Понукаемый женой, Игорь Евгеньевич не забывал периодически ставить перед правлением фонда вопрос об увеличении своей зарплаты. К чести Булкина, он одновременно хлопотал о пропорциональном увеличении оклада двух своих сотрудниц — Лены и Зои Михайловны.

Как ни скудна была производственная деятельность «Олимпа», но всё-таки была. Ведь приходилось давать о себе рекламу в столичной и провинциальной прессе. Когда являлись соискатели на защиту авторских прав, им вежливо отвечали, что пока юрист отсутствует и эти дела мы не ведем. А с изобретателями, жаждущими патентов, две сотрудницы справлялись отлично, ведь в Институте патентоведения они в свое время и заявки оформляли, и формулу изобретения помогали составлять, и экспертизы организовывали.

Изобретатели, как правило, люди серийной продукции. Не то чтобы один раз придумал атомный реактор и успокоился. Нет, эдисоны творчески горят, как писатели или художники, — штампуют без устали открытие за изобретением. И патентоведы называют их соответственно — авторы. За Леной и Зоей Михайловной, естественно, переползли их авторы из института. Но и новички захаживали, из далей и весей объемистые письма слали, подростки с вечными двигателями надоедали, изобретатели велосипедов тоже не в редкость были. Три посетителя в день или четыре письма — это уже перегрузка в «Олимпе».

Поскольку Булкин других методов руководства, кроме советских, не знал, он оставил прежний режим работы: три дня приемных, а два на работу с документами, которые можно брать домой. Брать было нечего, и домашнее хозяйство за ту же зарплату процветало.

Словом, Лене Соболевой очень повезло с местом службы. Но за этот подарок судьбы, как она считала, расплатилась очень тяжело.

Один за другим умерли родители. Сначала отец от инсульта, потом мама от инфаркта.

Знала бы, что так получится, на воде и хлебе сидела, только бы их сохранить!

Лена приходила на работу в понедельник, среду и пятницу. Зоя Михайловна — во вторник, среду и четверг, предпочитая удлинять себе выходные на даче. Поэтому пересекались они только в среду, если, конечно, кто-нибудь из них не заболевал и не приходилось друг друга подменять.

Нынче была среда, и обе сотрудницы несли вахту.

Несмотря на то, что с Зоей Михайловной Лена проработала в общей сложности лет пятнадцать, еще в Институте патентоведения за соседними столами сидели, доверительных отношений между ними не было. Да и представить, что Зоя Михайловна, бездетная пятидесятилетняя жена отставного полковника авиации, может с кем-то сплетничать, злословить или откровенничать?… Только сама с собой и перед зеркалом!

Лена иногда завидовала ей — уметь так себя держать! Прямо столбовая дворянка и гранд-дама! Отлакирована каждая волосинка в прическе, а набойки на туфлях никогда не бывают стоптаны. Взгляд холодный, куда-то тебе в переносицу и сквозь голову. Этот взгляд близко посаженных глаз держал человека на дистанции, как двустволка.

Однажды Лена не удержалась и спросила:

— Зоя Михайловна! Кто были ваши родители?

— Чем, простите, вызван ваш интерес? — Та ответила не сразу, выдержала паузу.

— Просто мне кажется, — искренне польстила Лена, — что вы из старинного, благородного рода.

— Мои родители были простыми советскими людьми. У вас еще есть вопросы по моей биографии?

— Простите! — смутилась Лена и заерзала под насмешливо-презрительным взглядом точно в середину ее лба. — Просто вы… сдержанная и рациональная! Вот бы Настя такой же выросла!

Зоя Михайловна молчала, всем видом показывая, что педагогические проблемы семьи Соболевых ее не интересуют. Лена еще раз извинилась.

Но в среду, следующий после печального происшествия в семье Соболевых день, Зоя Михайловна проявила долю сострадания к своей коллеге:

— Елена Викторовна, разрешите сделать вам замечание. У вас один глаз подведен синей краской, а другой — черной.

Лена ахнула и стала искать в сумочке платочек и зеркало.

Утром, когда она пыталась замаскировать опухшие от рыданий глаза, Петя отвлек на поиски тетрадки по математике, а вернувшись в ванную, Лена перепутала гримерные карандаши. И всю дорогу ехала в клоунском виде!

Зоя Михайловна едва заметно брезгливо скривилась, глядя, как Лена трет платком веки, достала из своей косметички изящный тюбик, выдавила гель на специальную салфетку, встала, подошла и протянула салфетку Лене.

— Спасибо!

— У вас неприятности, — констатировала Зоя Михайловна.

Говорила она спиной к Лене, шествуя обратно к своему столу.

— От меня муж ушел.

— Да? — Зоя Михайловна слегка приподняла брови.

Неизвестно, чего больше было в ее удивлении — сочувствия или насмешки. Она всегда так реагировала на чужие проблемы — легким презрением. Словно ее собеседник опростоволосился исключительно по собственной вине, вроде собачонки, из-под носа которой умыкнули косточку. А уж у нее, у Зои Михайловны, попробуй отбери. Как ни странно, нескрываемое превосходство оказывало больше помощи, чем бурное соболезнование. Человек глотал слезы и начинал думать, как выбраться из тупика.

— Да, — подтвердила Лена, — приревновал меня совершенно напрасно.

«Еще бы не напрасно, — подумала Зоя Михайловна. — Эх ты, кошечка на диванчике с клубочком ниточек. Укатился клубочек».

— Всё образуется, — сказала она вслух. — Могу дать вам совет: купите себе дорогую, красивую вещь, например золотое украшение. Ничто лучше не примиряет нас с несовершенством мира, то бишь с мужчинами, как дорогой подарок.

«Ну конечно! — мысленно возразила Лена. — Это у тебя неизвестно откуда, при муже-отставнике, деньги на золото и бриллианты. А я у семьи кусок хлеба отберу?»

Она вздохнула и принялась набирать номер рабочего телефона мужа.

Рассказывая Володе о визите соседки, Лена никак не могла избавиться от извиняющегося тона, злилась на себя, но от этого лепетала еще более просительно и приторно-ласково.

— Всё понял, — сказал Володя, выслушав ее.

— Что понял?

— Понял и подумаю. Мне некогда. Извини.

И положил трубку.

— Если вам нужно уйти, — проговорила Зоя Михайловна, не поднимая головы от бумаг, — я скажу начальнику, что вы в библиотеке.

— Спасибо! — поблагодарила Лена, вставая.

Она действительно испытывала необходимость излить свое горе родному и близкому человеку. Таким человеком была подруга детства Алла Воробейчикова.

Они выросли в одном дворе, вместе ходили в садик, в школу, учились в одном институте и только после замужества стали видеться реже и перестали отчитываться друг перед другом о каждом дне. В детстве их принимали за сестер, различия стали проявляться, — когда в их жизни возникли мужчины.

Из общего детства Алла и Лена вынесли диаметрально противоположные идеологические установки во взглядах на семейную жизнь. Лена главное внимание уделяла заботе материальной — накормить, обстирать, одеть, обуть, Алла делала упор на интеллект. Лена не забивала голову нелепостями вроде собственной карьеры, Алла творческой активности придавала решающее значение.

Алла, как и Лена, по специальности технолог мясомолочной промышленности, никогда не трудилась ни в мясной, ни в молочной промышленности. Она работала редактором в издательстве «Пищепром», которое со временем переродилось в производителя детективов и женских романов. В издательстве Алла и познакомилась со своим мужем — Родионом, по ее словам, безумно талантливым и многообещающим писателем.

Много обещал Родион лет пятнадцать. Алла не уставала повторять, что когда-нибудь из-под его пера появится великое произведение.

Лена мысленно подсчитала, что если в день писать по одному предложению, то за полтора десятка лет толстая книга получится. Очевидно, и подобная производительность Родиону была не по силам. Да и кроме главного произведения приходилось заботиться о хлебе насущном. Под псевдонимом Тит Колодезный Родион, как он говорил, «строгал» кроваво-эротические детективы.

Несмотря на годы знакомства, у Лены не было четкого мнения о Родионе. Трезвым он был немногословен, под градусом — ироничным и колючим. Лене иногда казалось, что в глубине души Родион носит какую-то боль и немалые силы тратит на то, чтобы заглушить эту боль, давно отчаявшись избавиться от нее полностью.

Выйдя замуж за литератора, Алла со свойственным ей рвением стала делать из себя литературоведа. Она вгрызалась в творчество неореалистов, модернистов и прочих авангардистов, убедила себя, что оно ей нравится и она в нем разбирается. Алла знала массу имен и терминов, пересыпала ими речь и в итоге превратилась в экстравагантную богемную даму — ту, по ее представлению, что наиболее подходит Родиону.

Лена подозревала, что Алла ошибается и Родион предпочел бы чистые носки и сорочки разглагольствованиям по поводу кубофутуризма. Да он и сам говорил открытым текстом: «Ты, мать, вместо того чтобы лабуду всякую читать, лучше бы пирогов испекла».

Но Алла утверждала, что это у мужа своеобразный юмор. Лена таких шуток не понимала и подкармливала время от времени Родиона домашней стряпней.

Несмотря на разницу идеологических установок и тайную критику друг друга, они оставались близкими подругами. Были готовы в режиме «скорой помощи» мчаться на выручку, подставить плечо или утереть слезы.