Путь в никуда бесперспективен

Пока мы одевались, Майрот рассказывал о том, как он хорошо владеет ботинками. Пока мы проверяли провизию и воду, Майрот рассказывал о том, как он хорошо владеет ружьем. Пока мы проверяли списки книг, Майрот ничего не рассказывал, потому что я пообещала заклеить ему рот переплетным бинтом, но как только мы отправились за ботинками, он рассказал, как хорошо он ориентируется на открытой местности.

Потом мы обулись, вышли в спустившуюся ночь, он запутался в ногах и встал, испугавшись упасть.

— Вы знаете, — сказал он истончившимся голоском, — это все несколько отличается от… Одним словом, отличается.

— Отличается от того, что вы считали ботинками, ружьями и местностью? — саркастически поинтересовалась я, прилаживая к его ботинкам хорду, чтобы я могла вести обоих.

Когда я закончила, ему стало даже не обязательно переставлять ноги — оставалось только держаться прямо.

— Да… на фронтире все… другое, — с сухим унынием признался он.

Я посмотрела на него с чувством, настолько близко находящимся к жалости, насколько это вообще возможно, учитывая его личность. Потом повернулась спиной и двинулась в путь. Он следовал за мной молча, и я, приняв как данность, что какое-то время, пока его тут не застрелят, нам придется провести вместе, все-таки спросила:

— Вы могли нанять частного сыскаря, он все принес бы вам на блюдечке. Зачем вы сами полезли сюда? Здесь же ничего для вас нет.

— Откуда мне знать? — Лица Майрота я не видела, но в его голосе точно угадывалась грустная улыбка. — Вы сказали, что я ищу тот поворот своей жизни, что разлучил меня с идеалами моей тетушки. Его за меня никто найти не сможет.

— И давно вы перестали общаться?

Он промолчал вопрос о том, с чего я это решила, я промолчала на это ответ. Он просто признал:

— Я не заметил, когда это произошло. Наверное, именно этот момент я и ищу. И ради него… — Он поднял голову, вглядевшись в затухающую над горизонтом зарю, и умолк, не договорив то, что и без того ясно. Он неуклюже напрягся и сделал несколько шагов в ботинках почти сам. — Моя тетушка посвятила науке и полевым исследованиям всю свою жизнь. Ее детство, юность, зрелость и старость прошли в местах, очень похожих на это.

— На фронтире? — уточнила я как можно осторожнее, чтобы мой собеседник не понял, что я подозреваю его тетушку как минимум в излишнем тщеславии, а как максимум — в археологии, ориентированной на черный рынок.

— В осколках Кристального моря.

Я хохотнула. Сказать по правде, многие, особенно когда в баре срочно требовалось доказать, почему город конкретного пьяницы лучше всех остальных городов мира, а в особенности соседнего точно такого же города, в качестве аргумента приводили теорию, что на самом деле ландшафты вокруг нас — это никакие не пустоши, а поверхность древнего Кристального моря, опоясывавшего мир разлома, полного гигантских кварцевых и аметистовых камней, чье существование до сих пор не доказано ни одним заслуживающим доверия документом.

Ни одним, если, правда, не брать в расчет поэмы аэдов вроде «Имени Хаоса», «Сотворителя Золотого» и диалогов нескольких философов. Если верить им всем, то получалось, что во времена первого мира Кристальное море не просто выходило на поверхность, но служило естественной границей между многими городами, в итоге став своеобразным терминатором экономического благополучия.

С тех пор прошло как минимум два перерождения Хозяина Гор, мир вырос во много раз, и если такое море и существовало когда-то, все его кристаллы перемешались с землей так, что уже никто ничего не разберет. Так что можно говорить, что Кристальное море повсюду и мы все живем на его поверхности.

— У нас добывают апатиты, это правда, — крякнула я, разглядев впереди железнодорожный мост и слегка прибавив шагу, — но на этом основания считать, что тут дно древнего Кристального моря, и заканчиваются.

— Дело не в самоцветах, — поспешил пояснить мне Майрот. — Осколками Кристального моря в археологии называют места, где терраформирование вынесло к поверхности земли большие скопления артефактов первого мира. Под «артефактами» я, само собой, подразумеваю детали ног домов, черепки амфор и обрывки пергаменов, а под «большими скоплениями» — десяток на три-четыре квадратных километра.

— Тогда звучит реальнее, — согласилась я. — Значит, вы считаете, что денег у вашей тетушки так и не завелось. Что же тогда в завещании, если не карта сокровищ? Авторские права на статьи?

— Слова. Ее слова, обращенные ко мне. Не подумайте, что мне не нравится собственная жизнь…

— Но она вам не нравится, — заключила я. Он снова вздохнул.

— Моя тетя никогда не учила меня тому, что я должен на нее походить. Ей хотелось, чтобы я научился жить внутри самого себя, я… Да как же вам это сказать… — Он поднял глаза вверх, словно ища у звездной сетки поддержки, но та за беспокойным каменным пологом осталась туга на ухо и промолчала. — Знаете, как говорят: «в тебе умер ребенок»?

— В вас он не умер, с ним все хорошо, я сейчас веду его с собой за ручку, — просто так, для общего сведения, сообщила я, но Майрот и не думал обижаться, вместо этого подхватил:

— Я не понимаю, почему при всех усилиях, вложенных в меня, я… Почему я не научился видеть в этом вот всем, — он отдал широкий знак указания, куда попали и железнодорожный мост, и стадо цистерн на самоходных платформах, перегоняемых за ущельем, и хилый свет древних звезд, и ущелье, и бесконечность бессмысленных пространств, — почему я не вижу во всем мастеров наших мастеров?..

— Ну… я не специалист, но, вероятно, потому что их тут нет?

— Но моя тетушка видела!

— Тут, знаете, главное, чтобы она с ними вслух не разговаривала.

Мы оба замолчали. Вообще-то, чем больше я узнавала о нашей тетушке То-ли, тем больше у меня находилось причин помогать Майроту и тем меньше я хотела это делать.

Ничего противоречивого в этих умозаключениях нет: просто когда ты узнаешь о какой-то личности с чужих слов, особенно если это детские воспоминания, то умильная, нарисованная в голове картинка, скажем так, не вызывает доверия. Жизнь же всегда прозаичней. Отважная археологичка оказывается черной копательницей, добрая тетушка на самом деле такая заботливая потому, что втихаря укокошила мамашу с папашей, а из рассказов о веселых приключениях вырезаны сцены жестокого насилия над мирным населением.

Жизнь есть жизнь. И наши близкие в ней обычно хорошие только для нас.

— Да, — выдохнул он, не представляя, о чем я сейчас думаю, и снова воззрившись на звезды.

Наши глаза начали привыкать к скудному освещению, и чем больше они приспосабливались к надвигающемуся мраку, тем яснее проступали из темной громады ночи простые и четкие, словно прочерченные каллиграфом, силуэты Апатитовых гор, чьи угрюмые, походившие на сточенные жизнью зубы старого великана громады оказались непроходимы даже для строителей старого мира. Именно они и заставили все три ветки железнодорожных магистралей сойтись тут, на этом исчерченном расселинами плато, расположившись друг напротив друга, словно выгнувшие спины кошки.

Майрот, созерцая эту простую красоту, снова мечтательно протянул:

— Да… она меня учила тому, что нужно самому владеть своей жизнью. И поэтому я никому не мог доверить исследование и выполнение ее последней воли. Она доверила это мне.

— А вы… — Я помедлила, прежде чем задать следующий вопрос, потому что на месте этой самой тетушки я бы вынести мусор Майроту не доверила. — А вы уверены, что бумаги она доверила именно вам?

— Она указала мое имя в нотариальных бумагах.

Я почесала нос, чтобы не давать повода думать, что у меня опять зачесалось ухо.

— Слушайте, так что там со смертью этой вашей тетушки? Что это за сгоревший странноприимный дом?

— О, да вы сами лучше меня все это наверняка знаете, — отдал знак очевидности Майрот, и я в темноте обернулась на него, чтобы посмотреть удивленно, но он ничего не заметил. — Наверняка же это наделало у вас переполох и дало почву для разговоров на год вперед. Сгорел странноприимный дом «В дали! В дали…».

— Это тот, что ли, что в Ржавой Станции?

— Да, город назывался именно так, самоуничижительно.

Я даже не знала, что почувствовала сперва: желание немедленно рассказать этому неучу легенду о Ржавой Станции, куда на ночь и день приходят души умерших, для того чтобы вспомнить свою жизнь и выпить последнюю кружку воды из железистого ручья, или сказать ему, что:

— Так он не сгорел! Он в полном порядке! Там плохо пахнет, там через два дня на третий драки, и тамошний хозяин почти год не отдавал нам «Руководство по быстрому и безопасному извлечению инородных предметов из различных частей тела механического и органического…»

— Простите, какое руководство?

— Иллюстрированное и дополненное по письмам читателей, если мне не изменяет память. Я говорила к тому, что ничего хуже штрафа из библиотеки за просроченный справочник с этим заведением не случилось. Вас обманули, чтобы вы вынули завещание из безопасного места.