13

Я сидела на стуле в своей камере, как мне и было велено. Епископ Гардинер стоял надо мной, сложив ладони. Я не могла оторвать от них глаз — никогда не видела у мужчины таких длинных пальцев. Он принялся постукивать указательными пальцами друг о дружку. Ничего не говорил — только постукивал.

— Епископ Гардинер? — осмелилась проговорить я.

— Вы хотите увидеть вашего отца сэра Ричарда Стаффорда. — Он словно прочел мои мысли.

— Да, хочу. Очень хочу, — пробормотала я. — Возможно ли это, епископ?

— Когда вы увидите его и при каких обстоятельствах, зависит только от вас, сестра Джоанна, — сказал он. — Исключительно от вас самой. — (И опять я почувствовала, что, несмотря на показное спокойствие, мой собеседник очень волнуется.) — Расскажите все, что вы знаете обо мне, — неожиданно велел епископ.

Это был неожиданный вопрос… и трудный. К сожалению, живя в Стаффордском замке, я почти не прислушивалась к сплетням о людях из королевского окружения. Они все были для меня на одно лицо — священники, министры, военачальники. Я знала, что Гардинер активно поддерживал короля, преследовавшего старую веру. Кроме того, он был союзником герцога Норфолка. Все это ясно указывало, что я должна быть осторожна на язык.

— Ну, в начале карьеры вы были человеком кардинала Уолси. Вы служили под его началом, а когда кардинал был… — Я запнулась, вспоминая последовательность событий.

— Изгнан королем, лишен власти и арестован за измену? — подсказал епископ Гардинер невозмутимым голосом.

— Да-да, после того как кардинала… э-э-э… отстранили, вы стали важным лицом при дворе короля. — Я почувствовала, что краснею. Деталей я вспомнить не могла, а выставлять себя невежей не хотелось. — Генрих Восьмой сделал вас епископом Винчестерским и членом королевского совета. А теперь вы его полномочный посол во Франции.

На лице епископа мелькнула натянутая улыбка.

— И это все, что вам обо мне известно? Признаюсь, я немного удивлен.

— Я чураюсь политики, — пробормотала я.

— А вот я, сестра Джоанна, политики отнюдь не чураюсь. Я, видите ли, учился в Кембридже. [Кембриджский университет вплоть до XIX века оставался по существу религиозным учебным заведением.] Я провел там семь лет, прежде чем стать секретарем Уолси. И до сих пор помню, как волновался накануне его приезда: кардинал хотел лично побеседовать с теми, кто претендовал на эту должность. Я в ту ночь глаз не сомкнул: все мечтал, чтобы выбрали меня. А потом… потом мое желание сбылось. Кардинал Уолси сразу же понял, что я пойду далеко.

Хотя епископ говорил с гордостью, но в голосе его мне послышались еще какие-то эмоции. Может быть, отзвук стыда? У меня возникло ощущение, будто я подслушиваю, как он исповедуется.

— Я быстро продвинулся на службе у кардинала, — продолжал Гардинер. — Благодаря прекрасному знанию законов. Я ведь был юристом и преподавателем, известным правоведом. В этом качестве я отправился в Париж и Рим. С тех пор я пять раз бывал в Риме, много времени провел в папских архивах.

Он помолчал, словно для того, чтобы я как следует осознала всю важность сказанного. Я растерянно пошевелилась на стуле. Совершенно непонятно, какое отношение все эти сведения, которые он сейчас сообщал, могли иметь к моему допросу.

— Никто в Англии лучше меня не разбирается в каноническом и римском праве. Вот почему я оказался полезным королю. Он хотел развестись с Екатериной Арагонской, но папа римский не давал ему разрешения. Поэтому его величество обратился к внутренним законам Англии. Именно я помог ему… э-э-э… найти верное решение. Я отстаивал интересы короля перед самим папой Климентом.

Теперь мне стало страшно. Именно развод короля с Екатериной Арагонской и привел к тому, что наша страна погрузилась в хаос. Выходит, я сейчас разговаривала с одним из виновников катастрофы.

— Все ваши мысли тотчас отражаются у вас на лице, сестра Джоанна. Вы смотрите на меня так, будто я сам Люцифер. — (Я в смущении уставилась в пол.) — Я знаю, что вы вместе с одной из бывших фрейлин прислуживали Екатерине Арагонской в последний месяц ее жизни. — Мой собеседник вздохнул. — Боюсь, вы никогда не сможете понять моих поступков. Да с моей стороны и несправедливо требовать от вас этого. Давайте сойдемся вот на чем: я служу дому Тюдоров.

О, надо было слышать, как он произнес эту последнюю фразу.

Епископ Гардинер трижды постучал друг о друга своими длинными пальцами, на этот раз быстрее, чем прежде.

— Вы, сестра Джоанна, прямо скажем, не очень осведомлены о недавних событиях. Так что давайте лучше поговорим о прошлом. Вы изучали историю? Английскую историю? — (Я кивнула.) — Вы слышали про Эдуарда Третьего? А про его сына — Черного принца? А про Ричарда Львиное Сердце? Или про принца Артура, покойного брата нашего нынешнего короля?

Услышав этот странный перечень исторических деятелей, я впервые усомнилась в душевном здоровье епископа Гардинера. С какой стати он вместо допроса вздумал экзаменовать меня по истории?

— Вы знаете этих людей, сестра Джоанна? — настаивал Гардинер. Он говорил медленно и с расстановкой, словно обращался к слабоумной. — Пожалуйста, отвечайте на мои вопросы.

— Да, знаю. Но какая между ними связь?

— Эдуард Третий основал Дартфордский монастырь почти двести лет назад. Вам это, безусловно, известно.

— Да, епископ, — кивнула я.

— Для него было крайне важно, чтобы рядом с Лондоном, поблизости от королевского двора, находился монашеский орден. И не просто какой-нибудь орден, но Доминиканский. А почему Эдуарду Третьему было так важно основать в Англии первый доминиканский монастырь?

Я попыталась вспомнить, что нам рассказывали в Дартфорде.

— Потому что доминиканцы — наиболее святой орден, сеющий слово Господне и живущий по Его заветам.

Епископ Гардинер улыбнулся:

— Есть вещи, которые с течением времени не меняются. Даже теперь молодые послушницы-доминиканки одержимы гордыней.

Я мучительно покраснела: ведь гордыня считается грехом.

— Простите, епископ Гардинер.

— Нет-нет, это только делает честь вашей настоятельнице. — Он продолжил свой рассказ: — Элеонора Кастильская, супруга Эдуарда Первого, пыталась основать монастырь в Дартфорде, но безуспешно. Лед тронулся только при ее внуке, короле Эдуарде Третьем. Он оплатил строительство из своих собственных денег. И настоял, чтобы четыре старейшие доминиканские монахини были привезены из Франции и стали сестрами-основательницами Дартфорда. Многие в то время не понимали, почему король принимает в этом столь горячее участие. Его старший сын и наследник, принц Эдуард по прозвищу Черный принц, умирал. Англия только что проиграла несколько сражений Франции. Парламент отказался подписать Билль о налогообложении. И тем не менее король был заинтересован в основании Дартфордского монастыря. И не просто заинтересован, он был одержим этой идеей. Между прочим, все иностранные послы отмечали это в своих донесениях. А вы знаете, какова причина?

— Нет.

— Во многих наших монастырях хранятся священные реликвии. Но в Дартфорде ничего такого нет — ни для утешения сестер, ни для того, чтобы привлечь паломников. Верно ли это?

— Да, верно. — Я потерла глаза, чувствуя усталость и недоумение.

— Сестра Джоанна, а разве вам не приходилось слышать, что в Дартфордском монастыре со времен короля Эдуарда Третьего хранится некая необычайно ценная реликвия?

— Нет, епископ, не приходилось.

Гардинер нагнулся поближе, и его глаза вопрошающе вперились в мои.

— Вы уверены? Абсолютно уверены, что в Дартфордском монастыре нет ничего такого особенного?

Я опять лихорадочно искала ответ.

— Сестры на протяжении долгих лет ткали изумительные гобелены. Дартфорд славится ими.

Губы Гардинера искривились. За несколько секунд все его лицо побагровело. На шее сбоку вздулась вена. С силой схватив обеими руками меня за запястья, он произнес совершенно иным — грубым — голосом:

— Неужели вы думаете, что я проделал весь этот путь ради каких-то гобеленов?!

Я была настолько потрясена тем, как внезапно изменился мой собеседник, что не смогла ничего ответить.

Он ухватил мои руки еще сильнее и прошипел:

— Сестра Джоанна, вы когда-нибудь видели корону Этельстана? [Этельстан (ок. 895–939) — король Англии с 924 года, из Уэссекской династии.]

Сердце мое упало. Я попыталась было спешно изобразить недоумение, но по виду епископа поняла, что опоздала.

Он отпустил мои руки и рассмеялся — то был высокий торжествующий звук, похожий на кашель.

— Вы ее видели, вы знаете о ней. Я был прав. Я был прав! Корона спрятана в Дартфорде! Слава Господу в Его милости, я не ошибся! — Он радостно потер ладони. — Когда я узнал, что в Тауэр заключена послушница из Дартфорда, та самая девушка, которая прислуживала Екатерине Арагонской… Когда мне сказали, что она терпеливо снесла побои от Норфолка, а потом попросила принести ей труды Фомы Аквинского, я понял! О, я понял, что получил в руки инструмент! — Епископ Гардинер опустился на колени и сложил ладони в молитве. — Благодарю Тебя, Господи, за милость Твою и великодушие. Все будет исправлено и восстановлено пред очами Твоими. — Он открыл глаза и поднялся на ноги, тщательно отряхнув пыль с белой мантии. — А теперь, сестра Джоанна, скажите мне: где найти корону Этельстана?

— Я прошу прощения, епископ, — спокойно сказала я, — но вы ошибаетесь. Я ничего не знаю об этой короне.

— Еще как знаете, — возразил он. — Это же очевидно. Не забывайте, я по образованию юрист. И чувствую, когда люди меня обманывают. В особенности если это люди, непривычные ко лжи, вроде вас.

Я покачала головой.

Выражение торжества исчезло с его лица.

— Сестра Джоанна, я делаю это, чтобы помочь вам, чтобы помочь всем монастырям.

«Это ложь, — подумала я. — Я не скажу тебе ни слова».

— Где находится корона Этельстана? — повторил он.

— Я не знаю.

— Кто вам говорил о ней в Дартфордском монастыре?

— Никто.

Епископ глубоко вздохнул. Я видела, что он с трудом сдерживается.

— Сестра Джоанна, спрашиваю вас еще раз: где находится корона Этельстана?

Я подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза:

— Честное слово, епископ, я не знаю. Клянусь, что никто в Дартфорде не говорил мне про корону Этельстана. Это чистая правда.

— Сестра Джоанна, я не могу вести досужие разговоры в то время, когда враги наблюдают за каждым моим шагом. В последний раз спрашиваю: что вам известно о короне, которая хранится в Дартфорде?

Я ответила молчанием.

Епископ Гардинер повернулся ко мне спиной, направился к двери камеры и крикнул:

— Выпустите меня! — Все так же стоя лицом к двери, он сказал мне: — Запомните, сестра Джоанна: все неприятности, которые теперь произойдут с вами, вы сотворили своими собственными руками.

Я сидела ни жива ни мертва. Епископ вышел из моей камеры, так больше и не обернувшись.

Я не знала, кто теперь придет ко мне или куда меня отведут. Но молилась, чтобы это случилось поскорее. Я боялась, что не вынесу новых душевных мучений, если опять останусь в одиночестве. Черная тоска навечно поглотит меня.

Господь уже долгое время не отвечал на мои молитвы. Но на сей раз моя просьба была услышана. Не прошло и часа, как в мою камеру явился сэр Уильям Кингстон. Он пришел один.

— Следуйте за мной, сестра Джоанна, — велел он.

Я, не сказав ни слова, двинулась за ним: вниз по лестнице, потом из Бошама на лужайку. Солнце светило так ярко, что я, отвыкшая от его сияния, споткнулась на ступеньках.

Кингстон повел меня в другое квадратное каменное сооружение в южном конце Тауэра. Оно было меньше Белой башни и Бошама.

Войдя внутрь, мы спустились по ступеням, которые переходили в длинный коридор. В конце его, сложив руки на груди, стоял епископ Гардинер. Он уставился на меня пронзительным, сердитым взглядом.

Сэр Уильям подвел меня к моему мучителю и, поклонившись ему, вполголоса заметил:

— Епископ, мне не очень нравится такой поворот событий.

— Мои полномочия позволяют мне сделать это, — раздраженно ответил епископ. Он задумался на мгновение, потом пожал плечами. — Если вы испытываете какие-то сомнения, можете уйти. Я знаю, Кингстон, дело тут не в ваших нежных чувствах. Вы просто боитесь, что на вас возложат вину за возможное нарушение правил.

Сэр Уильям Кингстон поморщился, услышав эту колкость, и поспешно удалился. Он поднимался назад по лестнице с такой скоростью, словно за ним кто-то гнался.

— Добро пожаловать в Белл-Тауэр, сестра Джоанна, — резким голосом сказал епископ Гардинер.

Он распахнул деревянную дверь и знаком велел мне следовать за ним. Сердце бешено колотилось у меня в груди, когда я перешагнула порог.

В дальнем конце помещения горели всего две слабые свечи, едва рассеивавшие сумрак. Снаружи сияло солнце, а здесь было темно, как в помещениях Белой башни, по которым я бежала в полночь. Я услышала непрерывный стук капель, но источника его не увидела.

Епископ Гардинер взял меня за руку и довольно грубо потащил вглубь помещения. В нос ударил отвратительный запах, к горлу подступила тошнота. Никто не озаботился тем, чтобы помыть камеру щелочью. Здесь пахло испражнениями и болезнью. Когда мои глаза привыкли к темноте, я смогла различить весьма странное убранство помещения: два длинных стола и мощную колонну, обмотанную посредине цепями.

— Не слишком приятная комната. Правда, Тобайас? — спросил епископ. — Но ко всему привыкаешь.

Я почувствовала справа какое-то движение и увидела человека. К своему ужасу, полуголого. Рейтузы удерживались у него на поясе с помощью веревки, а рубаха отсутствовала. В слабом свете поблескивали мощные мускулистые руки.

— Как там наш… гость? — спросил епископ.

— Отдыхает. — Ну и голос был у этого Тобайаса: словно гравий перекатывается под ногами.

— Ясно. Ну, ты знаешь, что делать.

Епископ подтолкнул меня к Тобайасу, который стоял перед диковинным длинным столом. Подойдя поближе, я увидела, что стол этот представляет собой какое-то сложное устройство с веревками и шкивами, натянутыми поверху.

Я подошла еще ближе и замерла. За спиной у Тобайаса лежал без сознания человек. Его вытянутые над головой руки были привязаны к столу с одной стороны, а ноги — с другой. Под спину несчастного, приподнимая его тело в районе поясницы на несколько дюймов, были подложены большие деревянные валики. И я сразу поняла, что это приспособление для пыток — дыба.

Тобайас поднял ведро и плеснул водой в лицо человека на столе.

Тот вздохнул, закашлялся и повернул к нам голову. К дыбе был привязан мой отец.

Я услышала долгий жуткий крик. И не сразу поняла, что это кричу я сама.

Отец посмотрел на меня. На лице его, чуть ниже правой скулы, алело пятно, оставшееся после взрыва на Смитфилде.

— Джоанна, Бог мой! — воскликнул он. — Нет! Нет! — Он попытался освободиться, но не смог сдвинуться ни на дюйм. Привязан он был надежно.

Епископ Гардинер схватил меня сзади за плечи и больно сжал их.

— Сестра Джоанна, вы расскажете мне то, что я хочу знать? — спросил он.

Слезы побежали у меня из глаз.

— Отпусти ее, ты, ублюдок! — прокричал мой отец.

— Тобайас! — скомандовал епископ Гардинер.

Верзила схватился за рычаг, крякнул и потянул его вниз. Перекрещенные веревки натянулись и напряглись, потянув руки моего отца в одном направлении, а ноги — в другом. Бедняга страшно выпучил глаза, рот его раскрылся в безмолвном крике.

— Подождите! Нет, прекратите! — взмолилась я, пытаясь вырваться из хватки епископа. — Я вам все скажу, только, пожалуйста, прошу вас, не мучайте его больше!

Епископ Гардинер оттащил меня к двери, чтобы не слышал Тобайас.

— Немедленно рассказывай все, что тебе известно о короне Этельстана. Или, клянусь Господом, я разорву твоего отца на части. — Даже в этом тусклом свете я видела, что его лицо снова налилось кровью.

«Господи, прости меня за то, что я делаю».

— Это все королева, — пробормотала я.

— Что? — воскликнул Гардинер. — Про какую королеву вы говорите?

— Про Екатерину Арагонскую. Она перед смертью рассказала мне о короне Этельстана.

Руки епископа опустились. Выражение крайнего напряжения исчезло с его лица.

— Тобайас, — выдавил он. — Развяжи ее отца.

14

— Выпейте вина, — приказал епископ Гардинер.

Он привел меня в комнату на первом этаже Белл-Тауэра. Здесь стояли столы, стулья и книжные шкафы.

Образ отца, изуродованного и донельзя запуганного, растянутого на дыбе, снова предстал предо мною во всех жутких подробностях. Я полностью погрузилась в невеселые мысли и очнулась, лишь почувствовав, как что-то настойчиво касается моей руки. Это епископ пытался предложить мне кубок с вином. Я отшатнулась от него, содрогнувшись всем телом.

Гардинер вздохнул и поставил кубок на стол. Я буквально физически ощущала исходившее от него нетерпение.

— Я расскажу вам все, епископ, — прошептала я. — Просто мне нехорошо.

— Закройте глаза. Три раза глубоко вдохните и выдохните.

Я подчинилась — выбора у меня не было.

— А теперь, сестра Джоанна Стаффорд, начните с самого начала. С того дня, как вы прибыли в замок Кимболтон прислуживать Екатерине Арагонской. Когда это было?

— Во вторую неделю декабря тысяча пятьсот тридцать пятого года, — ответила я. — В тот день, не переставая, шел дождь. Мы с отцом приехали верхом. Грязь на дорогах была просто непролазная. Наши лошади постоянно останавливались. Если бы мы отправились в телеге или носилках, мы бы ни за что не добрались до места. Неподалеку была бедная деревня, и местная старуха благословила меня, когда мы спросили, какая дорога ведет к замку. А еще она сказала: «Благослови, Господь, нашу бедную королеву Екатерину». Меня это удивило. Нам говорили, что по указу короля после развода было запрещено называть его бывшую супругу королевой. Но простой народ всегда ее любил.

— Это так, — сухо подтвердил епископ. — Продолжайте.

Я открыла глаза и продолжила:

— Удивило меня и то, насколько мал оказался замок Кимболтон — скорее небольшой дом, а не замок. И построен он в низине. Трудно было поверить, что там живет королева. — Я испуганно осеклась, понимая, что допустила ошибку. Но епископ сделал мне знак рукой, прося продолжать. — Встретить нас вышел сэр Эдмунд Бедингфилд, владелец Кимболтона и ее попечитель. Нас ждали. Отец выслал вперед гонца с сообщением, что вместо матери приеду я. Сэр Эдмунд подвел меня к двери, которая соединяла его дом с покоями королевы, и удалился. Екатерина Арагонская не позволяла Бедингфилду появляться в ее покоях, потому что он обращался к ней как к вдовствующей принцессе, а не как к королеве. [После бракоразводного процесса Екатерине объявили волю короля: она более не является супругой Генриха VIII, не имеет права называться королевой, а поскольку она вдова принца Артура, то отныне ее титул — вдовствующая принцесса Уэльская.]

— Перечислите всех, кто был при ней.

— Две фрейлины, две служанки, потом еще исповедник и личный врач дон Мигель де ла Са. И все. Мне бросилась в глаза старая мебель, посуда в трещинах. Даже гобеленов на стенах не было. Королева лежала в кровати и была очень слаба, хотя и сказала, что счастлива меня видеть. Она так изменилась, что я бы и не узнала ее.

— Как именно изменилась?

— Сильно похудела. Просто кожа да кости. Бедняжка почти все время страдала от болей. Иногда казалось, что даже дышать для нее мучительно… — Я замолчала, вспомнив о страданиях Екатерины Арагонской, но, взглянув на суровое лицо епископа Гардинера, поспешила продолжить: — Я пыталась по мере сил облегчить положение королевы. Стоял страшный холод. Снега не было. Но сквозь окна внутрь проникал влажный ветер с болот. Мы заделали трещины в окнах и старались жарко топить. Но в ее комнате никогда не было сухо. Мне сказали, что поделать с этим ничего нельзя. Как-то раз к Екатерине Арагонской приехал испанский посол Юстас Шапуи. Мы знали, что он после многих месяцев просьб получил от короля разрешение в последний раз увидеть ее. Мы привели в порядок ее спальню и одели королеву со всем тщанием. Никаких драгоценностей у нее не было: много лет назад всё забрали и отдали Анне Болейн. Но мы постарались, чтобы она выглядела достойно. Когда посол вошел в ее комнату, королева была так рада, что расплакалась. «Теперь я могу умереть на ваших руках, а не как собака под забором», — сказала она. Мне стало немного обидно, ведь все мы отдавали столько сил, чтобы ей было хорошо. Но, с другой стороны, было отрадно, что человек, который много лет действовал в интересах королевы, пришел ее навестить.