Ко второй половине XVIII века надобность в Адмиралтействе как крепости окончательно отпала. Постепенно эспланада перед ним, которую в народе чаще всего называли «Адмиралтейской степью», теряла свои фортификационные черты. Уничтожались земляные валы с бастионами, засыпались рвы с водой. В 1816 году на месте наружного канала был разбит бульвар. В Петербурге его называли «Адмиралтейским бульваром», или «Адмиралтейским променадом». По утверждению многих знатоков старого Петербурга, именно этот бульвар вошел в «энциклопедию русской жизни» — роман Пушкина «Евгений Онегин». Сюда, «надев широкий боливар», выходил на променад его главный герой. По свидетельству историка М.И. Пыляева, Адмиралтейский бульвар был «центром, из которого распространялись по городу вести и слухи, часто невероятные и нелепые». Тем не менее авторитет сведений, полученных с бульвара, среди общественности оставался непререкаемым. «Да, где вы это слышали?» — недоверчиво восклицали петербуржцы. «На бульваре», — торжественно отвечал вестовщик, и все сомнения исчезали. Таких распространителей слухов и новостей, услышанных на Адмиралтейском бульваре, в Петербурге называли «Бульварный вестовщик» или «Гамбургская газета». Как нам кажется, этимология понятия «бульварный» в значении «газета» или «литература, рассчитанная на обывательские, мещанские вкусы», восходит к тому знаменитому Адмиралтейскому бульвару.

Остальная территория бывшего гласиса представляла собой огромное неухоженное пыльное поле, которое в городе прозвали «Петербургской Сахарой».

Балаганы в XIX в.

Практически весь XIX век отмечен в Петербурге ежегодными общегородскими народными гуляньями, праздничное половодье которых буквально захлестывало весь город во время Пасхи или Масленицы. Накануне этих православных праздников на Адмиралтейской площади с фантастической скоростью вырастали пестрые волшебные городки с балаганами, американскими горами, русскими качелями и каруселями. Между прочим, известное понятие «лубочное искусство», то есть искусство низменное, недостойное внимания высоколобых профессионалов, пошло будто бы от тех самых временных балаганных строений, которые, ради экономии, делались из самого дешевого материала — луба, или липовых досок. В связи с этим в фольклоре даже сохранились некоторые приметы довольно пренебрежительного отношения к балаганным постройкам. В 1838 году на Адмиралтейской площади возник пожар. Пострадали люди. В «Записных книжках» П.А. Вяземского сохранился любопытный диалог, записанный по горячим следам: «Слышно, что при пожаре довольно много народу сгорело». — «Чего „много народу!“ Даже сгорел чиновник шестого класса».

Шумные толпы простого люда с раннего утра тянулись на Адмиралтейский луг со всех концов города. Кареты и экипажи высшей и средней знати, обгоняя пеших горожан, спешили к началу гуляний. Отказаться от посещения этих ежегодных праздников в Петербурге считалось дурным тоном. В запасе петербургского городского фольклора имелся бесконечный синонимический ряд крылатых фраз и выражений на одну и ту же тему: «Побывать на балаганах», «Побывать на горах», «Под горами», «На горах», «Под качелями». На бытовом языке это означало «посетить пасхальные или масленичные гулянья». Зимой гулянья устраивались на запорошенном льду промерзшей Невы перед Адмиралтейством, где возводились гигантские ледяные сооружения, известные в просторечии под названием «Невские горы». В арсенале городской мифологии с того времени сохранилась поговорка: «На горах покататься, блинами объедаться».

Гостей на балаганах встречали легендарные, так называемые балаганные, деды. Громкими голосами, стараясь перекричать друг друга, они зазывали на представления с балконов дощатых павильонов-балаганов. Чаще всего это были рифмованные монологи ироничного, «биографического» характера, что особенно импонировало невзыскательной публике:

Жена моя солидна,
За три версты видно.
Стройная, высокая,
С неделю ростом и два дни загнувши.
Уж признаться сказать,
Как бывало в красный сарафан нарядится
Да на Невский проспект покажется,
Даже извозчики ругаются:
Очень лошади пугаются.
Как поклонится,
Так три фунта грязи отломится.


Венчали нас у Фрола,
Против Гостиного двора,
Где висят три фонаря.
Свадьба была пышная,
Только не было ничего лишнего.
Кареты и коляски не нанимали,
Ни за что денег не давали.
Невесту в телегу вворотили,
А меня, доброго молодца, посадили
К мерину на хвост
И повезли прямо под Тучков мост.
Там была и свадьба.


Настает, братцы, Великий пост,
Сатана поджимает хвост
И убирается в ад.
А я этому рад.
Пошел я гулять в Пассаж —
Красоток там целый вояж:
Одни в штанах да в валенках,
Другие просто в тряпках,
От одной пахнет чесноком,
От другой несет вином.
А у моей жены имений не счесть,
Такие часы есть,
Их чтоб заводить,
Нужно из-под Смольного за Нарвскую заставу ходить.
А рыжий-то, рыжий, глядите-ка, люд православный,
Так и норовит кому-нибудь в карман.

Доверительные монологи о женах перебивались рифмованными назидательными повестями, героями которых становились сами балаганные деды.

Это был только зачин. Дальше завороженные слушатели становились свидетелями захватывающих приключений, ради которых, собственно все и затевалось:

Был я тогда портным.
Иголочка у меня язовенькая,
Только без ушка —
Выдержит ли башка?
Как стегну,
Так кафтан-шубу и сошью.
Я и разбогател.
У меня на Невском лавки свои:
На правой стороне это не мое,
А по левой вовсе чужие.
Прежде я был купцом,
Торговал кирпичом
И остался ни при чем.
Теперь я живу день в воде, день на дровах
И камень в головах.

Богатые на коварную выдумку и щедрые на беззлобную шутку владельцы балаганов наперебой изощрялись друг перед другом. Доверчивые счастливчики, опережая один другого, протискивались внутрь ярко освещенной пустой палатки, вход в которую объявлялся бесплатным. Оглядывались вокруг, обшаривали глазами стены и, ничего не обнаружив, злые и раздраженные шли к выходу. И тут их встречал ухмыляющийся хозяин, над головой которого была прибита едва заметная вывеска: «Выход 10 копеек». Делать нечего — приходится платить, но признаться нетерпеливо ожидающим своей очереди в балаган в том, что остался в дураках, никто не решается. И очередь не убывает.

Яркая броская реклама другого парусинового балаганчика весело зазывает публику всего за алтын увидеть Зимний дворец в натуральную величину. А внутри балагана хозяин с хитрой улыбкой откидывает пеструю тряпичную занавеску и показывает застывшей от изумления публике стоящий напротив балагана Зимний дворец. Подсознательное желание разгоряченной всеобщим весельем публики быть обманутой было так велико, что подобные стереотипные розыгрыши предлагались порою в нескольких балаганах, стоящих друг с другом рядом, одновременно. «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!» При особом желании можно было увидеть в натуральную величину и Александровскую колонну, и панораму Петербурга, и многое другое. Самым любопытным предлагалось даже «Путешествие вокруг света», которое совершалось вокруг обыкновенного дощатого стола с горящей свечой посередине.

В обязательную программу народных гуляний входили дешевые распродажи и розыгрыши всевозможных лотерей. Приглашения к лотереям отличались веселым, задиристым юмором с примесью обязательного петербургского колорита:

Будет разыгрываться Великим постом
Под Воскресенским мостом,
Где меня бабушка крестила,
На всю зиму в прорубь опустила,
Лед-то раздался,
Я такой чудак и остался.


Бурнус вороньего цвету,
Передних половинок совсем нету.
Взади есть мешок,
Кисточки на вершок.
Берестой наставлен,
А зад-то на Невском проспекте
за бутылку пива оставлен.

Но больше всего публики скапливалось вокруг знаменитых раёшников (от слова «раёк» — райское действо). Они стояли в разных местах площади со своими потешными панорамами, которые представляли собой небольшие деревянные ящики с двумя отверстиями, снабженные увеличительными стеклами и несложным устройством внутри. При помощи рукоятки раёшник неторопливо перематывал бумажную ленту с изображением разных городов, событий, портретами известных людей и сопровождал показ веселыми рифмованными шутками и присказками. Понятно, что Петербург в этом популярном среди простого народа представлении занимал далеко не последнее место. Представление начиналось традиционным приглашением:

А вот и я, развеселый грешник,
Великопостный потешник —
Петербургский раёшник
Со своей потешною панорамою:
Верчу, поворачиваю,
Публику обморачиваю,
А себе пятачки заколачиваю.

Приглашение еще не успевало закончиться, а самые нетерпеливые уже прильнули к глазку панорамы и замерли в ожидании начала «райского действа». Публика замирала. Раёшник становился в позу. И все начиналось: