А вот город Питер,
Что барам бока вытер.
Там живут немцы
И всякие разные иноземцы.
Русский хлеб едят
И косо на нас глядят,
Набивают свои карманы
И нас же бранят за обманы.

Век праздничных петербургских балаганов, вместившийся в календарные рамки XIX века, оставил о себе завидную славу в городском фольклоре. Имена актеров и владельцев балаганов не сходили с уст петербуржцев. В одном из раёшных стихов встречается имя купца Василия Михайловича Малафеева, долгие годы владевшего многими балаганами на Адмиралтейском лугу и Марсовом поле. Малофеев много сделал для сближения народного и профессионального театра. Ему, например, впервые удалось поставить в балаганном театре целые пьесы. Вошла в пословицу и фамилия одного из строителей балаганов Власова, который был так скуп, что будто бы даже следил за тем, чтобы цена его актерам за работу в балаганах была самой низкой. С тех пор на языке артистов понятие «власовская цена» стало означать «ничего не стоит». В середине XIX века в Петербурге гремело имя первого иностранного актера-паяца Христиана Лемана, приехавшего в Россию из Франции в 1818 году. Он так долго выступал на праздничных петербургских гуляньях, что со временем его имя превратилось в нарицательное: в Петербурге всех паяцев стали называть «Лейманами».

Сад на всей этой гигантской территории, известной ранее как «Адмиралтейская степь» и «Петербургская Сахара», был разбит только в 1872 году и назван Александровским в честь Александра II, хотя в народе он был широко известен как «Адмиралтейский» или «Сашкин сад». Это прозвище сохранилось за садом даже в советское время, когда его официальным названием стало «Сад Трудящихся имени Максима Горького». Впрочем, до сих пор Александровский сад в районе фонтана считается одним из любимых мест отдыха и петербуржцев, и гостей города. Существует поверье, что всякий, желающий посетить Петербург еще раз, должен бросить в фонтан монетку.

Репутация Александровского сада у добропорядочных и морально стойких обывателей никогда не была особенно высокой. Еще в XIX веке во время масленичных и пасхальных гуляний раёшники сопровождали свои движущиеся картинки фривольными стихами собственного сочинения:

А это извольте смотреть-рассматривать,
Глядеть и разглядывать,
Лександровский сад;
Там девушки гуляют в шубках,
В юбках и тряпках,
Зеленых подкладках;
Пукли фальшивы,
А головы плешивы.

Ориентация за последние полтора века резко изменилась. Современные частушки не оставляют на этот счет никаких сомнений:

В Александровском саду
Я давно уж на виду.
Я красивый сам собой
И к тому же голубой.

Судя по фольклору, собираются «голубые» на так называемом «Треугольнике», или «Невском треугольнике». Это площадка возле Медного всадника, где деревянные скамьи, или, как их величают в городе, «ленинградские диваны», расставляются треугольниками, по три вместе. Да и сам старинный и прекрасный Александровский сад давно уже известен далеко за пределами города под своими новыми прозвищами: «Потник» и «Аликзадик».

Благоустройству и украшению Александровского сада придавалось большое значение. Так, по первоначальному проекту предполагалось установить три фонтана — в створе каждой из трех улиц, отходящих от Адмиралтейства, и 14 бюстов писателей, деятелей науки и общественных деятелей. Однако реализованы были только один фонтан (впрочем, самый большой в городе на то время) и пять бюстов: В.А. Жуковскому, Н.В. Гоголю, М.Ю. Лермонтову М.И. Глинке и Н.М. Пржевальскому. После появления этих бюстов в Петербурге родился анекдот: «Почему бюсты вокруг фонтана перед Адмиралтейством такие маленькие?» — «Ничего. Они в саду. Подрастут».

К сожалению, городским фольклором овеян только один из них — памятник Николаю Михайловичу Пржевальскому.

Пржевальский принадлежал к старинному польскому шляхетскому роду. Его дальним предком был воин Великого княжества Литовского Карнила Перевальский, отличившийся в Ливонской войне. Родовой герб, изображающий серебряный лук со стрелой на красном поле, был дарован предку Пржевальского за воинские подвиги в сражении с русскими войсками при взятии Полоцка армией Стефана Батория. Это, впрочем, не помешало самому Николаю Михайловичу по окончании Академии отправиться добровольцем в Польшу для участия в подавлении Польского восстания. После усмирения поляков он был произведен в поручики и занял должность преподавателя истории и географии в Варшавском юнкерском училище.

Скончался Николай Михайлович во время своего очередного путешествия. Однажды, вопреки собственным предписаниям членам экспедиции о соблюдении осторожности при купании, он решил искупаться, во время купания глотнул речной воды, заразился брюшным тифом и вскоре умер.

Сохранилась семейная легенда и о неожиданной смерти его невесты, по иронии непредсказуемой судьбы случившейся тоже во время купания. Перед отъездом Николая Михайловича в одну из экспедиций девушка отрезала свою косу и подарила ее своему жениху. А потом пошла купаться и в отсутствие косы тут же получила смертельный солнечный удар в незащищенную голову. Коса долгое время хранилась в семье Пржевальских, пока, как утверждает легенда, по распоряжению Н.К. Крупской не была передана в Этнографический музей, где хранилась как реликвия вместе с чучелом лошади Пржевальского. Дальнейшая судьба косы неизвестна.

Героем петербургского городского фольклора Пржевальский стал благодаря своему удивительному внешнему сходству с И.В. Сталиным. Причем интересно, что заметили это сходство только после смерти вождя всех народов и покровителя всех путешественников в 1953 году, хотя памятник Н.М. Пржевальскому стоит в Адмиралтейском саду с 1892 года. Это и понятно. Изображения вождя, еще совсем недавно тиражируемые в миллионах экземплярах на бумаге, холсте, в камне и бронзе, начали постепенно исчезать с улиц и площадей Ленинграда. А тут, в самом центре, на видном месте, и так похож.

И родилась одна из самых невероятных ленинградских легенд. Будто бы однажды, путешествуя по Средней Азии, Пржевальский неожиданно отклонился от маршрута, завернул ненадолго в Грузию, встретился там с некой красавицей Екатериной Георгиевной Геладзе — будущей матерью Сталина — и осчастливил ее, став, как утверждает эта фантастическая легенда, отцом ребенка. Поди проверь. Но вот уже многие годы у основания памятника великому путешественнику появляются букетики цветов. Если верить городскому фольклору, их приносят пожилые женщины — верные и твердые последовательницы Сталина.

Так это или нет, сказать трудно, но, говорят, коммунисты до сих пор, за неимением в Петербурге памятников Сталину, в день его рождения возлагают цветы к памятнику Пржевальскому. Между прочим, фольклор не исключает и того, что легенда о Пржевальском была запущена в народ по личному указанию Сталина. Куда престижнее быть незаконным сыном русского генерала, чем законным отпрыском пропившегося сапожника из малоизвестного грузинского местечка.

Памятник Н.М. Пржевальскому

Смущает только верблюд у подножия памятника. Карликового роста, прилегший отдохнуть на землю, он кажется случайным и необязательным под бюстом импозантного мужчины в мундире гвардейского офицера с погонами. Таким, впрочем, он казался и при установке памятника. Сохранилась легенда о том, что Петербургское географическое общество, членом которого был Пржевальский, еще тогда указывало городским властям на нецелесообразность образа «корабля пустыни» в непосредственной близости с морским символом Петербурга — Адмиралтейством. Не вняли. И тем самым открыли небывалые возможности для мифотворчества. На настойчивые вопросы любознательных туристов: «А верблюд-то почему?», современные молодые экскурсоводы отвечают: «А это символ долготерпения русского народа». В который раз приходится повторять, что фольклор на пустом месте не появляется. Известно, что 25 июня 1945 года на приеме в Кремле в честь участников Парада Победы Сталин произнес тост за здоровье «руководящего русского народа», в котором перечислил его положительные качества, отдельной фразой выделив «общеполитический здравый смысл и терпение».

В современном Петербурге до сих пор живет ленинградская легенда о каком-то «придурковатом полковнике», который в 1950-х годах, проходя Александровским садом к Главному штабу, где он служил, у памятника Пржевальскому переходил на строевой шаг и отдавал честь великому путешественнику.

Дожди брюзжали и канючили
По всем Садовым и Конюшенным.
И ветер завывал с тоски
На Малой и Большой Морских.
А на Дворцовой и Сенатской
Шли и военные, и штатские,
И дождь плевал на этот люд
Как Пржевальского верблюд. ***

Надо признаться, в городской фольклор попал не только несчастный верблюд, приютившийся у подножия памятника, но и дикая лошадь, обитающая в Азии, впервые описанная ученым и официально носящая его имя, благодаря которому попала в городскую мифологию. «Лошадью Пржевальского» в народе называют старую некрасивую рослую женщину. По аналогии с общеизвестным нарицательным именем «кляча».