Потом губы исчезли, оставив груди полными, с припухшими вершинками, с острыми зернышками сосков. Незнакомец сел на постели и, удерживая Натали на своих бедрах, каким-то образом ухитрился раздеть ее и себя, так что у нее мелькнула безумная мысль: если ей суждено выжить, до конца жизни она будет гадать, как ему это удалось!

В какой-то момент ее колено коснулось теплого металла, заставив вскрикнуть от неожиданности. Мужчина столкнул револьвер на пол и приподнял ее колено.

— Бедная девочка… — прошептал он с ласковой насмешкой и прижался к колену губами.

Хотя они оба были теперь совершенно обнажены, хотя их самые интимные места соприкасались, Натали не испытывала и крупицы стыда. Наоборот, лелея внезапно обретенную свободу, она трогала, ласкала, узнавала незнакомое мужское тело и ощущала ответные, столь же смелые прикосновения. Она не сознавала, что улыбается в темноте. Они сидели лицом друг к другу — Натали обнимала мужчину ногами. Скользя ладонями по гладкой коже спины, она наткнулась на три параллельных борозды. Наткнулась и проследила кончиками пальцев, не чувствуя отвращения, только сострадание. Тройной шрам портил безупречную линию его спины.

— У тебя роскошное тело… — сказал незнакомец.

— Откуда ты знаешь? — возразила Натали. — Здесь кромешная тьма, и ты не можешь меня видеть. Мы сейчас как слепые!

— Слепые видят руками.

Он положил ладони ей на плечи и позволил им медленно соскользнуть вниз, по чистой гладкой коже, по совершенным округлостям груди, на тонкую талию. Быть может, так он видел ее лучше, чем если бы любовался ею со стороны при ярком свете дня?

— Я вижу тебя, — сказал он, подтверждая эту догадку. Он приподнял ее, чтобы дотянуться до груди, поймал сосок губами, слегка укусил. Натали задохнулась от удовольствия. Все ее тело пылало, дыхание вырывалось сквозь стиснутые зубы, голова запрокинулась. Она выгнулась навстречу его губам и ощутила, как ладони мужчины скользнули под ягодицы. Тело ее приподнялось выше, теперь плечи Натали касались его вытянутых ног.

— Довольно… это слишком… — прошептала она. — Прекрати!.. Нет-нет, продолжай!

Он положил ее ноги себе на плечи и ласкал губами живот, шелковистую внутреннюю поверхность бедер — дальше, дальше между ног, пока не прижался ртом к средоточию ее удовольствия. Ошеломленная, потерявшая голову от наслаждения, Натали выгнулась дугой и бесстыдно развела ноги, сцепив их на крепкой мужской шее. За всю свою супружескую жизнь она не испытывала ничего подобного, даже не подозревала, что это возможно. Их с Девлином интимная жизнь была гармоничной и приносила удовлетворение, но они любили друг друга… они любили друг друга…

Натали не могла подобрать слова, и вдруг оно пришло. Они любили друг друга благопристойно! Им просто не приходило в голову, что можно вот так ласкать самые секретные места на теле друг друга и что это так упоительно. Эта ласка была интимнее всего остального, доверительнее всего, ей можно было отдаться только полностью и безоглядно. В ее непостижимом бесстыдстве крылась суть наслаждения. Годы и годы Натали с негодованием отшатывалась от слов “необузданная страсть” и лишь теперь поняла, до чего это восхитительно.

Не сознавая, что делает, она извивалась и выгибалась, прижималась к ненасытным губам, впивала движения языка, она стонала и выкрикивала “…еще, еще!”, инстинктивно отсрочивая разрядку, и напрягалась всем телом, когда оно было готово содрогнуться в экстазе.

В последний момент она открыла глаза и увидела — не глазами, а всем существом — мужчину, который ее ласкал. Он был таким неподходящим, таким совершенно неуместным в ее жизни, что это оказалось последним, о чем она подумала, прежде чем сокрушительное наслаждение обрушилось на мокрое от пота тело.

Пока это длилось, незнакомец держал ее бедра на весу, все так же прижимаясь к ним лицом. Когда Натали распростерлась с раскинутыми руками, опустошенная, он опустил ее бедра, взял за плечи и прижал к груди.

Едва очнувшись, она отодвинулась и напрягла зрение, стараясь различить в темноте черты его лица, надеясь запечатлеть их в памяти. Потому что отныне она принадлежала этому мужчине.

Мысль явилась непрошеной, но не показалась кощунством. Не ее вина, что так случилось, думала Натали. Так решила судьба, и с этой минуты она сделает все, о чем он попросит, что прикажет. Все. Он властен над ней, и этого уже не изменить.

Когда мужчина взял ее руку и положил на свою напряженную плоть, Натали с готовностью, с радостью стала ласкать его, наслаждаясь звуками удовольствия, которые он издавал. Без малейшего колебания она склонилась над ним и так же, как недавно он, прижалась ртом к низу его живота. Его сдавленный крик заставил ее счастливо улыбнуться — это была лишь малая плата за то наслаждение, которое он ей дал.

А потом он вдруг опрокинул ее на спину и взял — быстро, с жадностью, расплескав внутри волну неизъяснимой сладости.

Влажные тела сплетались, двигаясь навстречу друг другу такими неистовыми рывками, что кровать жалобно скрипела. Мужчина и женщина, случайные встречные, они любили друг друга снова и снова — исступленно, в первый и последний раз, со смутным сознанием того, что они созданы друг для друга, со смутным сожалением, что у них разные судьбы…

* * *

Далеко за полночь Натали, измученная и удовлетворенная, лежала на плече мужчины, имени которого по-прежнему не знала, но который уже не был для нее незнакомцем. Преступник и южанин, он принадлежал ей.

Вместо того чтобы погрузиться в сон, в котором она так нуждалась, Натали прижалась губами к его груди, поймала влажный завиток, потянула. Оказывается, совсем неплохо, когда мужчина настолько волосат, дремотно подумала она, тихо засмеялась и закинула голую ногу на крепкие бедра. Кто же он все-таки, этот бородатый головорез? Натали шевельнула ногой и наткнулась на твердеющую плоть. Незнакомец снова схватил ее в объятия, и ей стало совершенно все равно, кто он и откуда.

Глава 3

Высоко в горах Колорадо стояло последнее перед осенним равноденствием полнолуние. Безупречно круглый диск луны заливал серебряным светом острые скалы и глубокие, густо поросшие лесом долины. Снега на высочайших вершинах мерцали таинственным светом, а ниже на буйной растительности алмазами переливалась ночная роса.

Яркий лунный свет омывал и Клауд-Уэст, высокогорное ранчо, что раскинулось на зеленых лугах чуть в стороне от могучей каменной груди Промонтори-Пойнт. В стенах комфортабельного, на редкость хорошо сохранившегося жилого дома лучики лунного света чертили сложный узор на дубовых досках пола, пробираясь в каждый уголок.

Наверху, в своей белостенной спальне, Натали Валланс лежала обнаженной поверх покрывала. В потоке лунного света кожа ее отливала перламутром, тело было открыто для нескромного взгляда, и ей казалось, что точно так же обнажена и ее нечистая совесть.

Заложив руку за голову, Натали скользила взглядом по белой кисее полога, по балкам потолка. Не слишком охотно она перевела взгляд на свои груди, живот и бедра. Щеки тотчас обожгло краской стыда, захотелось укрыться в спасительном кромешном мраке, спрятать в нем свой позор и позволить ему чернильным пятном затопить в памяти жаркую и бесстыдную ночь в “Испанской вдове”.

Рука против воли двинулась вниз по телу, на алебастр живота и ниже, на островок рыжих волос. В памяти возникло бородатое лицо, и снова, в который уже раз, представилось, как оно приближается, зарывается между ног, разбивая вдребезги весь привычный уклад жизни. Прикасаясь к себе, Натали вспоминала те несколько часов, когда она была иной, распутной женщиной, безрассудно отдавшейся первому встречному.

Для этого должна была быть причина, говорила она себе снова и снова. Достойная женщина не может поступать очертя голову, даже перед угрозой смерти. Всему виной бархатный, искушающий мрак той ночи. Если бы тогда сияла полная луна, ничего бы не случилось. Она не решилась бы отбросить все условности, все внутренние запреты и не окунулась бы в океан страсти.

Отдернув руку, Натали свернулась калачиком на белом шелковом покрывале, на белых простынях, под белым полотом. Все это было для нее символом чистоты, прямой противоположностью исступлению.

Они тогда так и уснули в объятиях друг друга, в полной темноте, а утром бородач разбудил ее словами: “Одевайся, я слышу стук копыт!”

Растерянная, встревоженная, Натали неуклюже застегнула пуговки платья в бледном свете наступающего утра, проглядывавшего через крохотные окошки. Потом она кое-как закрутила волосы узлом на затылке. Бородач тоже одевался, не в пример ей быстро и споро. Одевшись, он взял “винчестер” и вышел за порог.

Натали хотела окликнуть его, но промолчала, а когда следом за ним вышла во двор станции, там уже спешивался кавалерийский расчет. Двое вязали бородачу руки за спиной. Убедившись, что он связан достаточно крепко, они помогли ему подняться в седло, вскочили сами и рысцой направились обратно в форт.

Лейтенант расчета говорил что-то утешительное, поздравлял Натали с тем, что ей удалось выйти невредимой из такой переделки, но она не слушала, провожая взглядом бородатого головореза в черном. Тот ехал навстречу восходящему солнцу, покачиваясь в седле, со связанными за спиной руками, и ни разу не оглянулся.

— …особенно в обществе такого злодея. Как он вас не убил, ума не приложу!

Натали ощутила боль утраты, и тоску, и мучительное одиночество.

Не обернулся, думала она, не обернулся даже мимолетно, через плечо. Эта ночь так мало для него значила, что не стоило оглядываться на ту, с которой он ее провел.

Болезненная и мучительная, эта мысль оттеснила все остальное. Трудно было смириться с тем, что мужчина — пусть даже закоренелый преступник — мог разделить с ней столь неистовую страсть, а потом пойти своим путем, так, будто ничего не произошло…

Натали энергично помотала головой, словно пытаясь вытряхнуть все непрошеные воспоминания. Если бы только действительно все было так, как в ее рассказах! Она представила дело следующим образом: бородатый преступник не подпускал банду Викторио к станции до самого заката, а когда бандиты убрались назад в свое логово, ходил вокруг зданьица, дав ей возможность выспаться. Утром появился патруль, ее спасителя увели, и больше она о нем не слышала.

Не в силах больше бездействовать, Натали выбралась из постели и по безупречно белому ковру прошла к гардеробу — просторному, с застекленными дверцами. Распахнув его, она с минуту стояла, скользя невидящим взглядом по полкам, потом наугад выхватила белую сорочку и с судорожной поспешностью прикрыла свою наготу. Каким бы нелепым это ни казалось, она не могла избавиться от ощущения, что ее тело изменилось, словно ласки бородача оставили на нем неизгладимый след.

Словно они выжгли на нем клеймо.

Натали непроизвольно содрогнулась. Она жаждала кромешного мрака — благословенного бархатного мрака, что так хорошо скрывал все неблаговидные человеческие поступки, все муки совести, которые за этим следовали с устрашающей неизбежностью.

Примерно на тысячу футов ниже ранчо Натали сверкали и переливались в ночи, как драгоценное ожерелье на черном бархате, огни Клаудкасла. Очаровательное высокогорное поселение лежало в уютной долине между громадой Промонтори-Пойнт на востоке и величественной Кейв-Пик дальше к западу. Десятью милями южнее гора Снеффелз вздымалась своей вершиной на громадную высоту, но все превосходила Уилсон-Пик, высочайшая вершина в горной цепи Сан-Хуан.

* * *

Худощавый элегантный мужчина стоял в своем роскошном особняке у зеркала, поправляя лацканы вечернего костюма. Смахнув с плеча несуществующую пушинку, он принялся методично завязывать шейный платок.

Это был лорд Эшлин Блэкмор, самая большая знаменитость Клаудкасла, английский граф, человек не только богатый и знатный, но и весьма привлекательный внешне. Не так давно он решил попытать счастья в Новом Свете, оставил туманный Альбион, довольно много путешествовал и, наконец, осел сначала в Денвере, а потом в Клаудкасле. Он прибыл в городок в 1870-м, в разгар лета, под видом агента железнодорожной компании “Денвер-Пасифик”, якобы заинтересованной в покупке земель, прилежащих к будущей ветке. Земли он не купил, зато с ходу завоевал немало сердец, а также доверие и приязнь жителей этого оживленного поселения (здесь процветали золотоносные прииски).

Желая как можно скорее обосноваться на постоянном месте жительства, лорд Блэкмор приобрел себе жилище — разумеется, самое внушительное из предложенных на продажу. Ранее оно принадлежало некоему золотопромышленнику. Быстро разбогатев, тот еще быстрее обанкротился и уехал, оставив в память о себе красивый особняк викторианской архитектуры с видом на колоритный городок и окрестности. Он выстроил его, еще купаясь в деньгах, и потому не поскупился на отделку.

Самым впечатляющим помещением нижнего этажа была гостиная с “фонарем”, откуда открывался живописный вид на величавые горные вершины и на хорошенькое, как картинка, поселение. Не мудрено, что именно здесь лорд Блэкмор принимал желанных гостей.

В это время суток здесь хозяйничал лунный свет. Он омывал мрамор скульптур, черное дерево спинета, гобеленовую обивку мебели, парчу драпировок, кружевную отделку занавесей. Он словно стекал по полировке двойных дверей, распахнутых навстречу ночной свежести.

Закончив приготовления, граф встал в дверях. Лунный свет посеребрил его светлые волосы, четче обрисовал благородную линию носа, придал загадочный оттенок игравшей на губах улыбке. Когда гравий подъездной аллеи захрустел под колесами черной лакированной коляски, улыбка стала шире и теплее.

Натали спустилась с подножки и на миг замерла в потоке лунного света. Даже в этом холодном сиянии волосы ее отливали золотом, зато бирюзовый шелк платья обрел оттенок прохладной морской глуби. Встретив взгляд зеленых глаз, граф затаил дыхание: эта женщина была поистине совершенством, без малейшего изъяна.

В считанные минуты она оказалась в гостиной — и в объятиях лорда Блэкмора.

— Как тебе это удается, дорогая? — шепнул он ей на ухо. — С каждым днем ты становишься все прекраснее! Идем, Я налью тебе вина, и мы сможем минутку побыть наедине, пока не пригласят к ужину.

Натали постаралась вложить в улыбку все тепло, которое должна была бы ощутить, но не ощутила. С этой фальшивой улыбкой на губах она боролась с желанием оттолкнуть графа, выбежать из комнаты и вернуться в уединение Клауд-Уэста. Прижимаясь щекой к крахмальной манишке, она чувствовала, как мужские губы скользят по ее волосам, а руки — по обнаженной спине в низком вырезе вечернего платья, и едва удерживала крик: “Оставь меня! Не прикасайся!”

Натали удалось совладать со странным порывом, но она оставалась совершенно пассивной, пока граф не выпустил ее из объятий. С минуту он всматривался в ее лицо, держа за плечи и сдвинув брови.

— Дорогая, ты так изменилась, — сказал он наконец, не скрывая тревоги. — Прости, но невольно приходит в голову… скажи, этот негодяй в самом деле не обидел тебя?

Слово “обидеть” служило тактичным синонимом изнасилования, да и любой вольности такого рода, и Натали поспешила отвернуться, чтобы не выдать себя. Она прошла в “фонарь” и устремила взгляд на залитый луной ландшафт.

— Эшлин, ради Бога! — Она постаралась вложить в этот возглас достаточно негодования. — Я тысячу раз повторяла тебе, что этот человек не… — Натали не смогла произнести слова “прикасался”. — Этот человек не обидел меня, и давай больше к этому не возвращаться!

— Еще раз прости, любимая! — Граф приблизился и ласково обвел пальцем белую линию ее обнаженного плеча. — Обещаю никогда больше не затрагивать эту тему.

Он склонился к ее плечу и запечатлел на нем поцелуй. Граф намеревался надолго прильнуть к шелковистой коже, но Натали отшатнулась при первом же прикосновении губ. Лорд Блэкмор сконфуженно откашлялся.

— Могу предложить бургундского, дорогая.

— Благодарю, Эшлин, с удовольствием, — механически откликнулась Натали, не отрывая взгляда от россыпи огней, сиявших ниже по склону.

Даже днем Клаудкасл был почти картинно прекрасен со своими тенистыми улицами и красивыми особняками в окружении садов и парков, а в такую вот лунную ночь он казался просто сказочным городком. Его огни были удивительно приветливы. В дальней части, на завораживающем фоне горной цепи Сан-Хуан, сиял роскошный отель “Эврика” с прилежащим к нему казино “Гайети”, украшенным гроздьями фонарей. Чуть в стороне находился Дом оперы, напоминающий замок своими балюстрадами и башенками. Центр поселения отмечал шпиль пресвитерианской церкви, чья позолота ловила каждый лучик света.

Редакция местной газеты, федеральный отдел землевладения, большой магазин, пожарная станция, разнообразные лавки и торговые конторы, аптека, приемная доктора Эллероя… всего не перечесть!

Наконец взгляд Натали перекочевал на недавно отстроенное здание городского суда и почти сразу на приземистое строение рядом — здешнюю тюрьму на две камеры. Там наблюдалась какая-то активность: группа людей — кто в мундире, кто в штатском, кто пешком, а кто на лошадях — кружила у входа, то собираясь в кучку, то рассредоточиваясь. Чем они заняты, понять было трудно.

— Вот, возьми, дорогая. — Граф протянул Натали бокал вина. — На что ты так засмотрелась? Что интересного может происходить в такое время суток?

— Ничего особенного, — ответила она, приказав себе не шарахаться, когда на шею у затылка легла теплая ладонь. — Возле тюрьмы собрался народ, и я подумала…

— Однако, дорогая! — Граф поставил бокал, чтобы заключить Натали в объятия. — Забудь о тюрьме, забудь обо всем на свете! Ну какая, скажи на милость, тюрьма? — Он привлек ее ближе и мимолетно коснулся губ губами. — Когда мы вместе, единственная тюрьма в мире — это мои любящие объятия!

* * *

Джо Саут, завсегдатай городской тюрьмы (он попадал туда чуть ли не каждый месяц), уселся на нарах, протирая глаза. Судя по тому, в какое время суток отворилась дверь, ему предстояло обзавестись сокамерником. Это было очень кстати — хорошее средство от тюремной скуки. Пьянчужка поскреб в нечесаных патлах, зевнул во весь рот и уставился на вновь прибывшего.

— Ну, парень, устраивайся, — раздалось от двери, — да не вздумай валять дурака, не то познакомишься с моим лучшим другом по имени “кольт”. Уж он-то умеет как следует отделать любого буяна. Смотри же, веди себя прилично!

Тюремщик Клайд Переел демонстративно передвинул кобуру на живот. Зеваки, собравшиеся поглазеть на пленника через открытую дверь из коридора к камерам, разразились одобрительными возгласами. Клайд расправил плечи и вышел покрасоваться перед ними.

Между тем Джо Саут, запертый этим же вечером, но несколько раньше, за пьяную свару, мгновенно протрезвел при виде холодных голубых глаз своего сокамерника. Пожалуй, подумал он, одиночка иногда кстати. С опаской следил он за тем, как новичок берет с соседних нар сложенное стопкой белье, как аккуратно застилает постель и ложится. Улегшись, он заложил руки за голову, скрестил ноги и надолго замер в этой позе.

В окошко камеры, бросая решетчатую тень, струился лунный свет. Джо почти снова задремал, когда незнакомец вдруг повернулся, заставив его вздрогнуть. Однако тот лишь широко улыбнулся, сверкнув ровным рядом зубов.

— Ковингтон, — сообщил он самым дружелюбным тоном, какой только доводилось слышать пьянчужке. — Кейн Ковингтон.

— Д-д-джо Саут, — пролепетал старожил камеры. Улыбка совершенно преобразила незнакомца, поэтому названное имя не сразу нашло отклик в памяти Джо, а когда наконец нашло, потрясло его до глубины души. Первоначальный страх вернулся удесятеренным, но на этот раз страх не перед своим сокамерником, а за него. Кто не слышал о Кейне Ковингтоне? Джо Саут отлично знал и о нем, и о том, что уготовано этому улыбающемуся загорелому южанину.