Наталья Лескова

Заклейменный

Глава 1

Холодно. Очень холодно. Так холодно, что хочется умереть. И она — кошмарная тетка, танцующая среди бескрайних льдов. Смеется, оскаливая острые зубы, тянет ко мне посиневшие руки… Женщина? Нет, демоница… Это я уже понял.

«Да, ты уже понял… Поймешь и остальное. Скоро. Дашь мне тепло. Раб… Плохой. Сопротивляешься. Я сильнее. Исполнишь мою волю… Я хочу!».

— Сдохни, тварь завратная! — закричал я, стряхивая остатки видения.

— Господин Натаналь! — сьё Киттус навис надо мной. — Что вы себе позволяете, сударь! Неужели мои лекции настолько скучны, что вы постоянно засыпаете?

— Нет, сьё, — ответил я мрачно, — я слушаю вас очень внимательно. Вы рассказывали о войне с Орынским ханством и остановились на решающей битве при Корранте.

Да, битва при Корранте… Именно об этом говорил учитель до того, как я уснул. И не потому, что скучно — просто спать ночью вообще возможности не было. Слишком страшно. Проснешься от собственных криков, а кругом темнота, и никого рядом — совсем никого.

— И какое же значение имело это сражение в общем ходе войны?

— Да никакого, — ответил я устало. — Все решилось в Порт-Геродоне, когда мой дед встретился с Орынским министром Й’Орро. Войну нужно заканчивать, она перестала быть выгодной. А представители рыцарских сословий этого понимать не желали. Вот и стала нужна Коррантская бойня — и от упрямых вояк избавиться, и повод для окончания войны сделать понятным для всех. Пусть простаки думают, что Геффский мир заключили потому, что потери обеих сторон слишком велики, а не потому, что это — часть сделки.

— Господин Натаналь! — в голосе учителя послышался чуть ли не ужас. Как всегда, когда я начинаю говорить что-то, расходящееся с официально одобренной ложью. — Для мальчика, которому только-только должно исполниться двенадцать, ваши рассуждения слишком циничны.

Я болезненно усмехнулся. Мальчик?! Сколько времени в моей жизни мне было позволено быть ребенком? Те два с половиной года, которые я сам себе выкроил?

— Мальчики на улице в мяч играют, — ответил я резко. — А для представителя клана Натаналей детство — непозволительная роскошь.

Учитель смутился. Словно виноватым себя почувствовал. Зря. На него я зла не держу. Наоборот — его уроки мне в радость. Другие учителя точно следуют приказу моего отца, слова лишнего мне не скажут. А Киттус хороший, порой смотрит на меня с сочувствием… В нем есть тепло… Но только от этого мне еще хуже.

Вот и сейчас… Так хочется поговорить с ним — не как с учителем, а как с человеком — поговорить, рассказать обо всех страхах и горестях… О бесконечном холоде, об одиночестве, о предательстве, которое я совершил. О кошмарах, которые ночью спать не дают. Я так хочу довериться, кому угодно… Любому, в ком есть хоть капелька тепла… Но…

«Доверять можно только тому, кого контролируешь. Подозрительность — лучший путь к пониманию», «Суть отношений — взаимовыгода. Если кто-то добр к тебе, подумай, во сколько тебе это обойдется», «Любовь и дружба — это всего лишь разница между ожидаемой прибылью и вложенными средствами. Ничего более». Эти фразы я с раннего детства слышал с утра до вечера. И даже оказавшись на свободе, не мог их из головы выбросить. А теперь, после того как я принес отцу Клятву Повиновения, я обязан воспринимать все, сказанное им, как приказ. Не доверяй. Не чувствуй. Не вспоминай. Не думай… И невозможно этому сопротивляться! Закроешь глаза — слышишь истеричные вопли демоницы. Откроешь — спокойный до рвоты голос отца. Ненавижу! Лучше умереть, чем жить так. Но я и этого не могу!

— Господин Натаналь? Что с вами? — живой голос сьё Киттуса звучал совсем рядом. — Что с тобой происходит, Нель?

Меня словно болевым энерго-эксплантатом стукнуло.

— Не смейте называть меня по имени, сударь! Для вас я — господин Натаналь, — я резко поднялся, подошел к окну. — Думаю, наш урок закончен. Я подготовлюсь к следующему занятию самостоятельно.

— Как прикажете, господин Натаналь, — скупая официальная фраза, за которой спряталась обида. Ну и пусть… Не все ли равно?

Я упер взгляд в окно. Скорее бы он уходил! Но… я опять останусь один. С голосами, звучащими в моей голове. С демоницей, требующей тепла, которое я не могу ей дать. С отцом, заставляющим смириться с холодом, на что я не способен. Я не хочу! Я не могу! Вцепиться сейчас в полу учительского сюртука, закричать: «Останьтесь, расскажите про Орынскую войну, про Геффский договор, про королеву Онеллу, про что угодно! Только не оставляйте меня одного!».

— Всего хорошего, господин Натаналь.

— До свидания, сьё.

Дверь открылась и закрылась. Замок не щелкнул. Вот она — свобода, иди куда хочешь. Только я все равно не могу уйти. Давший Клятву Повиновения не может нарушить прямого приказа хозяина. «Не смей уходить без разрешения», — сказал отец восемь месяцев назад. Вот и все. И замки не нужны, и решетки. Нет выхода. Разве что по венам снова — вжик. Ведь приказ «не уходить» относится лишь к телу, путешествие души за Врата оговорено не было. Мне казалось, это неплохая лазейка. Но… Она не сработала. Почему я остался жив, когда хотел умереть?

«Думаешь, отпущу тебя? — хрипло засмеялась демоница. — Ты — мой! Отдашь мне тепло. Не уйдешь. Будешь служить мне. Только мне. Я первая тебя заклеймила!»

— Заткнись! — заорал я, ударяясь головой о стену. — Заткнись, заткнись, заткнись!

— Прекрати истерику! — окрик меня как кнутом хлестнул.

Прямой приказ. Слова застряли в горле. Тело замерло в нелепой позе. Я стоял и молча смотрел, как отец заходит в комнату. Высокий, плечистый, черные надменные глаза под густыми бровями. Взгляд — как бросок кинжала.

Кинжал…

И снова заныл шрам на руке чуть выше локтя — след от единственного промаха Рена. Тут же навалились воспоминания — свист рассекаемого сталью воздуха, лезвия вонзаются в деревянную стену — чпок, чпок, чпок — вплотную к коже; страх, переходящий в безумную радость. Счастье, что в тебя верят, и что ты веришь. Когда ты знаешь — он не промахнется, а он знает — ты не дернешься. Безграничное доверие. Которое я предал. И боль от этой мысли сильнее той, какую я чувствовал, когда стальной клинок пригвоздил мою руку к стене. «У меня не было выбора», — сказал я себе, но боль не стала меньше. Потому что предательство остается предательством, даже если это было единственным верным решением.

Мы с отцом смотрели друг на друга. Он на меня — с брезгливостью, я на него — равнодушно. Потому что часто повторяемая директива: «Никогда не показывай своих чувств. Это слабость» имела силу приказа. Вот я и не показывал: ни ненависти, ни отвращения.

— Вчера приезжал Старик, — сказал отец, презрительно выплевывая слова. — Он считает, что тебя следует отправить в школу.

Мое лицо не дрогнуло. Не из-за запрета на эмоции, просто я не мог допустить, чтоб он увидел мою радость. Но внутри я ликовал. Неужели это правда?! Я выйду из этого опостылевшего дома! Я снова увижу людей — много людей. Услышу их голоса. Живые теплые голоса… Я не буду больше один!

— Вот как? И в какой класс я пойду? — спросил я безразличным тоном.

— Твои учителя говорят, что ты сумел за восемь месяцев не только нагнать три пропущенных года, но и уйти вперед. Старик считает, что ты можешь сдать экстерном экзамены за всю младшую ступень и поступить сразу на первый курс средней школы.

Я пожал плечами. Дедушка прав. Все, что я мог делать в заключении — это учиться и тренироваться. Забить голову, измучить тело. Чтобы не думать. Чтобы не чувствовать. Чтобы не сойти с ума.

— Экзамен через три дня. Я надеюсь, ты сдашь его на отлично.

— Зачем надеяться? Ты прикажи, — не выдержал я.

— Прикажу, если понадобится, — сказал отец ледяным тоном, а потом вдруг вздохнул — почти по-человечески. — Нель, ты думаешь, мне доставляет удовольствие держать собственного сына, свою плоть и кровь, в положении раба? Ты сам выбрал этот путь. Я же все жду, что от неизбежного подчинения приказам мы перейдем к сотрудничеству…

— Не дождешься.

— Дождусь. Ты — Натаналь! Мы рождены, чтобы властвовать. Это сильнее твоих детских выходок, сильнее всей той дури, которой ты нахватался за время своих… хм… странствий. Когда ты станешь старше, ты поймешь. А пока — что ж, придется обращаться с тобой, как ты того заслуживаешь. Как с рабом.

— С рабом… — повторил я. — Кто из нас больший раб, отец? Я, вынужденный выполнять любой твой приказ из-за Печати Повиновения на моей ауре? Или ты, не смеющий сопротивляться воле дедушки безо всякого клейма? Мнишь себя господином, но всегда был пешкой в его руках. «Рождены, чтобы властвовать» — так? Знаешь, это даже не смешно…

Лицо отца оставалось привычно непроницаемым. Потом он улыбнулся одними губами.

— Старик прав: в будущем из тебя выйдет хороший Главный Королевский Прокурор. Но не стоит тратить на меня свое красноречие, — он развернулся и пошел к двери. Остановился на пороге, сказал, не оборачиваясь:

— Кстати, о приказах. Я приказываю тебе посещать школу Марры, не пропуская занятий. Приказываю тебе после окончания уроков возвращаться домой. Я хочу, чтобы ты был лучшим из лучших, сынок. Это тоже приказ.