— «Вера 85»? — прервала его Козима и выпрямилась. — Сегодня утром мне кое-что пришло в голову, когда ты упомянул имя Гольдберга. — Она коснулась указательным пальцем носа и наморщила лоб.

— Да? И что же?

— Вера. Вера Кальтензее. Она сегодня отмечала свой 85-летний юбилей у Квентина и Мари-Луизы. Розали об этом рассказывала, и моя мама тоже была приглашена.

Боденштайн почувствовал, как мгновенно исчезла его усталость. Вера 85. Вера Кальтензее, 85-й день рождения… Это могло бы стать объяснением загадочной записи в дневнике погибшего! Разумеется, Оливер знал, кто такая эта женщина. За свои достижения в области предпринимательства, а также за активную деятельность в социальной и культурной сфере Вера Кальтензее, имя которой упоминалось в одном ряду с такими влиятельными женщинами, как Энне Бурда или Фриде Шпрингер [Энне Бурда (1909–2005) — основательница знаменитого журнала мод «Бурда-моден»; Фриде Шпрингер — богатейшая в Германии бизнесвумен в сфере масс-медиа, вдова медиамагната Акселя Шпрингера.], получила бесчисленные награды и премии. Но какое отношение имела эта дама с безупречной репутацией к бывшему члену СС? Ее имя в связи с этим человеком придало бы делу дополнительную шумиху, от которой Боденштайн с удовольствием отказался бы.

— Кирххоф, должно быть, ошибся, — сказала Козима прямо. — Вера никогда не стала бы общаться с бывшим нацистом, тем более после того, как она в 1945 году благодаря нацистам потеряла все — семью, родину, замок в Восточной Пруссии…

— Может быть, она этого не знала, — ответил Оливер. — Гольдберг выстроил превосходную легенду. Если бы его не убили и он не оказался бы на столе Кирххофа, то унес бы свою тайну с собой в могилу.

Козима задумчиво прикусила нижнюю губу.

— Бог мой, как это ужасно!

— Прежде всего, ужасно для моей карьеры, как мне сегодня достаточно отчетливо заявил Нирхоф, — ответил Боденштайн с ноткой сарказма.

— Что ты имеешь в виду?

Он повторил, что сказал ему сегодня шеф.

Козима удивленно подняла брови.

— Я не знала, что он собирается покидать Хофхайм.

— Да, об этом уже некоторое время перешептываются на работе. — Оливер выключил настольную лампу. — Нирхоф опасается дипломатических осложнений. В таком деле, как это, ему не удастся заполучить лавры, и он это понимает.

— Но он не может просто запретить вам вести расследование! Это ведь воспрепятствование действиям полиции!

— Нет, — Оливер поднялся и положил руку на плечо Козимы, — это просто политика. Ладно, неважно. Пошли спать, завтра будет еще день. Может быть, наша принцесса даст нам выспаться.

Воскресенье, 29 апреля 2007 года

Директор уголовной полиции Нирхоф был обеспокоен. Крайне обеспокоен. Ранним воскресным утром ему позвонил чиновник высокого ранга из ФУУП — Федерального управления уголовной полиции — и дал ему категорическое распоряжение немедленно прекратить все следственные действия по делу Гольдберга. Несмотря на то что из-за политических осложнений, которые могли легко возникнуть в связи с этим убийством, Нирхоф не испытывал страстного желания подставлять себя и свое ведомство под перекрестный огонь критики, ему совершенно не понравилось, как с ним обошлись. Он вызвал Боденштайна в комиссариат и под большим секретом сообщил руководителю отдела, что случилось.

— Сегодня утром первым самолетом из Нью-Йорка прилетел Залмон Гольдберг, — сказал он. — И потребовал немедленной выдачи останков своего отца.

— От вас? — удивленно спросил Боденштайн.

— Нет. — Нирхоф раздраженно покачал головой. — Гольдберг появился с подкреплением из двух людей из ЦРУ и генерального консула США при начальнике полицейского управления. Он, конечно, не имел представления, о чем вообще идет речь, поэтому связался с Министерством внутренних дел и Федеральным управлением уголовной полиции.

Министр внутренних дел лично взялся за это дело. Все собрались в Институте судебной медицины: Нирхоф, госсекретарь из МВД, начальник Полицейского управления Франкфурта, профессор Томас Кронлаге, два чиновника из ФУУП, Залмон Гольдберг в сопровождении влиятельного председателя еврейской общины Франкфурта, генерального консула и представителей тайной полиции. Создалась исключительная дипломатическая ситуация: требование американцев было недвусмысленным. Им нужно было получить тело Гольдберга, и немедленно. Конечно, с юридической точки зрения никто из представителей немецко-американского руководства не имел права вмешиваться в ход расследования убийства, но министр внутренних дел не был заинтересован в скандале, тем более за полгода до выборов. Спустя два часа после прибытия Залмона Гольдберга дело было передано в Федеральное управление уголовной полиции.

— Я вообще больше ничего не понимаю, — сказал в заключение ошеломленный Нирхоф. Он долго ходил по своему кабинету, потом остановился перед Боденштайном. — Что случилось?

У Оливера было только одно объяснение этого необычного мероприятия ранним воскресным утром.

— При вскрытии, которое производилось накануне, на внутренней стороне левого плеча Гольдберга была обнаружена татуировка, которая свидетельствует о том, что он раньше являлся членом СС.

Нирхоф оцепенел, у него чуть было не отвисла челюсть.

— Но… но… это абсурд, — возразил он.

— Гольдберг пережил Холокост, он был в Освенциме и потерял там всю свою семью. Так, по крайней мере, гласит его легенда. — Боденштайн откинулся назад и положил ногу на ногу. — Но я полностью и абсолютно доверяю заключению доктора Кирххофа. И это объясняет тот факт, что не прошло и суток после того, как был обнаружен труп Гольдберга, а его сын уже явился с целой армией, чтобы воспрепятствовать нашему дальнейшему расследованию. Или Гольдберг-младший, или кто-то другой имеет хорошие связи и заинтересованность в том, чтобы останки его отца исчезли как можно скорее.

Нирхоф глубоко вздохнул, прошел за свой письменный стол и сел.

— Предположим, вы правы, — сказал он через некоторое время, — но как мог сын Гольдберга так быстро привлечь всех этих людей?

— Он знает нужного человека в нужном месте. Ведь для вас не секрет, как делаются такие дела.

Нирхоф недоверчиво посмотрел на Боденштайна.

— Это вы вчера оповестили родственников?

— Нет. Вероятно, это сделала домработница Гольдберга.

— Они захотят получить протокол вскрытия. — Нирхоф нервно потер подбородок. В нем сейчас боролись полицейский и политик. — Вы можете себе представить, что из этого может получиться, Боденштайн?

— Да, могу, — Оливер кивнул.

Нирхоф опять вскочил и стал молча ходить по кабинету взад и вперед.

— Что я должен теперь делать? — размышлял он вслух. — Если дело станет достоянием общественности, мне не поздоровится. Трудно представить, что из этого раздует пресса, если что-то разнюхает!

При этих словах, в которых прозвучала жалость шефа к самому себе, Боденштайн скривился. Расследование убийства, очевидно, вообще не интересовало Нирхофа.

— До общественности ничего не дойдет, — ответил он. — Поскольку никто не заинтересован в том, чтобы дело получило огласку, ничего не случится.

— Вы так легко об этом говорите… Что же делать с протоколом вскрытия?

— Пропустите его через уничтожитель документов.

Нирхоф подошел к окну, сложив руки за спиной, и какое-то время смотрел на улицу. Потом он порывисто обернулся.

— Я дал слово, что с нашей стороны не будет больше проводиться никакого расследования по делу Гольдберга, — сказал он, понизив голос. — И рассчитываю на то, что вы примете это во внимание.

— Разумеется, — ответил Боденштайн.

Ему было все равно, кому дал слово директор уголовной полиции, но не требовалось быть ясновидящим, чтобы понимать, что это означает. Убийство Гольдберга будет замято по распоряжению вышестоящих инстанций.

Понедельник, 30 апреля 2007 года

— Я танцевала сегодня ночью, всю ночь сегодня, всю ночь! Ах, если бы это никогда не кончалось! Я хочу еще, даже если это грех!

Было начало восьмого, когда Боденштайн в изумлении остановился в дверях переговорной комнаты, увидев свою коллегу, которая весело напевала себе под нос и кружилась с воображаемым партнером по комнате между столом и флипчартом. Он покашлял.

— Видимо, ваш директор зоопарка был очень любезен с вами. Кажется, у вас все замечательно.

— У меня все великолепно! — Пия Кирххоф сделала последний пируэт, опустила руки и с улыбкой сделала едва заметный поклон. — И он всегда любезен со мной. Принести вам кофе, шеф?

— Что-нибудь случилось? — Боденштайн поднял брови. — Вы хотите подать заявление на отпуск?

— Бог мой, как вы недоверчивы! Нет, у меня просто хорошее настроение, — возразила Пия. — В субботу вечером я встретила старую подругу, которая лично знала Гольдберга, и…

— Гольдберг более не предмет обсуждения, — прервал ее Оливер. — Позже я объясню вам, почему. Будьте добры, попросите, пожалуйста, всех собраться.

Чуть позже вся команда отдела К-2 Хофхайма сидела за столом переговорной комнаты и с удивлением слушала лаконичное сообщение Боденштайна о том, что дело Гольдберга для них завершено. Комиссар уголовной полиции Андреас Хассе, который сегодня вместо одного из своих традиционных коричневых костюмов надел желточно-желтую рубашку, узорчатый жилет и вельветовые брюки, воспринял эту новость без явного душевного волнения. У него не было ни малейшего воодушевления, и хотя ему было только за пятьдесят, он уже несколько лет считал дни до выхода на пенсию. Бенке тоже равнодушно продолжал жевать свою жевательную резинку, мыслями пребывая где-то совсем в ином месте. Так как не ожидалось ничего срочного, Боденштайн согласился с тем, чтобы его сотрудники помогли своим коллегам из отдела К-10 в расследовании по делу восточно-европейской банды автоугонщиков, которая уже несколько месяцев орудовала в Рейн-Майнской области. Остерманн и Пия Кирххоф должны были заниматься проработкой нераскрытого разбойного нападения. Боденштайн подождал, пока Кай останется с ними наедине, и подробно рассказал о том, что ему известно о прошлом Гольдберга и о странных событиях, произошедших воскресным утром, которые привели к тому, что отдел К-2 больше не занимался делом Гольдберга.