— А как же контракт? Разве он не должен гарантировать тебе равновесие и постоянную связь с потоком. Ты ведь для этого всю жизнь работаешь на организацию.
— Хотела бы я задать этот вопрос Магрину, — вздохнула мама. — Боюсь, настали времена, когда и контракт не дает стопроцентных гарантий.
— Значит, ты можешь его спокойно расторгнуть. Раз они его нарушили.
Аллегра внутри меня проснулась и радостно запела: «Ты же больше всего на свете хотела сделать маму свободной от контракта!»
— Какая теперь разница… Стоит ли вообще говорить о контракте, если я больше не чувствую себя скрапбукером?
Я задумалась.
— Мам, а у тебя всегда в альбоме был Скраповик? С самого начала?
Мама молча кивнула.
— Может быть, если вернуть его назад…
Я не договорила, потому что поняла: мама уже думала об этом. Перед открыткой со Скраповиком лежала дорогая конфета в элегантной золотистой обертке. Больше всего на свете вредный клоун любил шоколадные конфеты. Впрочем, характер у него был такой противный, что мама старалась угощать его как можно реже, потому что это был единственный способ хоть как-то повлиять на него. Иногда я баловала его сама тайком — приклеивала на старые страницы альбома обертки от самых вкусных конфет. Все-таки мы с ним были в некотором роде друзьями.
— Потом появилась Ша. Я не хотела открывать дверь… но она сразу сказала: «Я могу вернуть вам то, что вы потеряли», — произнесла мама.
— Ух, я этой Ше руки повыдергаю, когда доберусь до нее, — пробурчала я.
— Я спросила ее, имеет ли она в виду поток, мою связь с Меркабуром. Тогда она рассмеялась и спросила: «Разве это самое важное из того, что вы потеряли?» Я растерялась, и тогда Ша сказала…
Мама замолчала. Ее рука судорожно сжимала кулон.
— Что она сказала? Мам, не молчи!
На мамином лице отразилось выражение беспомощности.
— Инга, я не помню, — жалобно сказала она. — Я точно не помню. Кажется, она сказала что-то про птиц. Она обещала запереть моих птиц, или что-то вроде того. Но я очень хорошо помню, как на меня вдруг с новой силой нахлынули все эти жуткие мысли, которые последнее время не давали мне покоя. И я подумала, что она права: то, о чем она говорит, — именно то, чего мне так не хватает. У меня нашлись силы только кивнуть ей. И тогда она дала мне эту вещь. Такая же штука болталась у нее на шее. Она как-то назвала ее… я не запомнила. Сказала, что это прибор, который мне поможет.
— А что она потребовала взамен?
— Ничего. Она сказала, что это подарок.
— И она ушла? И ты ее просто так отпустила? Даже не спросила ничего? Откуда это, зачем, кто ее прислал? — У меня мозг готов был взорваться от вопросов.
— Инга, ты можешь себе представить, каково это, если ты вдруг останешься без потока?
— Могу. — Я надулась. — Жила я как-то без него предыдущие двадцать восемь лет. Это еще не повод брать в руки всякую гадость!
— А она живая, эта штука, — задумчиво сказала мама. — Поначалу мне показалось, что она очень меркабурская. Я как взяла ее, так и забыла про все на свете. Даже не заметила, как Ша ушла.
— И квартиру можно было замечательно обчистить, а потом спалить вместе с тобой.
Мама раскрыла ладонь и установилась на круглую штуковину со странным выражением лица. Так смотрит ребенок на дорогую игрушку, которую ему никогда не купят.
— Мама! Мам, посмотри на меня.
В ее глазах накопилась усталость. Слишком много усталости.
— Инга, это подделка. Я забыла, как называется эта штука, но поток в ней — не настоящий. И он сводит меня с ума.
— Как это — не настоящий?
— Это очень тонкое ощущение. Едва заметное. Если тебе подсунут что-то подобное, ты не сможешь отличить.
Вот опять она меня носом ткнула в мою скрапбукерскую несостоятельность. Ну как так можно с родной дочерью? «Она просто очень за тебя беспокоится», — шепнула Аллегра.
Мама снова спрятала кулон в обеих ладонях и прикрыла глаза, словно прислушиваясь к чему-то.
— Эту штуку надо выкинуть или сломать, — твердо сказала я. — Это я тебе заявляю безо всяких там ощущений. Давай ее закопаем или в речке утопим. А еще лучше, подложим под асфальтовый каток.
— А завтра придет кто-нибудь еще с другой такой же штукой. Нет, Инга. — Мама упрямо покачала головой. — Надо разобраться, что это. Я попробую потихоньку, очень осторожно. Мне кажется, что я справлюсь. А тебе надо пока исчезнуть. Я не хочу, чтобы такие, как Ша, до тебя добрались.
Это уже было больше похоже на мою маму — она готова была действовать.
— Ты правда считаешь, что так будет лучше?
— Поверь моему опыту. — Она улыбнулась сквозь силу, и у меня на душе сразу стало как-то легче.
— И куда ты мне предлагаешь поехать? Махнуть в Турцию по горящей путевке и прохлаждаться на пляже, пока тут вокруг тебя и Софьи будут шастать подозрительные серые личности?
— Инга, тебе надо не уехать, а исчезнуть. — В глазах у мамы мелькнули искорки, и я вздохнула с облегчением: вот это уже моя самая настоящая, родная мама.
— Рассказывай, — с пониманием дела кивнула я, чувствуя, что сейчас она мне выдаст нечто сногсшибательное.
— Тебе нужно найти безопасное место. Если с тобой случится то же, что и со мной, ты не сможешь мне помочь. Как найти такое место, я, кажется, знаю. — Мама потрепала кончик уха и добавила: — Я вот думаю: отдать тебе открытку со Скраповиком, или она может понадобиться мне здесь?
Тон ее стал обычным, деловитым, как будто просила меня подобрать помаду к новому костюму.
— Мам, а ты же мне так и не рассказала, откуда она взялась? Эта открытка?
— А, это… — Она нахмурилась и потерла кончик уха. — Слушай, я не могу вспомнить. Я забыла…
В конце концов, мы решили, что открытка останется у мамы. Я собиралась принять ванну, перекусить, привести в порядок кошек и попрощаться с папой перед тем, как «исчезнуть», но, как говорится, скрапбукер предполагает, а Меркабур располагает.
Родители живут на первом этаже, и я с детства привыкла, что прохожие иногда посматривают в наши окна, но, чтобы кто-то пытался специально заглянуть в комнату — такое бывало редко. Обычно у нас всегда задернуты легкие занавески. Когда мама вышла из кухни, все еще пряча кулон в обеих ладонях, я повернулась к окну и опешила от неожиданности. За окном торчали какие-то физиономии, прилепив к стеклу лист бумаги. Я отдернула шторку с самым решительным намерением прогнать их, но слова застряли у меня в горле.
Подозрительных личностей за окном было трое. Три разные фигуры в одинаковых серых халатах: одна высокая, тощая и лохматая, другая — низенькая с коротким ежиком волос, третья — с волосами, уложенными в косу, — среднего роста и той степени полноты, которая делает женщину уютной, но не уродливой. Высокая расплющила нос о стекло, маленькая и курносая задирала подбородок и вытягивала шею, та, что с косичкой, таращила на меня глаза цвета миндаля.
Первое впечатление оказалось ошибочным: к стеклу они прижимали не одну открытку, а три, которые вместе составляли общую картину. Я еще сначала подумала, чего это они все трое вцепились в одну карточку. Когда я в нее вгляделась, меня мороз по коже пробрал. «Кристофоро Коломбо», — пробормотала я. В завораживающем кольце на открытке соединились птицы, убивающие друг друга. Цапля острым клювом насквозь протыкала грудь орла, распахнувшего крылья, по его оперению струилась кровь. Орел сидел на голове у пингвина, вцепившись когтями тому в глаза. У пингвина из-под крылышек тянулись рукоподобные конечности, покрытые перьями, которые откручивали цапле голову. Наметанный глаз успел отметить скраперские детали: складки tissue paper [Tissue paper — очень тонкая оберточная бумага, часто используемая в скрапбукинге (англ.).] мастерски передавали фактуру оперения орла, в рисунке цапли удачно сочетались штампы и нежная акварель, объемный силуэт пингвина выдавал хорошего специалиста по эмбоссингу [Эмбоссинг — тиснение, техника в скрапбукинге для создания объемного рисунка.], а нелепый школьный воротничок у него на шее был выполнен из тончайших кружев.
В уголке я заметила вензель — такой же, как на круглой штуке с шестеренками, а потом мое внимание снова приковали к себе птицы.
У меня закружилась голова. По руке пробежал знакомый ветерок — дыхание Меркабура — и тут же стих. Я замерла, не в силах пошевелиться — передо мной был живой Павлик. Сначала я увидела только попугая, а потом поняла, что стою в своей квартире, целой и невредимой, а в клетке передо мной — мой любимец, из шеи у него торчит куцее перо, и он прихрамывает, как обычно, на одну лапку. Я глубоко вдохнула и поморщилась: в комнате стоял затхлый запах, будто здесь давно не проветривали.
«Павлуша», — позвала я тихонько. Он повернулся ко мне хвостом. «Павлик, красотулька, это же я», — сказала я громче. Я хотела открыть клетку, но на ней висел маленький блестящий замок. Бедный мой мальчик, у него же там нет ни воды, ни еды, ни его любимой газеты. «Павлуша, подожди, я сейчас освобожу тебя», — сказала я и бросилась к ящику с инструментами, но, как назло, не могла найти в нем ничего подходящего. Я вернулась обратно. Павлик молчал и, нахохлившись, переминался с лапки на лапку. «Скажи мне что-нибудь», — попросила я его.
— Инга, не смотри! Не надо, Инга! — услышала я откуда-то мамин голос, потом меня кто-то схватил за руку и потянул от клетки.