— Вломиться? Девочка, успокойся. Я заплачу тебе, когда буду готов заплатить. А если тебе кажется, что чертовы деньги теперь хоть чего-то стоят, значит, ты больший ребенок, чем я думал. Прежние вещи утратили свой смысл. Разве ты не понимаешь?

Я услышала, как позади меня открылась дверь кухни и папа спросил:

— Бель, это ты кричишь? Что тут происходит?

Папа выглядел усталым. В те дни он постоянно так выглядел. Ростом он не вышел и даже в добром здравии был худощав, но за месяцы, минувшие с начала Тишины, сделался похож на скелет. Волос на макушке у него не осталось, а те, что уцелели, почти все были седыми. Одежда, сейчас промокшая из-за мытья посуды, болталась на нем. Лицо стало изможденным. Он превращался в старика у меня на глазах. Трудно было смотреть на него, не ощущая обескураживающей смеси печали и страха.

— Я сказала этому человеку заплатить за кофе, а он не платит.

Папа положил руку мне на плечо.

— Анабель, это всего лишь кофе, — прошептал он мне на ухо. А пыльному падальщику по ту сторону стойки сказал: — Моя дочь упряма. Это помогает мне оставаться честным.

Я рассвирепела; он не имел права за меня извиняться. Только не когда я была права. Папа улыбнулся клиенту. Тому, кто его не знал, эта улыбка могла показаться искренней.

— У вас горит знак «Открыто», — сказал мужчина, как будто папа бросил ему какой-то вызов.

— Разумеется. Мы закрываемся, но с радостью дождемся, пока вы закончите.

— Можете пойти и выключить его.

— Да я не против того, чтобы еще какое-то время не закрываться. Признаться честно, вы оказываете мне услугу. У меня все равно еще есть тут работа. И я не буду возражать против компании. — Папа взял метлу и обошел стойку, собираясь подмести пол.

— Я сказал, выключи знак.

Папа замер, обернулся к мужчине. Еще одна волна злости пронеслась у меня в крови. Я всегда была вспыльчива и порой попадала из-за этого в неприятности, но некоторые люди напрашивались сами. Некоторые люди заслуживали удара по лицу.

Я хотела, чтобы папа поставил этого человека на место. Хотела, чтобы он взял этого незваного гостя за грязный воротник, протащил его, брыкающегося и вопящего, через весь зал и вышвырнул на улицу. Хотела, чтобы он поставил фингалы под этими красивыми глазами. Но это было не в духе моего отца. Он всегда был тихим человеком. Он любил покой и хорошие манеры. Когда-то я гадала, что побудило такого чувствительного мужчину, как мой папа, стать одним из первых постоянных колонистов на Марсе десять лет назад. Так поступали храбрецы. Мой отец храбрецом не был.

Храброй была моя мать.

— Хорошо, — сказал он. Бросил взгляд на меня и вновь перевел его на мужчину. — Только спокойно. Сейчас выключу.

— Я спокоен, старик. И останусь таким, если ты будешь делать, что я тебе говорю.

Папа направился к висевшему в витрине знаку, а я между тем прикидывала свои шансы против чужака. У меня был кипяток, но мне пришлось бы сделать два-три широких шага, чтобы до него добраться, и еще один, чтобы развернуться и выплеснуть его на мужчину. Это оставляло ему слишком много времени. Ножи мы унесли на кухню, чтобы вымыть; фритюрница была выключена, масло остывало. Ватсон по-прежнему оставался на кухне и драил посуду, бесполезный, как цветок в горшке. Поэтому я гневно пялилась на чужака и надеялась, что у него хватит воображения, чтобы понять, каких чудовищных несчастий я ему желаю.

Пустота в его ответном взгляде намекала, что воображения ему не хватало.

Папа выдернул из розетки провод неонового знака. Тот заморгал и погас. Папа щелкнул выключателем, и половина внутренних ламп тоже погасла; гореть остался только свет на кухне и несколько аварийных ламп в зале. Возвращаясь к стойке, папа молчал, пока не встал рядом со мной.

— Ну вот, — сказал он. — Мы закрыты. Анабель, иди в кухню.

— Стой, где стоишь, Анабель, — велел мне мужчина.

— Делай как я говорю. Сейчас же.

Чужак ударил ладонью по стойке.

— Ты что, меня не слышал? Ты меня…

Папа тоже повысил голос, но прежде, чем я успела понять, что он говорит, чужак выхватил револьвер из укрытой под курткой кобуры, с ловкостью и искусностью, которых я не ожидала от такого грубияна, подбросил его в воздух, ухватил за ствол и ударил моего отца рукоятью в висок с такой силой, что папа повалился на стойку, словно мешок овса. Он соскользнул на пол; я попыталась его поднять, но он был слишком тяжелым. Чужак снова держал револьвер за рукоять — я даже не успела заметить, как он его перехватил, — и направлял дуло мне в лицо.

— А теперь, черт бы тебя побрал, стой, где стоишь!

Я была в ужасе. Я застыла на месте. У меня на глазах кровь моего отца тихо вытекала на пол, грязный от наших следов и занесенного с улицы песка. Папа был неподвижным, как луна в открытом небе.

— Помоги мне его перетащить, — сказал чужак. Он взобрался на стойку и спрыгнул на нашу сторону. Ухватил моего отца под мышками и посмотрел на меня. — Я сказал, помоги мне, девочка!

Я послушалась. Мне хотелось бы сказать вам, что я воспротивилась ему, схватила первое, что подвернулось мне под руку, и набросилась на него, не думая о собственной безопасности. Но я боялась. То, как быстро все это произошло, подавило во мне всякое желание сопротивляться. Теперь я осталась с ним наедине — и боялась. Поэтому я взялась за лодыжки своего отца и подчинилась, когда чужак велел мне помочь затащить его в кухню.

Мы называли эту подсобку кухней, хотя готовили в основном на плите, стоявшей в главном зале, где клиенты могли за нами наблюдать. Подсобка была узкой и использовалась главным образом для мытья посуды и хранения продуктов. Рядом с раковиной был втиснут большой, высотой по пояс, ле́дник. По другую сторону от нее располагалась задняя дверь, запертая на тяжелый засов. Нам нравилось делать вид, что Нью-Галвестон слишком мал для преступников, против которых могут потребоваться такие меры, но папа утверждал, что плохие люди найдутся где угодно. И, хотя я всегда ему верила, мне было жаль видеть такое яркое подтверждение его слов.

У раковины стоял Ватсон. Он выглядел так угрожающе: огромный металлический торс был сильным и крепким, точно большая неуязвимая бочка. Его руки были сделаны из стали и могли раздавить человеческий череп в хватке своих подбитых резиной клешней, словно грейпфрут. В то мгновение из-за своих светящихся глаз Ватсон казался смертельно опасным, точно сошел со страниц бульварного романа. Я всей душой надеялась, что он застанет этого человека врасплох — что он застанет меня врасплох.

— Ой-ой, — сказал Ватсон.

Чужак на него даже не взглянул. Мы уложили папу на пол. Отпустив его лодыжки, я сразу же вжалась в стену рядом со шкафчиком, набитым банками с соленьями, мукой, сахаром и овсяной крупой. Каждая из них была оружием, которое я боялась использовать. Я чувствовала, как воздух входит в мои легкие и выходит из них. Я чувствовала биение крови у себя в голове, такое тяжелое, что я едва не теряла сознание.

Чужак стоял над моим отцом, осматривая его, будто ветеринар — павшую лошадь. Он взглянул на меня:

— Чтобы ты знала: он не умер.

Я кивнула, но сомневалась, что могу ему верить. Мне уже случалось видеть мертвых людей: в первый раз — когда двое мальчишек баловались с трактором и один свалился под тащившуюся за ним дисковую борону, а потом еще нескольких, когда на нас, словно кара небесная, обрушилась инфлюэнца. Все они выглядели такими же неподвижными, лишенными всякой надежды на будущее, как и мой отец в тот миг.

— Вот что будет дальше. — Увидев, что я на него не смотрю, чужак резко хлопнул в ладоши. — Ты слышишь меня, девочка? Слушай внимательно. Сейчас я открою эту дверь и подам сигнал. Сюда войдет пара моих друзей. Они тут осмотрятся в поисках того, что может нам пригодиться, а потом заберут это. После чего мы все уйдем. Хорошо? — Он сделал шаг вперед и еще раз спросил: — Ты слышишь меня?

— Я прекрасно тебя слышу! Ты вор! Вот кто ты такой — проклятый вор!

Ему хватило совести разозлиться.

— Тебе стоило бы радоваться, что я просто вор. Тебе стоило бы надеяться, что я только им и останусь. Наверное, ты не понимаешь, но эта ситуация может стать куда хуже. Так что ты лучше тихонечко стой там, как послушная маленькая девочка, и позволь всему произойти так, как нужно.

Чужак отодвинул засов задней двери и распахнул ее, впустив в кухню порыв холодного вечернего ветра. Потом высунулся наружу и издал низкую трель, похожую на стрекотание марсианских сверчков, которые вечно пробирались в наши теплицы. Через несколько секунд он отступил в сторону, и в кухню вошли еще двое.

Мужчина и женщина, оба в теплой одежде; суровые и вольные ветры равнин стерли с их лиц всякие признаки возраста. Мужчина был высоким и лысым, с такими же отражающими свет зелеными глазами, как у чужака. Не обратив никакого внимания ни на лежащего на полу папу, ни на меня, он подошел к стоявшим позади нас полкам и начал сметать консервы в мешок. Женщина была коренастой, с коротко стриженными черными волосами; ее лицо покрывали рубцы от угрей. Она взглянула на меня, а потом на папу.