, Эрика. Я тебя напугала и должна объясниться, — сдержанно, как всегда, сказала она.
Я покорно присела, ожидая продолжения.
— Полагаю, я была плохой матерью и не очень хорошей бабушкой, — начала она. — Не возражай, это ни к чему. Я все о себе знаю. Итак, я мало внимания уделяла родным, предпочитая дарить свое общение знакомым (и даже малознакомым) людям. Возможно, я так тешила свою гордыню. Не знаю. Но, поверь, я все делала от души и по велению сердца. Теперь поздно что-то исправлять. Впрочем, не в этом дело. Если бы мне довелось прожить жизнь заново, не факт, что я прожила бы ее как-то по-другому.
Она замолчала, рассеянно перебирая предметы на столе. Я тоже молчала, не желая сбивать ее с мысли.
— Я понимаю, что квартиру продавать в любом случае надо — я уже не справляюсь. На эти деньги я выкуплю место в частном доме престарелых, и кое-что останется, так сказать, на булавки и леденцы. Да, с квартирой придется расстаться. И что для этого надо ее очистить и отмыть — тоже прекрасно понимаю. Так сказать, предпродажная подготовка. Поэтому я не против и не препятствую. Ты можешь спокойно делать свое дело.
Почему-то на этих словах я себя почувствовала практически палачом, которому распятая на дыбе жертва говорит: «Делайте свое дело, мессир!»
— Это вас так расстроило, бабушка? — тихо спросила я.
— Ты не понимаешь. Для тебя все это — ненужный, непонятный хлам. А для меня — вся моя жизнь. Вереница историй, в которых я была либо персонажем, либо автором, либо консультантом, либо благодарным слушателем. за каждой вещичкой стоит человек, со своим характером, со своими страстями, эмоциями, мечтами и надеждами. И когда вещь отправляется на свалку — это все равно, что похоронить кого-то близкого, родного. Вместе с вещью уходит и он, и блекнет память о нем. Навсегда, понимаешь?
— Понимаю, — неуверенно кивнула я.
— И словно бы умирает частичка меня самой, — продолжила бабушка. — Ведь все эти истории проросли в меня, стали моей частью. Представь, каково это — раз за разом отрезать от себя по кусочку?
— Бабушка, но ведь срезаем же мы волосы, ногти? Да и верхний слой кожи постоянно обновляется, — постаралась вразумить ее я. — И ничего, продолжаем жить!
— А если это не ногти и не волосы? Если все это вот тут, в голове и сердце?
Я умолкла: конечно, когда отрываешь по кусочкам мозг и сердце, приятного мало.
— Вот поэтому мне больно и я плачу, — завершила бабушка Эрна. — Но это не должно тебя останавливать.
— Ну уж нет! — твердо сказала я. — Я что, садист какой-нибудь? Скажите, что нужно сделать, чтобы вы смогли отпустить всех этих людей вместе с их историями? Только не говорите, что умереть, этот ответ не принимается!
— Честно говоря, я так и думала, что все эти истории умрут вместе со мной, — слегка усмехнулась бабушка. — Кому они еще интересны?
— Мне! Мне они интересны! — тут же заявила я. — Вот, например, эта коробочка — она про что? Или про кого?
Я выхватила из вороха предметов синюю коробочку со сломанным замочком. В такой обычно держат драгоценности. Но эта была приоткрыта, пуста и похожа на раззявленную пасть какого-то мелкого беззубого животного.
— Здесь было кольцо, — вглядываясь в коробочку, начала бабушка. — Оно чуть не сломало жизнь одной моей соседке, ее звали Маргарита. Они давно переехали, а память осталась. Ее история была такой занимательной, почти детективной…
— Расскажите, бабушка! — с искренним интересом попросила я. — Мне очень хочется, правда!