Тёма деловито засучивает рукава, потирает руки и… Раз! Два! Три! Четыре! Он бьёт не останавливаясь, и Тая не успевает сообразить, что произошло. Она стоит в растерянности, и туман перед глазами сгущается. Может, она перегрелась на солнце? Нет! Просто все фантики, как по волшебству, вспархивают под Тёминой рукой и, перевернувшись в воздухе, плавно опускаются картинкой вниз.

— Ну чего стоишь? Теперь ты бей! — Тёма доволен, его тёмные глаза смеются: фантики, которые не перевернёт Тая, достанутся ему. За каждый перевёрнутый будут играть ещё раз. Но Тёме не страшно, у него рука набита.

Тая встаёт на колени перед бетонной плитой, медленно убирает со лба выбившиеся из причёски волосы. Протягивает согнутую ладонь к «Дональду», но, подумав, всё-таки отводит её к безымянному вкладышу. Начинать, так уж с самого простого, чего не жалко…

Бац! Подушечки пальцев больно ударяются о каменные пупырышки на плите. Лёгкий фантик едва взлетает и опускается на место картинкой вверх.

— Мимо! Давай следующий! — кричат ребята.

Ещё удар! Тая смотрит широко открытыми глазами, но всё же не сразу понимает: второй простенький вкладыш лениво приподнимается и тоже ложится на плиту неперевёрнутым.

— Мимо! Третий давай! — ребятам, похоже, приятно, что она «мажет».

Тая вытирает вспотевшие ладони о фартук, сглатывает. Мальчишкам хорошо, они сидели здесь не меньше часа, тренируясь на шершавой плите. А она только что с солнцепёка, не привыкшая, с негнущимися от волнения руками. Вокруг всё исчезло, только сияет перед взволнованной Таей «Дональд», а со всех сторон наплывают радостные физиономии мальчишек. Высовываются из-за плеча, подступают сбоку, заглядывают в лицо, наперебой кричат:

— Бей, давай! Скорее!

«Если я сейчас не переверну его, это конец», — думает Тая и, ещё раз вытерев ладони о фартук и почти зажмурившись, в отчаянии сильно бьёт два раза: по своему «даблу» и, не переводя дыхание, — по «Дональду». Шум и кружение физиономий прекращаются: она сидит с закрытыми глазами.

«Выиграла или нет?» — думает Тая, но не решается посмотреть на серый бетон. Ей кажется, что прошли уже годы с тех пор, как она ударила по фантикам. За эти годы ничего страшного не произошло, и Тая начинает надеяться. Она успевает подумать ещё и так: «Если перевернула один, то пусть это будет „Дональд“».

Но тут её раздумья кончаются, она слышит дружный крик мальчишек:

— Мимо! Мимо! Проиграла! — и громче всех, разрывая барабанные перепонки, звучит голос Тёмы Бутылкина: — Мазила! Ма-зи-ла! МА-ЗИ-ЛА!!!..

Тая вздрагивает и открывает глаза. Тёма подобрал фантики, складывает их вместе в стопку, и она топорщится неровными бумажными уголками. Мальчишки одобрительно хлопают его по плечу, смеются. Хохочущей гурьбой они обходят плиту и идут мимо Таи, не замечая её. Только один у неё за спиной наклоняется, чтобы крикнуть в самое ухо: «Мазила!», и исчезает вместе с другими в зарослях неизвестных кустов.

Тая остаётся на коленях перед плитой. Солнце припекает, оно добралось и до этого островка прохлады. Пахнет тополиными почками и ещё чем-то сладким, исключительно майским, — никогда больше не бывает растворён в воздухе такой аромат. Позади зарослей смеются и болтают: закончились занятия у старших классов. Школьный двор наполняется голосами.

В Таиной голове звон, и мысли совсем не такие, как обычно: вроде бы это думает Тая, а вроде бы и нет. Настоящая Тая Потапова осталась сидеть в тишине, зажмурившись после удара по вкладышам. А всё, что случилось потом, — страшный хохот вокруг, стукнувшая её, словно камень, новость о проигрыше, — всё это случилось не с ней. Такое просто не могло случиться с Таей! Настоящая Тая встаёт и начинает отряхивать платье от пыли. Но сквозь звон в голове пробирается мысль, от которой не спрячешься: «А как же дедушкин лев? Получается, я отдала его, чтобы какой-то Тёмка Бутылкин добавил фантик в коллекцию?»

Эту несправедливость выдержать уже невозможно! Тая шлёпается обратно на землю и плачет, уткнув растрепавшуюся голову в пыльные ладони.

2. Гордость коллекции

Кто-то трогает Таю за плечо.

— Тай… Послушай, Тая! — Мишкин голос звучит даже ласково. — Ну, ты очень-то не расстраивайся… — произносит он и умолкает. Какие уж тут утешения?

Тая всё ещё всхлипывает, но вяло. Вокруг лба и на висках у неё вьются лёгкие прядки волос, не доросшие до того, чтобы улечься в косу. Тая решительно встряхивает головой, подводя черту под всей этой плаксивой историей, и кудряшки на висках одобрительно качаются, вторя её движению.

— А я и не расстраиваюсь, — Тая гордо поднимает подбородок. — Нужен мне его жалкий «Дональд»! Там и смотреть не на что. У бабушки в деревне ребята знаешь какие вкладыши привозят… Закачаешься, — Тая чувствует, что слёзы опять подступают к горлу, и делает отчаянную попытку не расплакаться. — Вот осенью посмотришь, сколько я фантиков привезу! — говорит она шёпотом и поскорее лезет в карман за платком — маленьким розовым платочком в клеточку, который мама обвязала по краю белыми кружевами. Он сейчас понадобится…

Мишка смотрит на Таю: она всё еще сидит на земле, и ему сверху видна её каштановая макушка, где начинается коса. Такую причёску носит половина девочек в классе, и всё-таки Таина — особенная. Может быть, из-за кудряшек на висках? Мишка сам толком не знает, что особенного в её волосах. Но сейчас, когда под ярким солнцем они отливают золотом, почему-то совершенно ясно, что Тая не такая, как все.

— Слушай, Потапова, — Мишка спохватывается, что почти упустил самое главное, и от поспешности называет Таю, как привык в школе, по фамилии. — Чуть не забыл: приходи ко мне на день рождения. В августе, перед школой. Придёшь?

— В а-августе? — Тая всё-таки поднимает голову. — Да это же нескоро. Ты бы ещё на Новый год меня пригласил! Май ведь сейчас, понимаешь ты, дурья башка? Май!

«Утешаю тут её, а она меня же и обзывает…» — Мишка мотает головой и морщит лоб, будто сейчас рассердится, но его улыбчивому лицу трудно хмуриться. Он только становится очень серьёзным и, рубанув воздух ладонью, заявляет:

— А я заранее приглашаю. Конфиденциально! — отчеканивает он и победно смотрит на Таю.

Конечно, она этого слова не знает и только вопросительно вглядывается в Мишкино лицо своими похожими на зимний рассвет глазами.

— Ну ладно, — говорит Тая и, вздохнув, убирает смявшийся платочек. — Приду. А вообще-то — там видно будет.

— Карман оторвался, — замечает она печально, вытягивая чёрную нитку в том месте, где был пришит левый карман. Теперь он болтается безвольной мятой тряпочкой, и кажется, будто у фартука выросло ухо.

Мишка рад, что Тая заметила оторванный карман, что наконец поднялась. Потому что очень страшно успеть покачаться на качелях, сходить за мороженым, вернуться обратно и знать, что всё это время она сидит в зарослях на земле и плачет. Уж лучше пусть ругается…

Мишка взваливает на плечи свой коричневый портфель и Таин красный, с лимоном на кармашке.

— В мороженке через дорогу сегодня пломбир в вафельных стаканчиках, — говорит Мишка, ни к кому, в общем-то, не обращаясь и глядя на свой мешок со сменкой.

Тая поворачивается к нему. Лицо уже обдул ветер, и оно не выглядит заплаканным. Только серые разводы от пыли дают знать: что-то было. Тая ловит Мишкин взгляд, молча поднимает брови, и…

Конец ознакомительного фрагмента